Сестра моя Каисса

И начинал думать.

Потому что видел необходимость понять, каким образом у одной стороны сохранилось изрядное воинство, в то время как у другой – в два раза меньше. Значит, до этого я что-то делал не так?.. И я вспоминал порядок своих действий – ход за ходом, благо память позволяла, все в ней отпечатывалось с фотографической точностью. Очевидно, анализ не приносил результата, и суть своих ошибок я не мог ухватить, – такой вывод делать приходится, иначе как объяснишь, что и в следующий раз борьба на доске начиналась со столь же яростного смертоубийства.

Да, но ведь на этой остановке партия не заканчивалась. Силы пока были у обеих сторон, причем силы неравные, и мое чувство справедливости естественно склоняло меня на симпатию к слабой стороне. А реализовать эту симпатию было непросто. Поддавки мне претили. И вот тогда я открыл для себя значение и цену пространства на шахматной доске. Только оно позволяло маневрировать, создавать угрозы, не входя в непосредственный контакт, отвлекать ложным маневром, чтобы вдруг – поменяв направление – нанести настоящий удар…

Естественно – это не осознавалось; естественно – это собиралось по крупицам. Накапливалось опытом, превращалось в знание. Знание не сформулированное, но, тем не менее, существующее во мне вполне реально, поскольку в следующий раз я уже пользовался им автоматически.

Но это шахматное самообразование продолжалось недолго. Если вначале мама не придавала значения моим играм на доске, тем более, что и случались-то они редко, то однажды она обратила внимание, что я вожусь возле доски достаточно долго. Она пригляделась – и поняла, что я не просто балуюсь, не просто, подражая взрослым, имитирую игру, – она поняла, что я действительно играю… Насколько это занятие близко к настоящим шахматам, она выяснять не стала. Вспомнив опасения насчет моих мозгов, она решительно забрала доску – и делу конец.

Так, очевидно, она посчитала.

Но яд шахмат уже вошел в меня, да и сладость запретного плода ведь общеизвестна. Короче говоря, я уже заболел шахматами и не имел ни малейшего желания отказываться от этого наркотика.

Выход мне даже не пришлось искать. Он открылся естественно как выражение моей сущности, как воплощение самого яркого из проявившихся у меня в детстве качеств – памяти: я стал играть в уме.

Оказалось, что это нетрудно.

Я видел доску, видел фигуры. Они послушно исполняли любой задуманный мною маневр. А поскольку это не требовало от меня ни малейшего напряжения, то я и не видел в этом ничего особенного. Я не сомневался, что играть в уме умеет любой шахматист, а уж взрослые – тем более.

Как-то так совпало, что именно в это время я заболел. Обычное дело. Вылезать из-под одеяла мне, конечно, не позволялось, и мои возможности в ведении военных действий были весьма ограниченными. Вместо просторов кроватки, на которых ничего не сдерживало мою фантазию, я мог пользоваться всего небольшим пятачком. Я двигался к стенке и ложился на бок, чтобы доступная для игры территория получалась побольше, но все это было не то. Я был лишен маневра и возможности строить сюжет; все сводилось к скоротечным схваткам; их привлекательность из-за частого повторения резко девальвировала, а лишенная мысли динамика не могла разбить скуку.

Выручили шахматы.

Вдруг оказалось, что в них можно играть сколь угодно раз подряд – и при этом они не надоедают.

Это было поразительное открытие.

Разумеется, только сейчас я перевожу в слова то чувство, которое овладело мною тогда. Чувство мореплавателя, уверенного, что открыл небольшой островок, и внезапно осознавшего, что это край огромнейшего материка. А тогда я просто радовался, что могу снова и снова наслаждаться процессом игры, варьировать планы и разрушать их контригрой, хитрить с самим собою, отдавая слабой стороне больше энергии своей души.

Когда ребенок болен и ничем не занят, он обычно куксится и требует к себе внимания или томится в полудреме. А тут моя мама обратила внимание, что ее сын ведет себя как-то необычно. Я не спал, но с игрушками не возился, а просто лежал с отрешенным видом. Все бы ничего, но тут она вспомнила, что какое-то время назад – может, полчаса, а может, и больше часу прошло, – она уже видела меня таким…

Мама встревожилась, окликнула меня, но я только отмахнулся. Подойдя, она ощутила во мне напряжение. Ее ребенок думал!.. Этому бы обрадоваться – что вот, мол, пришла пора, – если б не интенсивность… Она не знала, как быть, стояла и смотрела на меня, и вдруг ее озарило:

– Ты играешь в шахматы?..

