Бойцы тихого фронта

Радостная весть привела в восторг весь болгарский рабочий класс, всех болгарских коммунистов, особенно тех, кто участвовал в операциях по изъятию оружия. А подобные операции, как мы узнали позже, осуществлялись не только в Плевене. В декабре 1919 года бургасские коммунисты — железнодорожники и рабочие сахарной фабрики на станции Каялий отцепили вагон и забрали все оружие. Вагон с оружием, предназначенный для белогвардейцев, был отцеплен также на станции Нова-Загора, а оружие, как гласило официальное донесение, «разграбили неизвестные лица». Осенью 1920 года бургасские портовые рабочие тайно распломбировали вагон с оружием, часть его похитили, а остальное отказались грузить. При разгрузке ящиков с оружием в русском порту Поти врангелевцы обнаружили, что некоторые из них заполнены землей (как впоследствии выяснилось, корабли пришли из варненского порта, «преступление» являлось делом рук варненских коммунистов)…

Из последних партий оружия, конфискованного представителями Антанты из болгарских военных складов и отправленного в Россию, мы в Плевене сумели изъять часть винтовок, пистолетов, пулеметов. Все оружие, как и прежде, подлежало распределению через Центр.

Часть оружия, перевезенного болгарскими железными дорогами, попала в руки белогвардейцев, что были изгнаны из Турции в 1921—1922 гг. и временно под давлением Антанты были расквартированы в нашей стране. Ясно, что никакое оружие не могло спасти контрреволюцию.

Незадолго до прекращения этих операций из Софии приехали двое русских в форме белогвардейцев. Их сопровождал товарищ из Центрального Комитета. Оба представились «осознавшими свои ошибки и работающими на родину». Мы не стали расспрашивать их подробнее. Центральный Комитет потребовал, чтобы до Варны их сопровождал человек из Плевена и оказывал помощь до тех пор, пока они не закончат свою работу. Эту задачу возложили на меня.

В Варне товарищи встретились с Димитром Кондовым, Григором Чочевым, Андреем Пеневым, Благоем Касабовым и другими деятелями партии. Нас устроили на квартиру к проверенным членам партии. Мы провели в Варне неделю, русские ездили в окрестности города, где в специальных лагерях были размещены белогвардейцы, беседовали с разными людьми и прежде всего с портовыми грузчиками. Их целью было узнать количество и состав белогвардейских частей, а также место и время погрузки оружия на пароходы. Одновременно товарищи уточняли, отправлено ли на морское дно оружие, подлежащее уничтожению.

Когда картина прояснилась во всех подробностях, русские уехали. Они оказались людьми немногословными, деловыми. И хотя держали в тайне свои настоящие цели, однако, покорили нас своей русской сердечностью.

Осенью 1921 года меня арестовали. Мы только что закончили кампанию по сбору средств в помощь голодающим Поволжья, Крыма и Украины (весь Плевенский край активно в ней участвовал — давали даже те, кто сам ничего не имел, — так помогают брату, попавшему в беду). По указанию Центрального Комитета, под его руководством мы вели агитацию среди белогвардейских частей, стараясь внести разложение в их ряды, приобщить к делу Октябрьской революции и убедить вернуться на родину. В результате мы проводили из Плевена первую группу — примерно двести солдат из армии Врангеля, пожелавших вернуться в Советскую Россию. Не успели мы порадоваться известию, что Васил Каравасилев благополучно отплыл на лодке в Одессу и даже послал через Ивана Недялкова-Шаблина привет Плевенской организации, как в моей пятерке произошел провал.

Провал явился следствием нашей недопустимой наивности.

Вербан Ангелов из моей пятерки уговорил одного солдата из плевенской казармы вынести несколько винтовок. Солдат, вообще-то честный парень, мой хороший знакомый, не имел опыта подобной работы и не спросил, где взять оружие. Вместо того чтобы взять винтовки из склада, он вынул их из пирамиды. В ту же ночь Вербан передал мне винтовки и коротко объяснил, где они взяты.

— Но почему из пирамиды? — набросился я на него. — Начальство завтра же обнаружит пропажу!

