Бунин. Жизнеописание

Война все длилась. Шел уже 1944 год. В Грассе время от времени бывала воздушная тревога, слышалась орудийная стрельба. Иногда бомбы падали близко, и было страшно.

Ночью, когда Бунин выходил из дому, чтобы бросить в почтовый ящик письмо, немецкие солдаты внезапно ослепляли его резким светом электрического фонаря. Жили на вилле «Жаннет» как поднадзорные — окруженные «ржавыми колючками и минами, черными вывесками с белыми черепами на деревьях».

Пятнадцатого февраля Бунин отметил: «Немцами взяты у нас две комнаты наверху. Нынче первый день полнойнемецкой оккупации Alpes Maritimes».

Не только были взяты комнаты для двух немецких шоферов — грозились совсем выселить. Приходил какой-то чиновник, предупредил, чтоб были готовы к тому, что могут потребовать оставить виллу за три часа. Иван Алексеевич, падая от усталости, целую неделю без отдыха по двенадцать часов в день собирал все необходимое для отъезда, «набивал чемоданы» — объявили, «что всех нас, иностранцев, отсюда вон! — сообщал он Б. К. Зайцеву 6 марта 1944 года. — Пишу всюду просьбы, мольбы, — хоть отсрочьте немного наше изгнание!.. Живем в тревожном ожидании» ^[971] . Префект разрешил только одному Ивану Алексеевичу остаться до нового распоряжения.

Уезжать — неизвестно куда. Ежели в Париж, то необходимо было получить немецкое разрешение. Все же в случае выселения надеялись попасть в столицу «и поселиться где-нибудь в деревне, — писала Вера Николаевна Т. Д. Логиновой-Муравьевой 12 марта 1944 года. — У нас уже есть приглашение <…> Часть вещей мы уже отправили на нашу квартиру» ^[972] . Весь март продолжали сидеть на чемоданах.

Со временем опасность изгнания миновала. Немцам стало не до эвакуации. Союзники громили их все напористей. Раздавался «непрестанный тяжкий грохот рвущихся бомб по всему побережью в сторону Ниццы»; пожар в Cannes, «пишу, все время бегая к окнам» ^[973] . Жили все так же «скучно, тюремно — ни поехать, ни пойти нельзя никуда».

Было здесь много русских солдат, вероятно, власовцев, «идешь и слышишь то там, то здесь русскую речь, говорят все очень хорошо, неиспорченным русским языком. Все подтянуты. Вид здоровый» ^[974] .

«С изгнанием немцев начались аресты; в мэрии „стригут, оболванивают женщин, работавших с немцами“; перед воротами толпа, потом, видел Зуров, вели „женщин в одних штанах и нагрудниках“, били по голове винтовкой <…> будто бы за то, что путались с немцами. Слава Богу, — пишет Вера Николаевна, — американские власти запретили публичное издевательство» ^[975] .

Пришло известие из Парижа 29 октября 1944 года: Е. Н. Жирову «схватили, остригли, посадили в тюрьму», она работала счетоводом у немцев, так как положение ее было безвыходное; «в кармане, — пишет Вера Николаевна, — ни гроша, муж пропал, содержательница пансиона ей написала, что если к 15 июня не будет внесено за Олечку 1500 франков, она берет ей билет до Парижа и отправляет к матери» ^[976] . Б. К. Зайцев и оба Бунины хлопотали за Елену Николаевну, и в декабре ее отпустили.

Четвертого июня Бунин записал в дневнике: «Взят Рим!» — а 6-го англичане и американцы высадились в Нормандии, чего ждал Бунин давно.

Двадцать шестого июня Бунин пишет в дневнике: «Началось русское наступление».

Первого июля: «Нынче весь день буйное веселье немцев в „Гелиосе“ (на вилле по соседству с Буниным. — А. Б.). Немцы в Грассе! И почему-то во всем этом — Я!»

События стремительно развивались.

Двадцать третьего июля: «Взят Псков. Освобождена уже всяРоссия! Совершено истинно гигантское дело!»

Двадцать седьмого июля: «Взяты Белосток, Станислав, Львов, Двинск, Шавли и Режица».

