Воздыхание окованных. Русская сага

Стоит ли дивиться причудам генетики? Вполне подлинное жизненное сочетание, казалось бы, не сочетаемого: непреклонного упрямства, своенравия, и свойственного Жуковским нежного строя души и подлинной доброты, умеющей как никто согреть и утешить нуждающихся, тех, кем, правда, в другое время непрочь и поверховодить, или «порулить», как выражался мой Духовник об этом архетипическом свойстве русских женщин. «Ты всю-то жизнь рулила-рулила всеми, а теперь вот посиди-ка сама в послушании…» — говорил он нередко пришедшим к нему новеньким уже немолодым прихожанкам, жаловавшимся на семейные неурядицы. И ведь был прав, если попристальнее взглянуть…

* * *

Анна Николаевна к Микулину относилась сдержанно. Они с няней Аришей давно уже порешили, что надо выбирать князя Дмитрия или барона, — мнилась им блестящая партия для их любимицы. Однако Верочка, никого не спрашивая, дала слово преданному Микулину, и они решили сохранять свою тайну четыре года, пока он не окончит техническое училище и не получит место.

Однажды Александр нарисовал Вере картинку — закрытую дверь, и сказал: «Эта дверь откроется через четыре года». Какие удивительные совпадения и сходства в деталях, дорогой читатель: «Может ли рыцарь остаться или должен уйти?» — спрашивал Егор Иванович юную Анну Стечкину в 1839 году, показывая на эмалевую картинку на луковице своих часов, а теперь, сорок лет спустя, Саша Микулин вопрошал так же свою избранницу… Вот ведь и у Толстого Левин в таком же духе объясняется в любви и делает предложение Кити. Какая стыдливость, — дитя чистоты и целомудрия, какие трепетные отношения, какое уважение к личности другого и его свободе выбора…

Тем не менее Анна Николаевна долго ни о чем не подозревала, а Верочка вела свою линию: мечтала пригласить Микулина на лето в Орехово. Она писала Анне Николаевне в Новое Село весною 1880 года:

«Дорогая моя мамочка!

Спешу поскорее поделиться с Вами моей радостью: я выдержала экзамен из русского языка и получила 12 — за год, — за сочинение 12 и 12 за ответ, вообще же выдержала на славу. Теперь же я отдыхаю и скоро опять сяду за занятия. Я жду с нетерпением лета. Если господу будет угодно, то мы проведем это лето очень весело. К нам обещал приехать Орлов, Андреев, барон Рутцен и еще один человечек молоденький и хорошенький, имя которого позвольте умолчать, хотя Вы его видели и хорошо знаете… Ах, хотя бы поскорее приходило милое лето!»

Надежды Верочки сбылись: Микулин был среди приглашенных; пикники, охоты, прогулки — устраивались чуть ли не каждый день. «В одни ворота въезжают, в другие выезжают» — добродушно ворчала Анна Николаевна.

Когда же пришел час разговора с матерью, то Верочка высказалась на удивление смело: «Пусть барон останется при своем баронстве». Николай Егорович не смел и не мог перечить любимой матери в устройстве своей личной жизни, не то Верочка: она уже, воспитанная не в такой строгости и твердости, — удила в связи с трудными обстоятельствами были вынужденно спущены во время ее детства, могла позволить себе поступать по-своему.

Главой семьи Вера Егоровна, конечно, не стала, — им был, несомненно, молчаливый, замкнутый и потому всегда казавшийся строгим Микулин. Дети его побаивались, хотя он никогда никого не наказывал, — авторитет отца действовал как-то сам собой: Александр Александрович излучал какую-то особенную серьезность, собранность, свидетельствующую о внутреннем достоинстве, о несомненной высокой порядочности, — поистине царственное благородство при столь же несомненной скромности и глубокой внутренней тишине. Это ощущали все — не только дети. Микулина уважали, кто только имел с ним дело. Это был образцовый человек — муж разума, действительно древний русский дворянин, достойный потомок своих пращуров Рюриковичей — святого благоверного Князя Михаила Тверского (приходившийся племянником святому Благоверному Князю Александру Невскому), замученного в Орде, и супруги его святой благоверной и преподобной княгини Анны Кашинской. Ветвь его рода исхода от славных князей Микулинских-Тверских, много послуживших Отечеству на военной и дипломатической службах. И при всем при том в доме Микулиных всегда царил культ матери — Веры Егоровны. Так любил, берег и ценил ее муж. Потому несколько своенравной и упрямой Верочке не пришлось, выйдя за него, ломать свой характер. Да и получилось бы что из такой ломки при ее постоянных болезнях?

