Цицерон

Помпей, этот великий воин, неустрашимый на поле боя, смертельно боялся терактов. Всюду ему чудились убийцы. Этим воспользовались клодианцы. Они кричали, что шайка Милона хочет его убить. Помпей перестал ночевать в своем доме. Его день и ночь стерегли вооруженные люди. Однажды, рассказывает Цицерон, к нему пришли посланные от Помпея и сказали, что консул срочно вызывает его к себе. Помпей встретил его смертельно бледный. Рядом стоял какой-то человек, который тут же бойко начал рассказывать, что сторонники Милона хотели завербовать его, что они готовят убийство Помпея. Но он наотрез отказался как честный человек. Цицерон спросил, как же бандиты отпустили его невредимым, если он столько знает. Они и не отпустили, отвечал доносчик. Они кинулись вдогонку и чуть не убили. Тут в доказательство он обнажил бок. Цицерон наклонился и с трудом разглядел маленькую ранку, вернее, укол, как от небольшой иголки. Странно, что такой след оставил нож матерого головореза.

В другой раз сенат собрался в храме. Вдруг кто-то завопил, что Милон пришел убить Помпея, у него под одеждой на бедре меч. Милон со своим всегдашним спокойствием стал посреди храма и задрал одежду, выставив на всеобщее рассмотрение такие части тела, которые показывать не принято, во всяком случае в храме, говорит Цицерон (Сiс. Mil., 64–66). Наконец, клодианцы официально привлекли Милона к суду. Тот попросил Цицерона быть своим защитником. Суд был назначен на апрель 52 года.

То было дело трудное и даже опасное. На защитника накинулась вся банда Клодия. Хулиганские шайки окружали его, кричали, чтобы он не вздумал вмешиваться в это дело, сверкали ножи, летели камни.

— Клодий был его враг! Это Цицерон подучил Милона убить нашего Клодия! — вопили они. Этого мало. Против Милона решительно восстал Помпей. В душе он был очень доволен гибелью Клодия, который последнее время стал невыносим. Но он ухватился за удобный случай избавиться разом и от Милона, который также внушал ему страх. Узнав, что Цицерон хочет взяться за это дело, он разгневался. Он прямо заявил оратору, что, если тот вздумает сделать эту глупость, он умывает руки — больше он его защищать не станет и выдаст клодианцам. Тут он напомнил об их договоре. Словом, казалось, время повернуло вспять и Цицерон снова стоит у порога изгнания.

Но наш герой повел себя совершенно неожиданно. Его как подменили. Этот робкий и мягкий человек стал неузнаваем. Он решительно заявил, что не оставит Милона. И это было тем более странно для тех, кто помнил, как он пал духом в канун собственного изгнания. «Непоколебимость и верность Цицерона были так велики, что ни враждебность народа, ни оружие, за которое открыто взялись противники Милона, не могли отпугнуть его от защиты Милона, хотя он и мог отвести угрожающую ему опасность… и в то же время вернуть себе расположение Гнея Помпея, если бы хоть немного умерил свое рвение в деле защиты Милона» (Asc. Ped. Mil., 22). Но в том-то и дело, что «умерить свое рвение» Цицерон не мог. Он способен был по нерешительности своей предать политическую партию, но никогда — человека.

Впрочем, Цицерон был не одинок. Многие честные люди втайне сочувствовали Милону. А Катон прямо заявлял, что Милон прав, ибо избавил государство от такой пагубы (Asc. Ped. Mil., 32). Брут считал, что защиту так и надо построить, доказывая, что, убив Клодия, Милон совершил подвиг (Ibid., 30). Но Цицерон повел дело совсем иначе.

Он начинает с того, что приходится подчас слышать такое утверждение: всякий, совершивший убийство, — преступник, заслуживающий уголовного наказания. Так говорить могут только люди, вовсе не сведущие в праве. Закон не осуждает человека, который убил забравшегося к нему ночью бандита или напавшего на него на большой дороге убийцу. Почему? Потому что убийство было вынужденным и человек совершил его в порядке самозащиты. Но именно в таком положении и был Милон. Враги, правда, обвиняют его в преднамеренном убийстве. Посмотрим, так ли это (Сiс. Мil, 7-10).

