Небо в огне

- Полет-то важный, небось? - спрашивает заправщик у Кузьмича.

- У нас все полеты важные, - нехотя отвечает фельдъегерь.- Кровь из носу, а доставить надо. Так мне сказали, когда я выезжал.

Меня тоже предупреждали о важности полета. И по этому поводу у нас с командиром был разговор.

- Доставить нужно обязательно, - сказал командир, придвигая мне бумажку.- Вот, читай: «При любых обстоятельствах», но без сопровождения не ходить, лаже если будут подходящие условия полета. Понял? Распишись.

Заправка кончилась.

- Зря все это! - неожиданно сказал шофер, укладывая шланг.

- Что зря?

- Да вот - заправка. Никуда вы не полетите.- Петрович ткнул носком сапога в мокрый снег.- У нашего, этого…- он кивнул головой в сторону летчиков-истребителей, - баба здесь, и все такое. И лететь ему в Ленинград нет никакого резона. Аэродром -вон он - часа через три раскиснет совсем. И тогда - лафа! Сиди, жди, пока снег сойдет и травка появится.- Петрович с сердцем плюнул в крупчатый снег.- Тьфу ты, прости, господи, говорить-то тошно! Ребята, видите, спорят. Он не хочет.

«Он» - это капитан, командир эскадрильи, которого, как видно, Петрович недолюбливает, ну и наговаривает лишнее. Как это - не полетит? Куда он денется? Взлечу я, взлетят и они. Им еще даже проще: машины их легче, а колеса такие же, если не шире.

Я запустил мотор и порулил на старт. Машина грузла, но не очень, взлететь можно вполне.

Останавливаюсь возле «Т», окидываю взглядом эскадрилью истребителей. Винты крутятся у всех. Ну вот и хорошо! Наговорил, значит, лишнего Петрович. Поехали!

Самолет, пробежав несколько дольше обычного, оторвался. Набирая скорость, я убрал шасси, выдержал машину над полем и лихо взмыл вверх. Хорошо! В плечах знакомый зуд летного задора. Энергично делаю левый разворот, резко вывожу из крена. Если смотреть с земли, - это очень даже красиво выглядит. Знай наших!

Лечу вдоль аэродрома. Техники стоявших на ремонте транспортных «ЛИ-2», приставив ладони к глазам, смотрят вверх, на меня. Я доволен.

Смотрю на старт. Что это?! Порулившие было на взлет истребители отруливают обратно. В чем дело? Неужели действительно не полетят? Да, похоже, заруливают к стоянкам.

Сажусь. Самолет останавливается возле «Т». Тут же стоит с выключенным мотором «томогаук» командира эскадрильи. Возле крыла - сам капитан. Смотрит на нас без тени смущения.

Открываю фонарь, кричу:

- В чем дело? Почему не взлетаете?

Голос мой разносится по всему аэродрому. Это видно по техникам «ЛИ-2», с интересом следящим за нами.

Комэска, не удостаивая меня ответом, молча ударяет носком унта в мокрый снег и показывает пальцем на ямку.

Я укоризненно качаю головой, перевешиваюсь через борт и кричу громко, чтобы все слышали:

- Баба ты, а не летчик! Курица! Да с этого покрова можно взлететь хоть сотню раз. Смотри! Взлетаю. Делаю круг. Сажусь.

- Ну, будете сопровождать?

Командир презрительно сплевывает в снег и отворачивается.

Вне себя от ярости, резко даю обороты мотору, взлетаю еще раз. Сажусь.

- Ну, будешь взлетать или ты… за фашистов?

Кажется, я его пробрал. Наконец-то у него заговорило самолюбие. Он побледнел, вздрогнул, словно от пощечины, и, согнувшись, принялся торопливо расстегивать кобуру пистолета.

И тут я услышал голос Фомы Кузьмича:

- А ну, ну, полегче на поворотах! Ты, там, щенок! Положи пистолет обратно!

Команда была внушительная. Комэска, уже вынувший пистолет, с сердцем сунул его в кобуру.

Я обернулся. Фома Кузьмич, открыв фонарь, стоял во весь рост, как медведь на дыбках: громадный, взъерошенный, злой.

- Так-то оно лучше, - удовлетворенно проворчал Кузьмич.- Теперь спрашиваю я: «Будете сопровождать?»

Комэска, залезая в кабину, выразительно посмотрел на фельдъегеря:

- Идите вы, знаете куда! И захлопнул фонарь.

