Прощание

— И сколько ты уже здесь капитаном?

— Почти десять лет. Корабль прошел испытания в Балтийском море и был показан на побережье в «день открытых дверей». В то время с саботажниками дело обстояло проще, поэтому был организован широкий доступ публики.

— Чтобы люди по крайней мере знали, куда исчезают налоговые поступления, — добавляю я и получаю в ответ неодобрительный взгляд.

— Вначале не было человека, который мог бы заменить капитана, поэтому в отпуск я мог ходить только во время пребывания корабля на верфи. Позднее для замены капитана на время отпуска допустили первого офицера. В дальнейшем, когда по состоянию здоровья мне приходилось прерывать исполнение моих обязанностей, первый помощник был назначен моим преемником. Вот так, в общих чертах…

— А когда ты оставишь это дело здесь, что будет дальше?

— Ха, если бы я знал. Еще раз по-настоящему походить под парусом — вот чего я всегда хотел. Как ты назвал этот рейс? «Лебединая песня»? Это слово никак от меня не отвяжется, хотя и отдает настоящей литературщиной, — говорит старик и криво усмехается.

— Поэтический дуэт с горячей плитой почти под самой задницей — уже смешно, — говорю я и тоже усмехаюсь.

— Просто хорошо, что у нас не очень много общего с так называемыми модерновыми временами, — говорит старик еще. Возможно, правы молодые люди, по-своему правы, считаю я. Это же совершенно другие люди, отличающиеся от нас, люди, которым приходится обходиться без нашего опыта.

— Я бы охотно отказался от этого опыта.

— Видит Бог, я тоже, — говорит старик, переведя дух. — А теперь давай лучше посмотрим, где застрял курьер от агента с твоими пленками.

Уже почти двенадцать, и я начинаю проявлять нетерпение. Самое позднее, в час я должен покинуть корабль, чтобы попасть на самолет, вылетающий в пятнадцать часов в Йоханнесбург. По пути в аэропорт мне нужно еще получить штамп эмиграционной службы. И тут у меня в голове вспыхивает красный сигнал предупреждения: только не в паспорт! Мне это достаточно часто внушали.

Я снова и снова бегаю по верхней палубе и осматриваю территорию за железнодорожными вагонами — курьера нигде не видно. От нетерпения я становлюсь неспокойным. Долго я этого не выдержу! Я направляюсь к вахтенной будке, чтобы позвонить агенту. Сначала меня соединяют то с одним, то с другим человеком, затем мне говорят, что заместитель агента — босс как раз сейчас в Лондоне — чрезвычайно обрадовался бы, если бы я его посетил. И вот таким образом я узнаю, что имею дело не с настоящим агентом.

Едва я покинул вахтенную будку, как зазвонил телефон и часовой, снявший трубку, крикнул мне вслед:

— Из немецкого консульства!

— Скажите им, что вы не можете беспокоить меня, так как я нахожусь на важной конференции! — резко говорю я.

Появляется водитель генерального консула, но не тот тип, у которого мои деньги для приобретения пленок. Этот чернокожий должен забрать старика. Черт его знает, где стоит его автомобиль. Во всяком случае, где-то далеко за грязными флагами.

Наконец старик сообщает водителю, что без него здесь обойтись не могут, а, если он нужен, то могли бы ему и позвонить.

Ну, наконец-то, думаю я, старик ведь не лакей этого господина.

Мало-помалу мною овладевает беспокойство за мои деньги, но старик пытается успокоить меня:

— Он еще придет…

И тут я вижу настоящего курьера.

— Слава богу, вот здорово!

— Ну вот! — говорит старик.

Не доходя до корабля, курьер поднимает голову кверху, обнаруживает нас и разводит руками. Я показываю ему, что он должен быстро подняться к нам.

— Пленок у него определенно нет, — скептически говорит старик.

Черный бегом поднимается наверх и начинает тараторить — оптовик вдруг захотел иметь за пленки больше денег. При этом он протягивает мне правую руку. Деньги зажаты у него в кулаке. Я беру промокшие от пота банкноты, даю одну из них курьеру и, обращаясь к старику, говорю:

— Дерьмо!

— В Йоханнесбурге ты определенно найдешь то, что тебе нужно.

— Вероятно. Но для чего весь этот театр?

— Чистая символика. Это символично для всего: много шума из-за ничего! Но сейчас тебе надо действительно отправляться в путь. Воспользуйся более коротким путем — паромом. Паром отходит через полчаса. Где твой багаж?

— Стоит за вахтенной будкой.

— Ничего не оставил в каюте?

— Только большой чемодан, который ты хотел переслать мне из Бремерхафена.

— Ты уже со всеми попрощался?

— Да, так сказать, вдоль и поперек судна.

— Мне нужно на короткое время отойти, — говорит старик и оставляет меня одного.

Наш путь ведет вдоль колесных рядов гигантской погрузочно-разгрузочной машины. Я озабоченно смотрю наверх, в сторону кабины крановщика, чтобы убедиться, что там вверху нет никого, кто бы смог привести в движение это чудище, работающее от электричества.

За носовой частью нашего корабля мы останавливаемся. Длинная полоса ржавчины тянется от якорного клюза, расширяясь книзу и переходя в бахрому.

— Надо будет сказать боцману, — бормочет старик.

Черный якорь висит над нами и кажется на гигантской боковушке носа намного меньшим, чем его двойник, расположенный на фронтальной стороне реакторной палубы.

Один из заключенных, которые сгребают угольную пыль, рассыпанную между товарными вагонами, тайком делает движение в мою сторону. Оно выглядит непристойно, но у нас он хочет попросить, очевидно, только сигареты. Идиотство, что у меня нет сигарет. Старика я не хочу и спрашивать, ему больше нельзя курить.

— I don’t smoke, [57] — бормочу я, извиняясь, и на ходу пожимаю плечами, несмотря на обе сумки, которые я несу. Мне не хотелось бы таскать за собой еще и нечистую совесть.

До понтона, к которому пристает паром, идти еще прилично. Между рельсами кранов лежит разбитый бетон. Осколки бетонных плит надвинуты друг на друга как льдины. И вот я уже спотыкаюсь об один обломок.

— Дай-ка мне лучше твою сумку, — говорит старик.

— Обойдется!

— Нет, лучше давай сюда, эта нагрузка не для твоей ноги, — так давай и другую, а то стану кособоким.

Чтобы не упасть, я должен постоянно смотреть под ноги. Здесь лежит неимоверное количество металлолома и отбросов.

— Здесь идти лучше! — говорит старик, идущий по самому краю пирса. — Следи только за тросами. Если тебя здесь сбросит, то ты головой вперед попадешь в эти помои.

Вот так — то идя, как на ходулях, то шаркая ногами, обходя всевозможные препятствия и перешагивая дыры в гранитном покрытии, мы приходим к причальному понтону парома. Понтон тоже черный, покрыт черной смолой и с черными же покрышками, закрепленными для смягчения удара при причаливании.

— Только не бери автомобиль агента, — говорит старик, — даже если он стоит на этой стороне вблизи от парома. Это будет дорого стоить. Такси в любом случае дешевле. Агент берет ровно сто процентов сверху.

Это типично для старика, как всегда по-хозяйски озабоченного. Тот, кто ступает с корабля на землю, должен быть осторожным и быть бережливым, в конце концов, сутяги и любители наживы везде подкарауливают моряков. Меня следует по меньшей мере предостеречь.

Понтон движется на легкой зыби, приходящей через вход в гавань. Мы оба все время смотрим на часы, потом на ноги полицейских в коротких штанах, ожидающих паром. Если через край понтона я смотрю вертикально вниз, то могу видеть играющих в воде больших черно-белых рыб с полосами, как у зебры.

— Там идет паром! — говорит старик. Я вижу паром в контровом свете в положении нуль в виде черной головы с большими светлыми усами, и тут паром начинает разворачиваться по дуге.

С парома сходят два наших машиниста и басят; «Здравствуйте!»

— Здравствуйте! — отвечаю я также грубым голосом.

— Оставь, я помогу тебе, — говорит старик, когда я берусь за сумки.

— Итак, будь здоров!