Милон 18 января уезжает из Рима. Нам говорят, что он уехал, чтобы устроить засаду Клодию и умертвить его. Однако известно, какую жреческую должность занимал Милон в Ланувии. Можно совершенно точно доказать, что присутствие его было необходимо 19 января, поэтому он и выехал накануне. Можно указать свидетелей, которых он за несколько дней предупредил о своем отъезде. Очень многие в Риме знали заранее, что он уедет. Рассмотрим теперь сам этот роковой день. Все утро Милон был в сенате. Вернувшись, он снял тогу сенатора, переоделся и переобулся для дороги. Время было зимнее, и он надел теплый тяжелый плащ, что-то вроде нашей шубы. Он очень хорошо защищал от пронизывающего ветра, но был настолько громоздким, что в нем невозможно было ехать верхом. Вообще он совершенно сковывал движения. Весьма важная деталь!

Снарядившись таким образом, Милон стал ждать жену, которая, как каждая женщина, собиралась очень долго. Наконец все было готово и они сели в повозку. За ними ехал целый обоз. Множество женщин, некоторые с детьми, слуги всякого рода и целая гора тюков. И тут на Аппиевой дороге они увидели Клодия с отрядом, все они ехали верхами. «Клодий встретил его на полпути — налегке, без поклажи… без жены… — между тем наш злоумышленник, изготовясь к заведомому убийству, ехал с женой, в повозке, в тяжелом плаще, с обременительной свитой из множества женщин». Что произошло далее? Клодианцы мгновенно налетели на них. Сделалось полное смятение. Милон, с трудом освободившись от тяжелого плаща, быстро соскочил на землю и схватил меч. Его окружили, стараясь оттеснить от повозки. В общей сумятице никто не понимал, что происходит. Вдруг из рядов клодианцев раздался крик: «Милон убит!» И тогда рабы Милона сделали то, «что каждый из нас хотел бы, чтобы сделали наши рабы на их месте». Они бросились с оружием в руках на убийцу своего господина и прикончили его (Сiс. Мil, 28–29).

Что же вероятнее: что человек, обремененный поклажей, толпой женщин и детей, взявший с собой жену и одетый совсем не по-военному, выехал из Рима для убийства или что убийство готовил его противник, вооруженный, налегке, только с бандой сообщников?

Теперь исследуем вопрос о времени. Начнем с того, что в отъезде Милона не было ничего подозрительного. Мы уже знаем, что он заранее сообщил друзьям, что 19 января должен быть в Ланувии. Ну а Клодий? Зачем он покинул Рим? Никто не знает. Он уехал, хотя в Риме у него была уйма дел, требующая его присутствия. Уехал так внезапно, что об этом не знал никто. В самый день его отъезда собрана была сходка, которую назначил сам Клодий, и клодианцы там тщетно поджидали своего вожака. К чему такая поспешность и такая таинственность?

А мог ли Клодий заранее знать, когда его враг проедет по Аппиевой дороге? Разумеется, мог. Мы уже видели, что день отъезда Милона был назначен заранее. Об этом знали и в Риме, и в Ланувии. Но вот как Милон мог догадаться, что встретит Клодия? «Он давно подкупил раба Клодия», — говорят обвинители. Прекрасно. Пусть так. Но раб-то откуда узнал о планах Клодия? В самом деле. Послушаем обвинителей, лучших друзей убитого. Клодий, говорят они, 18 января находился в своем имении и собирался там заночевать. Вдруг к нему приехал гонец из Рима и сообщил, что скончался один его близкий приятель. Тут-то Клодий резко переменил свои намерения, вскочил на коня и помчался в Рим, хотя уже вечерело. Спрашивается, как мог это заранее узнать Милон, когда сам Клодий, по словам своих друзей, за час до того не знал о своем отъезде? (Ibid., 46–52). Таким образом, Клодию было прекрасно известно, что вечером 18 января Милон проедет по Аппиевой дороге, Милон же не мог знать, что повстречает Клодия.

Но, значит, Клодий выехал вовсе не ради Милона, а узнав о смерти друга? В том-то и дело, что этот рассказ кажется крайне подозрительным. Друг умер вовсе не внезапно. Он болел давно и был уже при смерти, когда Клодий покидал Рим. Клодий навестил его и простился с ним. Умирающий при нем составил завещание, где Клодий поминался в числе главных наследников. Завещание было заверено свидетелями и запечатано. После этого Клодий уехал. Спрашивается: зачем было 18 января Клодию сломя голову мчаться ночью в столицу? Чтобы завладеть наследством? Но его никто не оспаривал. Он прекрасно мог заявить свои права 19-го, выехав ранним утром. Ведь дороги были небезопасны. У Клодия много врагов. Кто-нибудь мог под покровом ночи его прикончить и свалить случившееся на разбойников. Нет, видно, у Клодия была какая-то гораздо более веская причина, чтобы пуститься в путь. Что же это за причина? Очевидно, вестник сообщил ему, что Милон уже в пути (Ibid., 53–54).