Микулин стал бывать у Жуковских все чаще и чаще… И как-то быстро вписался в атмосферу семьи Жуковских: ему там очень хорошо дышалось. Рано лишившись матери (ему было всего 8 лет) он, как и младшие братья его и младшая сестренка Машенька (ее в семье называли Манечкой) вынуждены были воспитываться в казенных заведениях, он не знал, не помнил почти материнской ласки, тосковал по семейному уюту, батюшка Саши был довольно суровым, непростым по характеру человеком, а у Жуковских он нашел и уют, и заботу, и настоящее тепло — причем в великой мере.

Жуковские тоже быстро привыкли к Александру Александровичу, который вскоре стал, чуть ли не первым помощником Марии Егоровны, завоевав ее симпатии своими необыкновенными способностями ко всяким работам по домашнему хозяйству (Николай Егорович, шутили близкие, и гвоздя вбить не умел).

«Вот придет Микулин и повесит шторы, починит замок» (прибьет, исправит, наладит…), — говорили у Жуковских. У Микулина были золотые руки, и он действительно приходил, чинил, налаживал, исправлял…

А время текло и убыстрялось, и самое главное — двигалось в нужном для Веры и Александра направлении.

* * *

Летом 1882 года впервые в Орехове гостила маленькая сестрица Александра Микулина — Манечка. Ей в ту пору было лет одиннадцать.

Отношения тайной невесты Микулина с его маленькой сироткой-сестрой, которая воспитывалась в московском Мариинском училище благородных девиц (в том здании, напомню, на Софийской набережной против Кремля училась и автор этих строк, о чем повествуется в первых главах книги), — эта страница жизни Веры Егоровны Жуковской заслуживает более пристального взгляда. Часто ли таковое теперь встретишь, чтобы двадцатилетняя невеста (да еще необъявленная!) взяла под свою полную сердечную опеку и заботу маленькую сиротку — сестренку жениха и делала это столь серьезно, сердечно, последовательно и с рассуждением:

28 Марта.

Милая моя Манечка

Я слышала, что ты плохо учишься и даже, может быть, не перейдешь в другой класс. Очень огорчает, дитя мое, это известие. Ты не маленькая и можешь понять, как важно тебе хорошо учиться; если ты перейдешь, тебя возьмут на казенный счет и этим ты облегчишь труд твоему папе и ему будет хорошо и покойно жить. Знаешь, милая Маня, что к каждому человеку Господь посылает Своего Ангела, чтобы он охранял его, и у тебя есть такой Ангел Хранитель. Видя тебя ленивой, он отошел от тебя и с грустью смотрит на тебя. Помолись ему, дорогая моя, чтобы он не отходил от тебя и помог бы тебе в твоем желании быть примерной и хорошей девочкой. Сделай, милая моя, над собой усилие и обрадуй нас всех твоим прилежанием. Теперь у тебя есть учительница, старайся слушать ее внимательно и хорошенько учить уроки. Не долго осталось до лета, а летом, если ты будешь хорошая девочка, я возьму тебя в деревню и ты проведешь его еще лучше, чем прошлое. Постарайся хорошенько и Господь поможет тебе. Он увидит твое раскаяние, твое старание загладить прошлое и пошлет тебе разум. Представь себе, как грустно твоей маме видеть тебя неленивой и знать как ты огорчаешь своего папу, который теперь болен. Брось лгать, это гадкий порок, мешающий тебе походить на своего Светлого Ангела. Целую тебя, мое дорогое дитя, и надеюсь, что ты исправишься. Зато как тебе легко и весело будет после трудов отдохнуть в Орехове. Еще я хотела сказать тебе: не слушай ленивых и дурных девочек и старайся отходить от них и поменьше говорить с ними. Да сохранит тебя Господь Бог! Крещу тебя. Помоги тебе Матерь Божия начать новую жизнь и быть хорошей девочкой. Папе твоему, Слава Богу! Лучше. Ответь мне сейчас как получишь мое письмо.