Мемуары дипломата

Граф Кальноки не очень доверял, однако, действительной поддержке, которую ему обещала Великобритания, чтоб вызвать его на политику активного вмешательства. Хотя оба правительства считали свои интересы совпадающими, они не пришли к определенному соглашению. Он стал, однако, относиться несколько доверчивее после речи лорда Салисбюри на банкете в Гильдхолле 9 ноября о том, что Великобритания сумеет сама себя защитить, если будут затронуты ее непосредственные интересы, и что в вопросах, в которых она не затронута непосредственно, позиция Австрии может оказать большое содействие политике великобританского правительства. К счастью, около этого момента положение несколько разрядилось вследствие того, что Каульбарс прервал дипломатические отношения с болгарским правительством. Регенты воспользовались его отъездом, чтоб послать делегацию в разные столицы для прекращения междуцарствия. Когда она прибыла в Вену, то князь Фердинанд Кобургский по собственной инициативе, движимый мотивами личного тщеславия, предложил себя кандидатом на вакантный престол, хотя ни император, ни граф Кальноки не дали ему предварительного согласия на этот шаг. Последний, впрочем, заметил в частном разговоре, что у князя слишком много сходства во внешности и манерах со "vieille cocotte" (старой кокоткой), чтоб быть достойным преемником князя Александра.

Князь Фердинанд выставил сначала условием принятия им княжеской короны утверждение Порты и одобрение держав, что было почти равносильно отказу. Лишь через 6 месяцев, в июле 1887 года, он был избран формально князем Болгарии. Россия воспротивилась его избранию, как нарушению статьи III Берлинского договора, по которой было условлено, что князь избирается «добровольно»; по ее представлению, в данном случае выборы произошли под диктовку тиранического регентства, являющегося к тому же незаконным учреждением, и производились незаконно составленным собранием, так как в него включены были депутаты от Восточной Румелии. Граф Кальноки стал на одинаковую с британским правительством позицию. Он считал, что Великое Собрание действовало точно в пределах своих законных прав, но выражал сожаление по поводу того, что выбор не пал на лучшего кандидата. За несколько дней до отъезда князя Фердинанда в Софию он убеждал его выполнить свое первоначальное намерение и выждать согласия держав, подчеркивая, что, если он отправится, не дождавшись этого согласия, то он будет играть роль авантюриста и не получит законного признания. Германия стала на позицию теоретической поддержки России. По мнению князя Бисмарка, было желательно, чтоб состоялось соглашение между Австрией и Россией о их сферах влияния на Балканах с тем, чтоб первая была доминирующим фактором в Сербии, а вторая добилась бы в Болгарии того же положения, какое имела до 1885 года. Единственным его стремлением было лишить Россию всякого предлога для недовольства Германией. Он считал на основании бесчисленных ошибок, совершенных Россией при политическом разрешении болгарского вопроса, что чем больший простор для действия у нее, тем вернее выроет она себе там могилу. Ключ к его позиции заключался в убеждении, что Франция никогда не осмелится напасть на Германию, раз она не будет в состоянии войны с Россией, и поэтому он был готов на многое, лишь бы сохранить дружеское отношение с последней. Он сообщил, однако, графу Кальноки, что нет надобности "prendre au serieux" (принимать всерьез) ту теоретическую поддержку, какую он (князь Бисмарк) мог бы оказать тем или иным предложениям России, так как единственной его целью является сохранение с ней хороших отношений, причем он уверен, что никакое русское предложение не сможет пройти в жизнь, раз против него серьезно выскажутся Австрия, Великобритания и Италия. Его доверие к энергичным действиям этих держав было, однако, не достаточным, чтоб он рискнул в какой-либо мере затронуть Россию.

Глава III

1888–1900

Берн — Дармштадт и Карлсруэ. — Мои личные отношения с королевой Викторией

Летом 1888 года я перевелся в министерство иностранных дел и работал здесь до конца следующего года, когда был назначен в Берн. В конце 1892 г. я был произведен в секретари посольства. Мне предложили место поверенного в делах в Кобурге. Мое назначение, однако, задержалось, так как в связи с прежним образом жизни тогдашнего герцога королева (Виктория) противилась посылке женатого человека в Кобург. Пока вопрос обсуждался королевой и министерством иностранных дел, умер внезапно наш посол в Дармштадте, что облегчило разрешение дилеммы, и я был назначен в Дармштадт со званием поверенного в делах.