Была допущена крупная ошибка. Я почти физически ощущал приближение опасности, но не мог ничего исправить и потому поторопился спрятать винтовки. Во дворе Коли Венкова стояла копна свежескошенного сена, и я решил временно спрятать в ней винтовки…

На третий или четвертый вечер фельдфебель с двумя солдатами явился среди ночи и арестовал меня.

Допрос начался в ту же ночь в штабе полка. Его вел пехотный поручик.

— Ты уговорил солдата украсть винтовки из пирамиды?

Я, разумеется, все отрицал: мол, знать не знаю никакого солдата из казармы, ни с кем не говорил о винтовках и вообще винтовки меня не интересуют.

— Лучше сознайся! Солдат все рассказал.

Мое спокойствие взбесило поручика.

— Не признаешься, коммунистическое отродье? Продаете Болгарию большевикам, а признать свою вину не хватает смелости! Предатели родины! Красная большевистская сволочь!

— Господин поручик, я три года был на фронте в рядах Плевенской дивизии, где и вы служите, даже имею орден за храбрость! — Я говорил спокойно, поручик встал. — Я кровь проливал за Болгарию! И не допущу, чтобы меня называли предателем родины и…

Поручик не дал мне договорить.

— Бейте его! Бейте! — закричал он истерическим голосом, и я понял, что в помещении есть еще люди. Двое со зверским выражением лица подошли ко мне, сжимая в руках плети.

Они били меня, окунали мои ноги в таз с холодной водой и снова били, пока пот не выступил у них на лбах. Поручик наблюдал за избиением и курил сигарету за сигаретой. Я молчал, прикусив до крови губы…

«Инквизиторы» остановились, чтобы передохнуть, а поручик вышел из комнаты, видимо, не вынеся зрелища.

Тогда я посмотрел на своих мучителей. Один из них, незнакомый фельдфебель, крупный и сильный, был похож на медведя, а другого я узнал сразу. Это был Тома — хорошо известный в нашем квартале ефрейтор, барабанщик полкового оркестра. Хилый, слабый, сгорбленный — в гроб краше кладут, — почти моего возраста. Он жил в полуразрушенной хибаре с отцом.

Я посмотрел на Тому, и в моем сердце что-то оборвалось. Я забыл, где я и что со мной, пораженный мыслью, что даже такие бедняки, как этот барабанщик, могут находиться на «той» стороне, могут служить буржуазии, выполняя самую грязную работу…

В комнату вошел поручик. Он подталкивал перед собой солдата. Руки у солдата были связаны, лицо распухло от побоев.

— Это он тебя уговорил взять винтовки?

— Он… Винаров… отдал приказ…

Солдат говорил, не решаясь посмотреть мне в глаза.

— Ошибаешься, дружище, — возразил я доброжелательно. Что-то мне подсказывало, что я должен протянуть ему руку помощи, спасти и себя, и его. — Я действительно Винаров. Но я никогда ни с кем не вел разговоров об оружии…

Солдата увели — очная ставка кончилась, и пытки возобновились опять. Поручик вскоре вышел — нервы его явно не выдерживали.

Боль была все нестерпимее: ступни вспухли, из ран текла кровь. Особенно старался барабанщик — откуда только сила бралась в его хилом теле?!

Выбрав момент, когда мои мучители сделали передышку, я, превозмогая боль, сказал барабанщику:

— Тома, мы выросли с тобой в одном квартале. Ты знаешь, кто я такой: профсоюзный активист. Ты знаешь моего брата — секретаря министра Оббова. Знаешь и отца моего Цоло Винарова. У него три гектара виноградников, и поля, и луга, которые он сдает в аренду. Но я все-таки коммунист. Наша партия борется за таких бедняков, как ты, как господин фельдфебель… Вы едва сводите концы с концами, буржуазия вам предлагает объедки…

— Молчать! — взревел фельдфебель, пнул меня в пах сапогом и выбежал из помещения.

— Видишь, Тома, — упрямо продолжал я. — Ему достаются куски побольше, чем тебе, вот он и старается.

Я попытался встать, но сильный удар свалил меня с ног.

— Не вставай, а то убью! — завопил Тома.

Прибежал и фельдфебель с поручиком.

— Значит, мало того, что ты не признаешься, так еще и позволяешь себе вести социалистическую агитацию здесь, под арестом! Большевистское отродье! Бейте! Бейте его, пока не признается или не сдохнет!