- Так, все ясно, - проворчал Кузьмич.- Заруливай, командир, на стоянку. Вылет не состоится. А он… Эх, молодо-зелено! Жаль, однако, парня.

Я зарулил на стоянку и, не выключая мотора, стал раздумывать над создавшейся ситуацией. Все сводилось к тому, что нам надо сейчас же, пока не раскис аэродром, вылетать домой, иначе застрянем на долгое время.

Но Кузьмич рассуждал по-иному.

- Командир, не придумывай, - глухо сказал он из своей кабины.- Улетать нельзя. Этот дружок, видать, оборотистый. Улетим - всю вину на тебя свалит. Ночевать будем.

Ночевать так ночевать. Я выключил мотор. Итак, мы будем жить на этом островке, как робинзоны. Ведь не пойдешь же проситься в гости к комэске?

- Хорошо, что у нас продовольствие есть, -сказал я.

- Да, - уныло отозвался Архангельский, вылезая на крыло и с грустью рассматривая свои меховые унты.- Продовольствие есть, а вот калош нету. Дела…

Мы просидели в Тихвине трое суток, пока не расчистили себе для взлета узкую дорожку, добираясь сквозь толстый слой хлюпкого снега до песчаного грунта.

Перед самым вылетом узнали от прибежавшего Петровича новость: комэску сместили с должности и под конвоем отправили в Москву.

- Ну вот и разобрались! - сказал Кузьмич, потирая ладонью небритые щеки.- Эх, капитан, капитан!…

Я - фанатик

Я пришел в столовую в подавленном состоянии духа. Погиб где-то под Клином мой старый друг, Саша Слесарев. Сбили, подожгли истребители. Жалко до слез. Еще в тридцатые годы мы инструкторили в Балашовской школе. Были в одном звене, спали в одной палатке. Хороший был человек. Прямодушный, добрый.

Сидел, ждал, когда подадут на стол, но официантка, наклонившись, шепнула мне на ухо:

- Вас просит к себе командир группы. Он здесь, в столовой, в другом зале.

Командир группы? Это ново. Все летные дела мы обычно решаем с комэской. Зачем я ему? Меньше всего сейчас хотелось вести разговоры с начальством. Все мне здесь надоело, все опротивело. Летаем по тылам, утюжим воздух и числимся в действующей армии. «Действующая». Действующая там, где погиб Слесарев…

Командир встретил меня приветливо. Поднялся, пожал руку и, усадив рядом с собой за стол, где уже стояли два прибора, достал из тумбочки графинчик с водкой.

Я неохотно выпил, поставил рюмку и, ловя вилкой соленые грибки, стал ждать, что скажет командир. Я уважал его. Он был славным человеком. Высокий, атлетического сложения, красивый, с крупными чертами лица и чуть вьющимися каштановыми волосами.

Начал он издалека. С высшей похвалой отозвавшись о моих летных способностях, намекнул на то, что на меня уже составлен наградной лист, что я тут на месте, и что во мне нуждаются, и даже хорошо говорят в Генеральном штабе.

Я слушал его, кивал головой и краснел.

Выпили еще. Слегка захмелев, он сказал наконец напрямик:

- Ты знаешь, тебя искали! Нашли у нас. И вот - шифровка. Читай.

Я взял листок. Там значилось: летчика такого-то, с получением сего, откомандировать в распоряжение АДД- штаба авиации дальнего действия. И все.

У меня екнуло сердце. Как перед прыжком с парашютом. Я хотел на войну? Вот она! Куда уж больше. Ночные бомбардировочные рейсы. Прожектора, зенитки, истребители…

Командир отодвинул тарелку, положил локти на стол и, наклонившись, заглянул мне в лицо:

- Вот: от-ко-мандировать. Понял? А можно и не откомандировывать.- Он выпрямился, наполнил рюмки.- Все-таки мы обслуживаем Генеральный, штаб. Словом, если хочешь остаться, а я этого желал бы, то мы сейчас выпьем с тобой по последней-и делу конец.

Я осторожно отодвинул свою рюмку.

- Не хочу вас обижать, товарищ командир, но… Раз зовут, значит…

Командир, расплескав водку, резким движением поставил рюмку и, откинувшись на стуле, посмотрел на меня с искренним удивлением.

- Не спеши. Не спеши с ответом. Подумай еще денька три…

- Нет, товарищ командир, я решил.

Он долго молчал, ожесточенно пиля ножом отбивную, наконец не выдержал, брякнул об стол ножом, схватил рюмку: