Прощание

— А для этой да, мы еще и бесплатно!

— Нельзя говорить бесплатно. Платит Федеративная Республика Германия.

— Хорошо, но завтра не выйдет. Будет же прием!

— А что ты хочешь на приеме?

— Разок посмотреть на весь народ, — говорю я. На самом деле мне не хочется оставлять старика одного.

— Выброси это из головы. Ты уже видел приемы и получше.

— Ты на самом деле так считаешь?

— Да. Я сейчас же позвоню агенту.

— Что же делать с таким вот человеком? — спрашиваю я, тяжело вздыхая.

— Ты все еще о нашем генеральном консуле? Ты просто ни к чему не привык. Я же постоянно имею дело с людьми этого сорта. — Старик пыхтит, но затем жесткое выражение его лица меняется на язвительную ухмылку: — Вскоре он уходит на пенсию. Представь себе количество денег, которые он за десятилетия получил от государства, да представь все это в виде кучи из пятимарковых монет.

— И все ни за что.

— Ну, скажем мягче — ни за что продуктивное.

— А если он сыграет в ящик и оставит после себя вдову, то и она будет получать алименты…

— Как у меня, — сухо говорит старик.

Прибегает посыльный с запиской. Телефонный звонок от агента: «Свободных мест на машину, вылетающую в пятнадцать часов, нет».

— Черт возьми! — говорю я. — Но здесь еще написано, что он посмотрит, что еще можно сделать. Я должен позвонить ему.

— Ну, ясно! — говорит старик. — Он не хочет упустить комиссионные за билет. Я сообщу ему, что мы обратимся в другое бюро. После этого, как показывает опыт, дело пойдет на лад. Но это предоставь мне.

Я бесцельно брожу по кораблю. На полуюте навстречу мне идет шеф, и я спрашиваю:

— А вы не хотите сойти на берег?

— Конечно, конечно, — говорит шеф. — Мне еще нужна пена для ванны!

— И ботинки…

— Ботинки? Теперь, когда прием не состоится, они мне больше не нужны. Только новая пена для ванны.

Что это? Шеф сказал: «Прием не состоится». Я смотрю на шефа, как на призрак. Он выдерживает мой взгляд, не меняя выражения лица.

Ясно, шеф меня разыгрывает. Эта шутка отнюдь не из тех, которые называют интеллигентными.

Старика я обнаруживаю на покинутом мостике. Он сидит на лоцманском стуле и сзади выглядит так, как будто он предается унынию.

Услышав мое приближение, он поворачивается и делано говорит:

— Вот видишь — после моего звонка с резервированием места в самолете все уладилось. Агент позвонил еще раз: итак, завтра в пятнадцать часов. Что с твоими пленками, он, во всяком случае, не сказал.

Затем старик один, два, три раза откашливается и глухо говорит:

— Между прочим, генеральный консул тоже прислал весточку — прием аннулирован.

— Аннулирован? — вспыхиваю я. — Почему это? Когда он это сказал?

— Он прислал сообщение…

— С каким обоснованием?

— Обоснованием? — говорит старик. — Читай сам. — Он передает мне листок, похожий на формуляр телеграммы: — Здесь это написано черным по белому!

И я читаю: «Ship board party cancelled — due to time factor». (Прием на борту корабля отменяется из-за фактора времени.)

Какое-то мгновение я стою с глупым видом, а затем спрашиваю:

— И это все? Это все обоснование?

— Да, ты же можешь читать: «Ship board party cancolled — due to time factor».

— И он тебе не позвонил?

— Нет.

— Этого же не может быть! Без всякой причины — за исключением «фактора времени».

— Мне он, во всяком случае, больше ничего не сообщил, — говорит старик.

— Думаешь, наложил в штаны из-за реактора?

Старик пропускает это мимо ушей.

— Эта грязь также не очень подходит женщинам. В своих туфлях на высоком каблуке они не смогут пройти по многочисленным рельсам и по щебню. А черные арестанты рядом с кораблем — это отнюдь не украшение. Могу себе представить, что они предпочтут остаться в своих офисах…

— Или в своих бунгало с кондиционерами — пусть даже и без копченых ребрышек, — говорю я возмущенно.

