Школа опричников

Наконец, поздно ночью, закончилась демонстрация «единения партийных и беспартийных» вокруг «лучших людей страны», якобы выдвинутых народом в кандидаты Верховного Совета. Оперуполномоченный отпустил милицейскую охрану, оставив лишь часть постов. Курсанты школы НКВД остались на месте в полном составе. Комиссия по подсчету голосов приступила к работе, усевшись в конце стола. Мы сели группой на другом конце.

Перетащили урну. Оперуполномоченный стал за спинами курсантов, переходил вправо, влево, следя, как курсанты (а не члены комиссии) вынимали из урны конверты, вскрывали их, разглядывали бюллетени. Подавляющее большинство бюллетеней свидетельствовало о благоразумии избирателей – бюллетень девственно чист. Но вот – один, другой… третий…

Курсанты молча откладывают бюллетени – перечеркнутые, целиком, с угла на угол, с зачеркнутой фамилией, с надписями вроде вышепривиденных.

Этих бюллетеней сидящая далеко на противоположном конце стола комиссия не видит. Мало того, члены комиссии будто и не замечают, что на их конец стола перебрасываются не все бюллетени, что то один, то другой курсант затормозил поток.

Итак, отложенные бюллетени скапливаются. Кто опустил их в урну? – Прошло ведь столько народа!.. Но сыск в СССР образцов, едва ли есть еще хотя бы одна страна, обладающая подобным всеохватывающим сыском. Бюллетени идут в судебную экспертизу, в лаборатории, в картотеки. Действует дактилоскопический метод, графология. Избиратели-протестанты наивны: они не научились менять почерк, они брали бюллетени голой рукой, всеми пальцами.

Первый этап – УСО, учетно-статистический отдел, обладающий великолепным шифровальным отделом и лабораторией опознавания. Почти немедленно (группировка отпечатков пальцев гениально проста) 40 % бюллетеней были разгаданы. Трудней с надписями. На отыскивание виновных было потрачено немало времени. Наша работа оправдала себя в том отношении, что мы имели список всех мало-мальски подозрительных избирателей. Это сузило круг лиц, которых надо разоблачить. Использованы были записки и формы, на которых можно было найти ту же руку, – в конторе, на складах, на производстве, где тот или иной подозреваемый работал. На заводе, например, почти каждый рабочий подавал когда-нибудь заявление, если он, по роду работы, даже и не пишет там никогда и ничего. Допустим, что избиратель АБ нигде не оставил своего почерка. Тогда надо за ним поохотиться. Пошлите к нему якобы агента по проверке электропроводки и пусть агент придерется к чему-нибудь. Протестующему АБ он предложит жаловаться: «Напишите заявление». Неубранный снег на крыше или перед домом, помойка, вывешенное во дворе для просушки белье – все это годится для шантажа и выманивания «заявления». Мы, в качестве представителей НКВД, свезли бюллетени в УСО, руководимые и надзираемые оперуполномоченным. Кто-то доставил в УСО образцы почерков, привлекалась судебная экспертиза (как окончательная квалифицированная агентура), и все меньше становилось неопознанных «врагов народа». Аресты длились, минимум, с полгода после дня выборов.

Надо заметить, что все эти бюллетени просто не шли даже и в валовый подсчет. Отсюда обычная для советских выборов цифра участвовавших в голосовании: 96, 97, 98 процентов. Отсюда же и стопроцентное голосование «за».

Наш опыт и наш кругозор весьма расширились – спасибо выборам в Верховный Совет СССР! Впрочем, ни один из курсантов не сказал: «Счастливейший день моей жизни». А многие избиратели говорили именно так – те, которых снимали фоторепортеры.

БЕГ НА МЕСТЕ

Курсанты возвращались в школу постепенно, не все сразу. Наша группа вернулась на третий день и застала уже часть курсантов дома, тогда как другие еще не вернулись. Бессонные ночи сказались крайней утомленностью, и каждому из нас хотелось поскорей в постель. Но, по-видимому, начальство наше присматривалось к нам.

– Приготовить штатское и пистолеты к сдаче! – раздалась команда, и началась суетня.

Все нужно было вычистить – и костюмы и пистолеты, – мест же для чистки отведено не было. Заполнили коридоры.

Вдруг в нижнем этаже раздался выстрел. Моментально забегали курсанты и начальство.

– Пропустить начальника-комиссара! Дорогу начальнику спецчасти! Дайте пройти товарищу помполиту! – слышалось в переполохе.