Пятнадцатого августа: «Спал с перерывами, тревожно — все гудели авионы. С седьмого часа утра началось ужасающее буханье за Эстерелем, длившееся до полдня и после. В первом часу радио: началась высадка союзников возле Фрежюса. Неописуемое волнение!

18. VIII.44. Пятница. Взяли La Napoul (возле Cannes). Все время можно различить в море шесть больших судов. То и дело глухой грохот орудий».

Двадцать пятого августа: «День 23-го был удивительный: радио в два часа восторженно орало, что пятьдесят тысяч партизан вместе с населением Парижа взяли Париж.

Вечером немцы <начали> взрывать что-то свое (снаряды?) в Грассе, потом на холмах против Жоржа начались взрывы в мелком лесу — треск, пальба, взлеты бенгальских огней — и продолжались часа полтора. Сумерки были сумрачные, мы долго, долго смотрели на это страшное и великолепное зрелище с замиранием сердца <…> Ясно, что немцы бегут из Грасса!

На рассвете 24-го вошли в Грасс американцы. Необыкновенное утро! Свобода после стольких лет каторги!

Днем ходил в город — ликование неописуемое. Множество американцев.

Взяты Cannes.

Нынче опять ходил в город. Толпа, везде пьют (уже все, что угодно), пляски, музыка — видел в „Эстерели“ нечто отчаянное — наши девчонки с американскими солдатами (все больше летчики).

В Париже опять были битвы, — наконец, совсем освобожден. Туда прибыл де Голль.

Румыния сдалась и объявила войну Германии. Антонеску арестован.

Болгария просит мира.

„Федя“ (русский военнопленный, который приходил к Буниным. — А. Б.) бежал от немцев за двое суток до прихода американцев, все время лежал в кустах, недалеко от пекарни, где он работал».

Тридцатого августа Бунин узнал, что взята Ницца. «Говорят, Ницца сошла с ума от радости, тонет в шампанском».

Бунин сказал, что, «если бы немцы заняли Москву и Петербург и мне предложили бы туда ехать, дав самые лучшие условия, — я отказался бы. Я не мог бы видеть Москву под владычеством немцев, видеть, как они там командуют. Я могу многое ненавидеть и в России, и в русском народе, но и многое любить, чтить ее святость. Но чтобы иностранцы там командовали — нет, этого не потерпел бы!» ^[977] .

Ему, не терпевшему беспринципность, претило перекрашивание многих эмигрантов в красный цвет; их пугало непредсказуемое будущее, когда советские войска двигались по Европе. Стали записываться в «Союз друзей Советского Отечества» — «Union des Amis de la Patrie Soviétigue». Записался и Зуров, стал одним из важных членов и организаторов в ниццком и каннском «Союзе…». Бунин пишет:

«В Ницце образовался „Union des Patriotes Russes“ под председательством Ивана Яковлевича Германа — он прежде жил в Meudon, имел конторупо найму вилл и квартир… Позавчера я получил от него приглашение этого союза принять участие „в торжественном празднованье 27-летнего юбилея октябрьской революции“, выступить с речью среди прочих ораторов. Я ответил, что ни приехать, ни выступить не могу, будучи совершенно чужд политической деятельности. Обойдутся и без меня: ораторов будет и без того много, будет петь русский хор — советский гимн и хоровые песни „из Советской России“ — и т. д. В Cannes тоже будет празднование этого юбилея» ^[978] .

Бунин сказал, «до чего несчастна русская эмиграция! Чего только не пережила! И вот опять — чуть не все, видимо, в ужасе — спешат страховаться — валом валят записываться в „патриоты“, в „Союз друзей Советского Отечества…“» ^[979] .

В Париже на вечере в пользу русских военнопленных выступал в Плейель (зал Шопена) Б. К. Зайцев; прямо перед глазами по всему первому ряду — советские офицеры, парижская военная миссия; в глубине зала — «более скромные михрютки, — писал Борис Константинович Бунину 28 декабря 1944 года. — Здесь очень сейчас ими увлекаются» ^[980] .