Почему, думаю я, старик, в конце концов, не покажет свой характер? Но старик только пыхтит. При этом я знаю, что он кипит от злости. Его самообладание подвергается сильному испытанию. Но мне придется долго ждать момента, когда старик даст волю своим чувствам.

— И ты просто согласился со всем этим? — наскакиваю я на старика, и тут же мне становится его жалко, и более спокойно я говорю: — Ни извинения, ни слова о большой работе, проделанной впустую. Отменяется! Баста! Аут! Кончено! Что, собственно, воображает о себе подобный чиновный фат? Живет здесь — как сыр в масле катается. Не такое это уж непосильное требование, чтобы он пошевелил свое жирное тело и ознакомился с тем, что здесь сделали с красивым белым государственным пароходом!

Разговаривая, я все больше вхожу в раж от злости на эту самодовольную федеральную пустышку и на самого старика.

— Он обращается с тобой как с чистильщиком сапог. Ты же не лакей при его импозантном величестве!

— Не преувеличивай, — говорит старик.

Но я единственный возмутитель спокойствия и так разнервничался, как никогда раньше. Вместо того чтобы помочь старику, я переношу свою злость на него. Теперь все, именно все делается неправильно. Мне надо было сразу же покинуть корабль, переехать в гостиницу. Мне надо бы, мне надо бы, мне надо бы… Я не могу пересилить себя из-за того, что этот надутый сановный дядька так обращается со стариком.

— Он ведет себя так, будто он твой адмирал!

Старик переносит все это, не двигаясь. Потом он глухо говорит:

— Смотри, чтобы все у тебя прошло нормально. Эта лавочка не для тебя.

И тут меня неожиданно охватывает чувство глубокого стыда.

— Брось… — говорит старик неожиданно, а я добавляю:

— Другие тоже бросают.

— Так оно и есть, — говорит старик, теперь добродушно, и это звучит как «успокойся».

— Проклятое свинство! — все еще продолжаю я тявкать, — и все парикмахерское искусство, использованное дамами, коту под хвост…

— Не повезло нашим дамам. Так бывает: человек полагает, а генеральный консул располагает. С неудачей дам я еще могу примириться, но вот персонат камбуза и кладовщика мне жалко, они вкалывали как сумасшедшие.

Знаю, знаю. Камбуз с головой окунулся в подготовку, старший стюард после бесконечных согласований составил список алкогольных напитков, «окончательный», как он гордо заявил. Свои представления о том, что надо подавать, он «пробил» против возражений старика.

На нашем белом лебеде я удалился на гигантское расстояние, постоянно имея в виду большую, мрачно тлеющую картину Африки, созданную Руссо, — и вот эта цель: самый грязный пирс мира, самые ограниченные люди, когда-либо встречавшиеся мне, тупо торчащие в своих снабженных кондиционерами офисах. Я собираюсь снова браниться, но замечаю, как печально сидит в своем кресле старик, беру себя в руки и приказываю себе развеселить старика! Но как?

Неожиданно старик говорит твердым голосом:

— Я подумал, что я должен быстренько показать тебе еще кое-что в Дурбане. Интересного здесь не много, но вот есть один такой ресторан с башенкой, отсюда он не виден. Там мы можем провести приятный вечер, во всяком случае, приятнее, чем здесь, на борту.

Старик смотрит на меня выжидательно. Сумасшествие, это он хочет развлечь меня.

— Я думал, — отвечаю я нерешительно, — что ты хочешь остаться на борту, чтобы все твои господа офицеры и прочий персонал могли обрушиться на этот прекрасный город Дурбан?

— Но служебное расписание составлено по-другому, — говорит старик, — я свободен. Первый помощник все равно остается на борту. Итак: четверть часа, чтобы привести себя в порядок.

Из вахтенной будки старик хочет заказать такси, но внизу одно уже стоит.

— Так он, должно быть, ждал нас, — говорит старик. Он в приподнятом настроении, совершенно преобразившийся.

Таксист ориентируется в лабиринте рельсов лучше водителя нашего вельможи, он едет очень медленно, без грохота багажника.