– Разойтись по комнатам! – выделилась из общего гвалта команда начальника-комиссара школы, и наступила относительная тишина.

Выяснилось, что курсант Гончарук, уже упомянутый мною, выстрелил нечаянно, приступая к разборке пистолета. Немедленно возник диалог между ним и начальником школы.

– Почему вы произвели выстрел? Как это случилось?

– Не знаю, товарищ начальник-комиссар.

– Где был патрон?

– В патроннике, товарищ начальник-комиссар.

– Зачем? С какой целью?

– По приказанию оперуполномоченного. Мы полагали, что возможно нападение на участок.

– А почему не вытащил потом? – свирепствует начальство, переходя на «ты».

– Забыл, товарищ началь…

– Дурак. Счастье твое, что не задел никого. Но и это тебе даром не пройдет. Марш!

И круто, по-военному четко, повернувшись на каблуках, начальник-комиссар вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Провозились мы до трех часов дня и только в четыре пошли на обед. Сразу же после обеда нас погнали в клуб – на собрание. Часа три длилась болтовня, выступал начальник и всякое другое начальство. С серьезнейшим видом разбирался эпизод с выстрелом. С серьезнейшим видом начальник школы утверждал, что «враги народа», действительно, могли напасть на избирательный участок, а потому курсант Гончарук поступил, как настоящий чекист, подготовив пистолет. Но проявил и недопустимую халатность, не разрядив пистолета по миновании опасности, а поэтому лишается трехдневного отпуска из школы, каковой предоставляется всем прочим курсантам.

Сообщение об отпуске подсластило тягучую и тошнотворную болтовню вокруг да около. Мы возрадовались.

В отпускные дни я встречал в городе то одного, то другого курсанта. Мы были в штатском и все навеселе. Возбужденные незабытыми впечатлениями и винными парами, все, в один голос, говорили о том, как бы уйти из школы. Но так уйти, чтобы не пострадать. Планы были разнообразные, но все сплошь одинаковы в своей наивности. Большая стипендия, прекрасное питание, почет и уважение – все утратило теперь в наших глазах свою ценность. Бежать, бежать!..

Три дня промелькнули, как мгновение. Возвращаюсь в школу, рапортую дежурному командиру, стараясь не дышать. Предусмотрительно полоскал рот эссенцией и обсосал дюжину пахучих мятных конфеток. Проскочил – перегар не коснулся бдительных ноздрей дежурного.

В комнате уже встречают: «Ну, как? Пронесло через мель?» – «А-а, мятных конфет наелся!..» Смеялись.

– А что Лазаревича не видать? – спрашиваю.

– На губе. Засыпался. Дежурный разнюхал…

– Выходи строиться! – оборвала наш разговор команда.

Построились.

– Смирно! – и вдоль строя пошел начальник-комиссар. Он держал в руке лист бумаги. Стал посреди и начал ораторствовать.

Начал с коммунистической морали, выразив гнев по поводу возвращения из отпуска в пьяном виде целой дюжины курсантов и доложил нам, что все они на гауптвахте.

– Что особенно возмутительно и отвратительно, – негодовал начальник, – так это то, что некоторые заявили о нежелании оставаться в школе. Ну, нет!.. Мы не допустим, чтобы кто-либо, разузнав секреты нашей работы, нашей учебы, вернулся к условиям гражданского быта. Мы – слуги народа, и на нас тратятся народные деньги. О папе с мамой забудьте – из школы выхода нет. Запомните крепко-накрепко: заставлю делать все, чего требует товарищ Сталин, чего требует от нас товарищ Ежов.

На утро занятий не было, а сразу же после завтрака созвали партийное собрание. На повестке дня стоял, как и следовало ожидать, вопрос о падении дисциплины. Политчасть подготовила за ночь ораторов. Выступавший первым начальник школы обрисовал положение мрачными красками, но не сделал никаких выводов. Один за другим выходили казенные ораторы из среды младших курсантов и требовали одного – исключить виновного из партии с отдачей под суд. Дали слово и нарушителям. Они вынуждены были «каяться». Мы узнали, что они вернулись в школу протрезвившимися, но не сумели скрыть запаха перегара. Кроме того, они, каждый от себя, подали рапорты об увольнении из школы. Обращало внимание, что арестованы были именно те, которые просили об увольнении, между тем как с похмелья были почти все вернувшиеся курсанты. Каялись, но не до конца – преступности своего поведения не сознавали.