Дармштадт во всех отношениях был более желанным назначением, так как благодаря его центральному положению и близости к Франкфурту и Гамбургу можно было войти в соприкосновение с внешним миром, увеличить круг знакомства далеко за пределы этого по существу небольшого гарнизонного городка. Несмотря, однако, на свои ограниченные общественные рессурсы, Дармштадт имел в качестве местожительства много хороших сторон. Можно было без конца ездить верхом по окружавшим его лесам; можно было на сравнительно небольшом расстоянии охотиться почти на все виды дичи: оленей, ланей, диких кабанов, фазанов, куропаток, зайцев и даже белок; не будучи занятым ничем иным, можно было провести вечер в дворцовом театре, где поочередно ставились пьесы или оперы.

Хотя после выхода принцессы Алисы Гессенской замуж за русского императора Дармштадт приобрел определенное политическое значение вследствие частых посещений их величеств, это все же был только, как часто говорится, "семейный уголок". И великий герцог и великая герцогиня были внуками королевы Виктории; первый через свою мать, принцессу Алису, а вторая, через отца, герцога Эдинбургского и Кобургского. Королева, устроившая этот брак, весьма интересовалась всем, что их касалось, так что в течение шести лет, проведенных в Дармштадте, я пользовался привилегией непосредственной переписки с ее величеством и честью приглашения вместе с женой в Виндзор и Осборн всякий раз, когда мы бывали в Лондоне. Обратная сторона медали заключалась, однако, в том, что делало мое положение далеко не легким: великий герцог и великая герцогиня, независимо от своего положения в жизни, подобно многим молодым супругам, шли своей дорогой и часто не выполняли многого, что следовало сделать, и делали многое, что, пожалуй, лучше бы не делать. Когда случалось что-либо подобное и особенно, когда они не отвечали на письма или не обращали достаточного внимания на кого-либо из старших родственников, приезжавших к ним, на меня неизменно падало бремя переговоров с ними об этом. На мне, кроме того, лежала обязанность сообщать королеве о всех их шагах и ошибках — задача весьма незавидная, особенно принимая во внимание величайшую любезность их королевских высочеств по отношению к нам и знаки интимной дружбы, какие они проявили, допустив нас в свой семейный круг.

Среди многих царственных особ, с которыми мы часто встречались, будучи в Кронберге, были герцог и герцогиня Спартанские (впоследствии король и королева греческие) и князь Фридрих-Карл Гессенский с княгиней, которая, подобно герцогине Спартанской, была дочерью императрицы Фредерики. Муж ее был младшим братом великого герцога Гессенского, имя которого вызывает в моей памяти случай, весьма типический для характера некоторых немцев. Принц Уэльский поручил мне представлять его на крещении одного из детей княгини, крестным отцом которого он был. В назначенный день я явился во дворец, где должна была происходить церемония крещения. Присутствовало около сорока человек. Зная немецкую аккуратность, я постарался быть представленным, как мне казалось, всем без исключения. За завтраком герцог вступил со мной в разговор. По окончании завтрака он спросил меня, люблю ли я охотиться. На мой утвердительный ответ, он сказал: "Тогда приезжайте охотиться на фазанов в декабре", не указав при этом определенного дня. В это время я случайно уже решил взять отпуск в конце ноября. Сказав ему об этом, я выразил сожаление, пытаясь объяснить невозможность последовать его приглашению. Как вдруг он повернулся ко мне спиной со словами: "Можете отправляться к ч…". Я был, естественно, несколько ошеломлен и, видя рядом господина, которого я принял за его придворного конюшего, я подошел к нему, чтобы объясниться и посетовать на происшедшее. Злой случайности угодно было, чтоб это лицо не только не оказалось конюшим, но было единственным из всей компании, которому я, по недосмотру, не был представлен. Оглядев меня с ног до головы, он холодно прервал мои объяснения и заметил: "Сэр, обычно в Германии джентльмен не беседует с другим, не будучи предварительно ему представленным третьим джентльменом". Затем он тоже повернулся ко мне спиной. Я был совершенно ошеломлен этим уроком немецкого приличия. Ко мне подошла, однако, фрейлина княгини и сказала: "Г. Бьюкенен, я случайно слышала оба ваших разговора и могу только сказать, что мне стыдно за моих соотечественников". Княгиня потом прислала за мной и очень извинялась за случившееся.