Меняю курс

Лули и Чарита были первыми испанскими детьми, прибывшими в Советский Союз.

* * *

Министерство авиации вместе с Прието переехало в Валенсию. Однако главный штаб авиации официально продолжал оставаться в Альбасете, хотя фактически октябрь и ноябрь 1936 года мы почти полностью провели в Алькала-де-Энарес.

Когда я ездил в Валенсию на доклад к министру, он обычно приглашал меня к себе на обед. Как-то на одном из них присутствовали Сугасагойтия, Белармино Томас и Крус Салидо - три видных деятеля социалистической партии. Совершенно непреднамеренно я дал повод для сцены, которая отчетливо показала неприязнь или, вернее, ненависть некоторых социалистических руководителей к коммунистам.

Я по- прежнему глубоко доверял Прието. Некоторые его поступки не нравились мне, но я приписывал их ошибкам, от которых никто не гарантирован, и считал, что патриотизм и страстное желание выиграть войну пересилят в нем политические предубеждения. Поэтому я страшно удивился, увидев, какое впечатление произвело на него и его друзей мое сообщение о вступлении в коммунистическую партию. [376]

Лицо министра так изменилось, словно с минуты на минуту его должен хватить удар. Мне кажется, если бы в столовой взорвалась бомба, это не вызвало бы такой реакции, как мое заявление. Я не мог понять, как можно так ненавидеть партию, с которой сотрудничаешь в правительстве и борешься против общего врага. Мне казалось, что между истинным социалистом и коммунистом нет большой разницы, и поэтому мое решение в крайнем случае обидит Прието, так как ему, конечно, приятнее видеть меня в рядах своей партии. Дон Инда молча встал из-за стола и прошел в свой кабинет. Остальные тоже молчали, давая понять, что они полностью солидарны с Прието.

С того дня его отношение ко мне резко изменилось, и он не скрывал этого. Казалось, Прието испытывал наслаждение, когда в моем присутствии критиковали или отвергали предложения коммунистов. Мириться с этим я не намеревался.

Прието был абсолютно несправедлив ко мне, ибо я ни в чем не изменился, и никто не пытался заставить меня измениться лишь потому, что я стал коммунистом. Он был умным человеком и достаточно хорошо знал меня, чтобы думать, будто, принимая решение о вступлении в коммунистическую партию, я руководствовался соображениями личной выгоды. Поведение Прието показало мне, что под влиянием личной неприязни он может забыть о своих обязанностях и причинить своими действиями ущерб нашему общему делу. Поэтому между нами вскоре начались столкновения. Первый крупный и неприятный разговор произошел в связи с выдвижением в офицеры командиров отрядов народной милиции, то есть непрофессиональных военных. Прието всегда относился к ним с некоторым презрением, и мы не раз дискутировали по этому вопросу. В тот день обсуждалась кандидатура одного офицера милисианос, которому предполагалось присвоить чин майора. Прието совершенно распоясался. Он говорил такие чудовищные вещи и был так несправедлив, что любой беспристрастный человек не мог не заметить этого. Командиры милисианос возглавляли самые опасные участки на всех фронтах, но, так как большая часть из них была коммунистами, министр относился к ним враждебно.

Довольно сильное сопротивление оказал Прието и введению политкомиссаров в армии. Принимая во внимание характер нашей войны, институт политических комиссаров был совершенно необходим. И первые же опыты подтвердили это. [377]

В качестве представителей правительства Народного фронта комиссары, честно выполнявшие свой долг, содействовали укреплению авторитета командиров и брали на себя выполнение самых трудных задач. Они разъясняли цели нашей борьбы, укрепляли моральный дух бойцов и готовность к самопожертвованию, выступали против огульного недоверия солдат к профессиональным военным и делали многое другое, что командиры не всегда были в состоянии выполнить.

Однако Прието, возможно, потому, что предложение о комиссарах исходило от коммунистов, категорически возражал против них. После официального распоряжения о введении комиссаров в армии он вынужден был подчиниться решению правительства, но назначил комиссарами в авиацию антикоммунистически настроенных социалистов. Эти люди под руководством Белармино Томаса, которого Прието сделал главным комиссаром авиации, фактически действовали во вред нашему делу. Но они упустили из виду, что 70 процентов летчиков - коммунисты и личный состав наших эскадрилий, отдававший все силы антифашистской войне, не допустит выпадов против коммунистической партии и Советского Союза, представители которых так самоотверженно защищали свободу испанского народа.

* * *

Судьба войны прежде всего решалась на окраинах Мадрида. И фашисты, и республиканцы направили туда свои основные силы. На остальных фронтах наступило относительное затишье. Все ждали, чем закончится битва за столицу.

Враг, понесший большие потери, убедился в тщетности своих усилий с ходу захватить Мадрид. Он решил перегруппировать войска, укрепить их и предпринять наступление с целью отрезать город от остальных республиканских районов. Таким образом, фашисты рассчитывали рано или поздно принудить осажденный город сдаться.

Во второй половине декабря 1936 года франкисты атаковали нас с запада, со стороны Эль Пардо. Бои достигли невиданного ожесточения. Мы переживали тяжелые дни.

Ежедневно вечером, когда кончались полеты, я отправлялся в Мадрид к подполковнику Висенте Рохо - начальнику главного штаба обороны. Упомянув впервые имя Рохо, я должен прервать свое повествование, чтобы сказать о нем несколько слов. [378]

До войны я не был знаком с подполковником Висенте Рохо. Мне было известно лишь, что он преподавал в пехотном училище, считался умеренным республиканцем и убежденным католиком. В течение десяти дней, пока длилось новое наступление фашистов, я ежедневно общался с ним. Это был один из тех периодов, когда полностью раскрывается характер человека, и Висенте Рохо показал себя талантливым военачальником, умеющим сохранять хладнокровие в самой трудной обстановке, человеком, беззаветно преданным республике. Короче говоря, он произвел на меня очень хорошее впечатление. Позднее мы сотрудничали с ним постоянно. К этому обязывали нас занимаемые должности. Официально Рохо считался начальником генерального штаба республиканской армии, но в действительности до конца войны был ее командующим. И чем лучше я узнавал его, тем больше он нравился мне - и не только как военный, но и как человек.

Пост командующего республиканскими воздушными силами давал мне возможность быть в курсе всех дел на фронте. Я знал, что, если операция в Эль Пардо продлится еще несколько дней, она может кончиться для республики катастрофой. Мы израсходовали почти все боеприпасы. Солдаты двух последних бригад, брошенных Рохо в бой, имели по 20 патронов вместо 300 по норме. Легко понять, с каким облегчением мы вздохнули, когда враг, видя стойкое сопротивление республиканских войск, решил, что его наступление провалилось, и прекратил атаки.

Для республиканцев передышка была очень кстати. Мы получили возможность ускорить шедшую полным ходом организацию новой армии. Прибыло несколько советских пароходов с вооружением, в котором мы так нуждались (артиллерия, танки, самолеты и т. п.).

Вновь созданные, хотя и не полностью укомплектованные, бригады республиканское командование сосредоточивало на восточном берегу реки Харамы. Отсюда оно планировало предпринять наступление на фашистов.

Но враг опередил нас. В первых числах февраля 1937 года он начал крупную операцию в этом же районе, прорвав наш фронт. Чтобы остановить дальнейшее продвижение противника, республиканское командование бросило в бой войска, предназначенные для нашего собственного наступления, которые, к счастью, находились поблизости. Воздушные силы действовали точно и энергично; с беспримерным героизмом [379] сражались республиканские войска и интернациональные бригады. Благодаря их стойкости после пятнадцати дней кровопролитных боев на Хараме враг вновь отступил.