Царский наставник. Роман о Жуковском

В другой песне, напечатанной в девятом номере журнала за 1809 год и помеченной Машиным днем рождения (первым апреля), — там уж просто открытое признание в любви:

Тут же и причина его любовного томленья обозначена — разлука. Им бы не разлучаться никогда…

Молодая любовь, трогательная, чистая, однако должно нам давать и скидку на поэтическую традицию, на минутное настроение, ибо времени в Москве на самом деле праздного нет: работы много, к тому же снова мучат его мысли о недостаточном образовании, об упущенном времени. Вот что пишет Жуковский другу Александру:

«Всякая минута у меня занята. Но когда подумаю, сколько погибло драгоценного времени по пустякам, сердце обливается кровью».

И еще через месяц, в письме тому же Александру — та же самая жалоба:

«Ах, брат и друг, сколько погибло времени! Вся моя прошедшая жизнь покрыта каким-то туманом недеятельности душевной, который ничего мне не дает различить в ней. Причина этой недеятельности тебе известна. А теперь, друг мой, эта самая деятельность служит мне лекарством от того, что было ей прежде помехою. Если романическая любовь может спасать душу от порчи, за то она уничтожает в ней и деятельность, привлекая ее к одному предмету, который удаляет ее от всех других. Этот один убийственный предмет, как царь, сидел в душе моей по сие время».

Жуковский скорбит о том, что они, все друзья, не вместе в эту трудную минуту (ибо «в глазах и в руке друга — надежда и сила»), что у него сейчас снова голова в разладе с сердцем, что главное — это самообразование и дружба. И хорошо бы еще срочно найти какую-нибудь службу. И еще — пора путешествовать. Ну, а любовь? Что с любовью? По всей вероятности, Жуковский узнал уже о решении его судьбы Машиной матерью, «тетенькой» Екатериной Афанасьевной, и вот он отчаянно ищет утешения, ищет спасения, говорит о любви в прошедшем времени, даже говорит о ее пагубности, о том, что «истинно счастливая жизнь», точнее даже, «самая счастливая», отныне представляется ему как «тихая скромная жизнь, употребляемая на исполнение должностей и на труд полезный».

Любопытно, что он (еще, видимо, и не поговорив с Екатериной Афанасьевной лично) уже готов к полному краху, к поражению, к отступлению, ибо в горестях и жертвенности видит меланхолическую сладость. Сдается, он был к ним в душе готов и ранее. Впрочем, он не знает еще, как трудно будет отступиться, как трудно будет примириться с потерей Маши.

Так или иначе, муки его начались, скорее всего, уже в 1810 году. Жуковский больше не редактирует в то время «Вестник Европы». Екатерина Афанасьевна начинает строить дом в Муратове. Она доверяет Жуковскому составление сметы и надзор за постройкой (оказывается, на такое романтики способны). Но разговор у них состоялся жесткий. Маша и знать не должна о том, что он сватался, что он получил решительный отказ: Екатерина Афанасьевна человек верующий, человек церковный, кровосмешенья она не потерпит. Он поклялся, что будет только другом и о любви своей больше не обмолвится ни словом. Подразумевалось, что и собственной песне он наступит на горло…

А ему писалось. Уже начато было стихотворение, посвященное второй любимой его ученице, прелестной, веселой Сашеньке Протасовой, — баллада, и его и ее прославившая. Хоть были в ней, как положено балладе, и мертвецы, и свечи, и ворон, весь этот мрак одолевал в ней Сашин искрометный характер, задавший ритм стихам («Раз в крещенский вечерок / Девушки гадали…») и заставивший автора пойти в конце на попятный, к счастливой развязке: это был сон, и он не повторится:

В эти последние годы белёвской жизни сближается Васенька с матушкой своей, Елисаветой Дементьевной. В трудностях острее чувствует тепло ее материнской любви. Увы, продолжалось это недолго… В 1811 году умерла любящая «бабушка» Марья Григорьевна Бунина, а за ней последовала, почти сразу, всем сердцем к ней привязавшаяся Елисавета Дементьевна — Сальха, словно не хотела больше влачить свои дни без той, кто была когда-то ее ненавистницей и соперницей, а стала самым близким ее другом.

«Бабушка» оставила Васеньке десять тысяч, и он купил на них неподалеку от Муратова небольшое имение, чтоб быть поближе к Маше. Тут и соседи оказались очень милые в сорока верстах от Муратова, в Черни, — супруги Плещеевы, люди артистические, театральные, любители музыки, сами изрядные музыканты. Плещеев сочинял музыку на стихи Жуковского, а супруга его Анна Михайловна, обладавшая прекрасным голосом, пела эти романсы. Жуковский начал даже писать комедии для домашнего театра Плещеевых, веселил всех и сам веселился, однако за письменным столом переводил мрачноватые немецкие баллады про мертвецов, гробы и кладбища. То была мода, дань романтизма народному творчеству, — это понятно. Не вполне понятно, однако, в какой степени это могло отражать загнанные вглубь страхи молодого поэта…

В начале августа 1812 года в доме Плещеева был шумный праздник по поводу дня рожденья хозяина. Приглашены были все соседи и друзья, в том числе Протасовы. После бесконечного праздничного обеда дан был концерт. Хозяин написал музыку на новые стихи Жуковского, а пел сам стихотворец (даром, что ли, тетушка Варвара обучала его музыке и пению вместе с сестричками). Текст песни был романтически-возвышенный. Буря занесла утлый челн лирического героя на скалы. Мрак, гибель — и вдруг…

При этих словах Екатерина Афанасьевна с беспокойством оглядела дочек: она не желала никаких прилюдных намеков, тем более что твердо об этом с Василием было договорено…

А несчастный пловец продолжал свое вдохновенное пение, не подозревая, наверно, в какую пучину новых бедствий оно затянет его.

Насчет Машиной святой невинности он много уже писал, может, думал, что она, Екатерина Афанасьевна, читать не умеет… Машины щечки бледные вон как зарделись, — просила ведь не трогать девочку, а он за свое.