Трагедия Цусимы

4 апреля (приказом за № 204) число миноносцев, высылаемых в охрану, было ограничено двумя…

Казалось, сам 3. П. Рожественский признал, что в лексиконе законно существует слово — «невозможно»…

Трудно обыденной речью передать читателю то настроение, которое господствовало в среде личного состава эскадры. Смею ли высказать?.. Мне казалось — его можно было формулировать так: «Сделать, что можем сейчас, — не позволяют, а если когда-то позволят — будет поздно. Слепцы или ослепленные самомнением с того конца Старого Света хотят руководить нами, думают, что они видят лучше нас, подступивших к самому порогу Страны восходящего солнца!.. И мы бессильны перед их решением… Что ж! Долг солдата выше всего!.. Когда укажут — понесем покорно наши головы… Страха нет, но и надежды тоже. Слепая судьба — неверное выражение. Судьба зорко смотрит и, сравнивая нашу «армаду» с японскими боевыми «эскадрами», заранее ставит свой приговор».

Все так устали. Помимо воли, помимо желания отдельных лиц все шло к развалу. Служба падала.

7 апреля (в приказе за № 194) адмирал говорил:

«Упорный восьмимесячный труд по водворению на эскадре беспроволочного телеграфирования увенчался следующими результатами. Вчера, 6 апреля, когда броненосцы были в море, потребовалось передать экстренное приказание заведующему транспортами. Станция флагманского корабля в продолжение часа с четвертью вызывала «Алмаз» с расстояния 15 миль и вызвать не могла; тогда станция «Суворова» стала пытаться вызвать «Олега», но и там все почивало. Очевидно, столь же нерадиво относились к телеграфной службе «Жемчуг», «Изумруд», «Днепр» и «Рион», которые были обязаны передать сигналом кому следует о вызове и отвечать за неисправного. Сегодня, с 2 ч. дня, должны были поступить телеграммы с приближающихся к эскадре «Кубани», «Терека» и «Урала».

Станция «Суворова» напряженно старалась получить эти, заранее условленные, телеграммы, но… ничего не получили… Такое состояние «суворовской» станции — очень грустный факт, но гораздо более грустным представляется то обстоятельство, что ни одна из станций всей эскадры не получила вызовов «Кубани» и не сообщила о них на «Суворов». Сегодня же с «Суворова» напрасно старались вызвать находившегося в дозоре «Риона». Неужели командир «Риона» не постиг, как бессмысленна его служба в дозоре, когда его телеграфные аппараты в беспорядке? Гг. флагманы и капитаны! Пора принять самые энергичные меры!..»

Конечно, адмирал был не только вправе, но и обязан писать такие приказы, но верил ли сам он в возможность осуществления предъявленных требований?.. That is the question… Я думаю, что нет.

Опять начались недоразумения, вспышки недовольства среди команд по самым вздорным поводам; участились (прекратившиеся было) проступки против дисциплины; при разгрузке пароходов, доставлявших провизию из Сайгона, происходили сцены почти… грабежа; работающие разбивали бочки и ящики с вином, перепивались, буйствовали, даже оскорбляли офицеров, наблюдавших за порядком…

Несмотря на первоначальное утверждение, что слова «невозможно» не существует, — существование его с каждым днем становилось все ощутительнее.

7 апреля, в приказе за № 196, адмирал писал: «Для облегчения службы миноносцам и для предоставления командирам их возможности содержать суда в полном порядке и боевой готовности, сокращены вдвое наряды на сторожевые посты, в уверенности, что командиры… Вчера миноносец… находясь в охране, потерял якорь, — значит, либо стоял, либо имел намерение постоять на якоре, что несовместимо с возложенною на миноносец службою».

С началом «скитания» дело пошло под гору, чем дальше — тем круче…

Днем — пребывание в море с застопоренными машинами, в неустанном наблюдении за горизонтом (не появятся ли дымки) и за ближайшей поверхностью воды (не удастся ли обнаружить перископ приближающейся подводной лодки). Ночью — плавание со скоростью 3 узла, едва достаточной, чтобы поддерживать строй и в случае опасности минной атаки дать должный ход, начать маневрировать… Круглые сутки — напряжение всех сил, требование бдительности, уверенности, спокойствия, решимости… И все это — для людей, совершивших 6-месячное плавание в тропиках в условиях военного времени…

Учения продолжались автоматически изо дня в день. Это я твердо помню… Но в моем дневнике — не могу найти ни одной заметки о них. Это были «шаблонные», неживые учения, отбывание «номеров» таблицы занятий… Увлечение военно-морской игрой, розыгрыш (на бумаге) спорных вопросов тактики в кают-компании, не прекращавшиеся за все первое время похода, — бесследно исчезли. Справочные книжки, сочинения по вопросам морской тактики и стратегии, книги по военно-морской истории, имевшие ранее такой огромный спрос, что их едва можно было добиться, являлись заброшенными… Офицеры в свободное ст служебных занятий время читали главным образом… знаете что? — дешевые романы наиболее фантастического содержания… Особенным успехом пользовались произведения г-жи Крыжановской (Рочестер), писанные якобы по спиритическому откровению… Как это было отрадно хоть ненадолго забыться, увлечься чудесами «Магов», «Жизненного эликсира», «Жизни на Марсе», «Похождениями венгерского графа-(фамилии не помню) — вампира» и т. п. Смейтесь, если хотите и если можете, но факт остается фактом: оказывается, что путем известной подготовки можно людей взрослых и достаточно уравновешенных довести до такого состояния, когда единственным их желанием, единственной мечтой становится — «подальше от действительности!..».

Среди этой глубокой деморализации чуть теплилась единственная надежда: «Адмирал — все тот же! Он — не устал! Поведет — доведет! Он — сделает! Он — верит».

Так думали… Но правы ли были? Могли ли сказать, что заглянули «ему» в душу и — знают?.. По крайней мере — хотели верить и всецело отдавали свою судьбу в его руки…

Это был какой-то не то черный, не то красный туман, бред, агония эскадры, как я выразился раньше…

Порою мне (да и не мне одному) казалось, что и сам адмирал поддается этому роковому тяготению к открытой бездне… Только зажмуриться… неверный шаг… и — конец… Как хорошо!.. Сразу!..

Иначе как объяснить эти ночные тревоги — «обучение отражению ночной минной атаки, которые производились внезапно, по личному его приказанию, среди темной ночи, когда мы, ходом три узла, ползли вдоль берега Аннама?.. Прожекторы эскадры давали зарево, видимое по крайней мере миль за 50 и точно указывающее наше место неприятелю, если бы он был поблизости.

Что с ним? Ведь это — глумление, вызов судьбе! — говорил я лейтенанту С. — Как знать, не ищут ли нас в данную минуту японские минные отряды? Сами показываем? Зовем, что ли?

А хоть бы звали? — отвечал он, нервно сжимая мою руку. — Конец один… Может быть, так даже лучше… не всю эскадру перетопят! Что-нибудь и на развод останется! Ха-ха-ха!.. А уж надежды на победу и одоление в расчете на помощь сил небесных придется оставить, волей-неволей!.. Да, нет! видно — они с понятием — не хотят работать по мелочам! Не идут что-то!.. Оптом надеются!..

Победителей не судят. Однако смею утверждать, что, если бы «оптом» не удалось, если бы продолжительная свежая погода (вполне вероятная в этот сезоне) помешала дать решительное сражение в Японском море или туман (тоже вполне вероятный в этот сезон) дал возможность эскадре, незаметно для противника, прорваться во Владивосток, — тяжкие обвинения были бы взведены против адмирала Того за то, что он не воспользовался временем нашего скитания у берегов Ан-нама для минных атак, за то, что в этом направлении им даже ни одной попытки не было предпринято.

В самом деле, какие соображения сдерживали в данном случае столь прославленную предприимчивость японцев? Хотелось бы, чтобы наши патентованные стратеги из-под «шпица», так охотно пророчествующие задним числом, разрешили эту загадку.

Стратеги эти часто упрекали адмирала Рожественского в пренебрежении, которое он якобы оказывал разведочной службе. Не буду пытаться решить вопрос, на который беспристрастно может ответить только история, когда составителям ее откроются все «наисекретнейшие» архивы: были эти господа мало осведомлены или обманывали общество с целью перенести всю тяжесть ответственности на адмирала Рожественского и обелить пославших и распоряжавшихся? Об этом не могу судить с достоверностью. Напомню только, что, согласно данному обещанию, никаких крейсерских операций, за все время пребывания близ берегов Аннама, мы предпринимать не могли. Париж пуще всего боялся, как бы не явилось хоть призрака, хоть намека на то, что мы пользуемся нейтральными водами Франции как военной базой… А со стороны Петербурга, в этом отношении, мы — получали предписания, а французы — заверения, что ничего подобного допущено не будет. Разведку приходилось организовывать при посредстве тайных агентов, посылкой туда и сюда специально зафрахтованных пароходов, имевших мифические назначения… Делали, что могли.