Я кивнул утвердительно и сделал знак рукою: не мешай.

– Прекрати немедленно!..

Когда на тебя кричат – разве можно думать? Я перестал. Но когда мама ушла, я повернулся к стене, чтоб она решила, что я сплю, восстановил в памяти позицию прерванной партии и, как ни в чем не бывало, продолжил свою игру.

К чести моих родителей, надо сказать, что они реалистически оценили положение и поняли бессмысленность запрета. В любом случае ситуацию следовало взять под контроль. И в тот же вечер отец подсел к моей кроватке с шахматной доской, расставил фигуры и сказал:

– Ну, сынок, покажи, что ты умеешь…

Была поздняя осень. Мне шел пятый год.

Пока рассказ о шахматах не увел меня из детства, скажу еще несколько слов о своем здоровье. О нем столько писалось в связи с моими успехами и неуспехами, что, наверное, неплохо бы, чтобы стала известна и моя точка зрения на этот предмет.

Мама говорит, что я родился здоровеньким. Во всяком случае, в первые месяцы жизни серьезных проблем перед нею не возникало. Но потом я заболел коклюшем, причем в тяжелейшей форме. Мое состояние ухудшалось буквально на глазах. Я не приходил в сознание, задыхался, изо рта шла пена – медицина, как водится, была бессильна, – и педиатр (я хорошо помню эту милую женщину, поскольку в детстве другого врача не знал) сказала это моей маме. Какими словами можно сообщить матери, что ее ребенок сейчас умрет, – представить не могу, но как-то она это сказала…

В то время были еще живы обе мои бабки – и по материнской, и по отцовской линии. Надо полагать, они были женщины не только набожные, но и решительные. Как это так – хоронить некрещеного ребенка! И они настояли, чтобы крещение состоялось немедленно.

Был ноябрь. Ночью выпал снег. Заутреня кончилась давно, церковь успела выстыть. Как говорили очевидцы, только что пар изо рта не шел. Можно представить, какой была вода в купели.

Бабки знали попа и изложили ему ситуацию. А поп оказался бывалым. «Все сделаю, как надо, – сказал он, – а там Господь рассудит». И он окунул меня в купель с головой, да еще и придержал под водою – чтобы искусственно задержать дыхание.

Стресс получился на славу. Я заорал на всю церковь, поп засмеялся: «Будет жить!» И действительно, пена и кашель прекратились, словно их отрезали, и я в несколько дней поправился.

Вот такое чудесное исцеление.

Но болезнь сделала свое дело: моя носоглотка на всю жизнь осталась слабой – простуды, гриппы, фарингиты, риниты стали моими буднями, моей нормой. Я к ним настолько привык, что практически перестал замечать и не считал помехой в своей шахматной деятельности.

Так продолжалось до тридцати лет.

Я слышал, что для каждого человека, ведущего напряженный образ жизни и не обращающего внимания на здоровье, есть какая-то граница. До нее организм функционирует вроде бы нормально, за нею – вдруг начинает разваливаться. Обычно для мужчин роковой чертой считается сорокалетие. Я умудрился выйти за нее десятью годами раньше.

Впрочем, возможно, я драматизирую, возможно, это был только первый звонок. Потому что до поломок не дошло: организму еще было куда отступать. И когда давно накапливавшаяся усталость от борьбы с простудами серьезно нарушила во мне равновесие – в теле словно переключили какой-то регулятор. Организм перешел на иной, более экономический режим.

Я не сразу это заметил, потому что на спортивных успехах это еще не отразилось: как и прежде, я побеждал в крупнейших турнирах. Но цена каждой победы резко подскочила. То, что прежде я делал с легкостью, теперь стоило мне неимоверных усилий. Мозги были словно обложены ватой; чтобы заставить их работать, я напрягал всю волю. И тем усугублял ситуацию, поскольку тратил больше, чем имел. Внутри все чаще возникала какая-то пустота, все чаще вставал вопрос: как играть, если нет сил сосредоточиться, нет сил удерживать на важной точке свое внимание?..