По теченью и против теченья (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

В тридцатые годы Валентин Михайлович был репрессирован, отбывал ссылку на строительстве Беломорканала. В доме Кульчицких Слуцкий впервые соприкоснулся с миром «бывших» и побежденных.

Для него это была одна из самых важных, хотя и подспудных тем. Борис Слуцкий знал слова одного из создателей социал-демократической партии Германии, слесаря и депутата рейхстага Августа Бебеля: «Социализм приходит ко всем, у кого есть человеческое лицо». Речь идет о том, что совершенно неважно, кто ты был раньше — помещик, поп, рабочий, крестьянин, — ты подходишь социализму ровно настолько, сколько в тебе — помимо классового, социального, сословного, национального — есть человеческого.

В этом случае важнейшим средством «очеловечивания» социального, классового, примирения победивших и побежденных становится искусство. Об этом писал Слуцкий в поздних своих стихах «Я в первый раз увидел МХАТ…»:

Понятно, что тема репрессий, не прекращающихся и спустя двадцать лет после победы революции, тема сосуществования победителей и побежденных не оставляла Бориса Слуцкого никогда.

В декабре 1942 года Валентин Михайлович был забит до смерти в подвале харьковского гестапо.

Олеся Кульчицкая, сестра Миши, вспоминает: «Борис Слуцкий… Помню его шестнадцатилетним, еще до войны. Он часто приходил к нам, вернее к брату… Другие ребята запросто, иногда шумно, проходили в комнату к Мише. Борис же задерживался, обязательно здоровался со всеми домашними. Наш отец, Валентин Михайлович, если бывал дома, любил беседовать с Борисом, задавал ему вопросы, а потом заинтересованно выслушивал все, что отвечал Борис… Как ни странно, но я всегда ощущала какое-то внутреннее сходство между Борисом и моим отцом… Та же сдержанность, лаконичность, доброжелательная серьезность, логичность суждений. Даже что-то в выражении глаз напоминало мне Бориса. Уж не знаю, что играло здесь роль, но похожесть была. Миша же, сын — был человеком совсем другого склада. И всех троих — отца, Михаила и Бориса — таких разных в своих судьбах, связывало общее: одержимость делом, чистота помыслов, честность во всем и патриотизм — настоящий, а не словоблудие на эту тему» [21].

Воспоминания Бориса об отце Миши на первый взгляд противоречат воспоминаниям Олеси: «Я его <Валентина Михайловича> хорошо помню. Он был мрачный, угрюмый, печальный, суровый, важный, гордый. Еще двадцать эпитетов того же ряда тоже показались бы подходящими… Отец Миши был одет в старую вытертую тужурку. Он всегда молчал. Я не помню ни одного разговора с ним. Было бы удивительно, если б он заговорил. Я бы обязательно запомнил» [22]. Казалось бы, Олеся Кульчицкая пишет нечто обратное: «Наш отец, Валентин Михайлович, если бывал дома, любил беседовать с Борисом». Однако дальше она описывает беседу, и противоречие исчезает: «задавал ему вопросы, а потом заинтересованно выслушивал все, что отвечал Борис».

Именно так: Валентин Кульчицкий предпочитал расспрашивать и слушать; много говорить он не любил. Говорить бы пришлось о репрессиях, лагере, ссылке — это было ни к чему. Но то, что подобные разговоры, споры, препирательства у «кавалергарда, ротмистра, гвардейца» со своим сыном-комсомольцем происходили, Борис Слуцкий понимал и тогда, и много позже, когда написал стихотворение «Старые офицеры».

«Не помню ни одного разговора…» — потому что обиняков было уж очень много. Давид Самойлов напишет в воспоминаниях о послевоенном Слуцком: «Он, впрочем, был дисциплинирован, отучал и меня от болтовни, мало с кем разговаривал откровенно» [23]. Первый урок осторожности в тоталитарном обществе будущий майор Советской армии, кавалер болгарского ордена «За храбрость», Борис Слуцкий получил от ротмистра царской армии, георгиевского кавалера.

Кульчицким Слуцкий посвятил стихотворение «Кульчицкие — отец и сын»:

(Совпадение с воспоминаниями почти дословное: «Я не помню ни одного разговора»):

Однако зарифмованные эти воспоминания незаметно, но уверенно превращаются в оду: