Аркадий Аверченко

Сам Аверченко впоследствии характеризовал Харьков достаточно негативно. «Терпеть не могу этого городишки: уныл, грязен и неблагоустроен. Но народ там живет хороший», — писал он в скетче «Горе профессионала» (1912). В фельетоне «Одесса» (1911) читаем:

«Однажды я спросил петербуржца:

— Как вам нравится Петербург?

Он сморщил лицо в тысячу складок и обидчиво отвечал:

— Я не знаю, почему вы меня спрашиваете об этом? Кому же и когда может нравиться гнилое, беспросветное болото, битком набитое болезнями и полутора миллионами чахлых идиотов? Накрахмаленная серая дрянь!

Потом я спрашивал у харьковца:

— Хороший ваш город?

— Какой город?

— Да Харьков!

— Да разве же это город?

— А что же это?

— Это? Эх… не хочется только сказать, что это такое, — дамы близко сидят.

Я так и не узнал, что хотел харьковец сказать о своем родном городе. Очевидно, он хотел повторить мысль петербуржца, сделав соответствующее изменение в эпитетах и количестве „чахлых идиотов“».

Думается, что харьковчанам не стоит сильно обижаться на писателя, ибо и красавцу Петербургу досталось…

Обстоятельства харьковского периода жизни Аверченко настолько туманны, что о них приходится судить поистине дедуктивно: кое-какие упоминания в его прозе, кое-чьи воспоминания. Местные краеведы и филологи, к огромному сожалению, ничего нового и интересного о нем сообщить не смогли. Поэтому приходится ограничиться тем немногим, что удалось собрать.

В архиве писателя сохранился фотоснимок «под Чехова», сделанный в Харькове 21 мая 1901 года. Аркадию 21 год. Он носит длинные волосы и баки, усы, пенсне на шнурке, галстук-бабочку. На обороте фотографии надпись: «Дорогой кузиночке от кузена Аркадия Аверченко» [12]. Она явно предназначалась для отсылки в Херсон, где жила семья родного брата отца писателя. Почему-то Аркадий ее не послал. Интересно, что это вообще единственный документ допетербургского периода, представленный в его архиве. Возможно, Аверченко очень любил эту фотографию или считал ее «знаковой». Такая же карточка с посвящением «Сестре от безпутнаго брата Аркадiя» хранилась у Марии Тимофеевны Терентьевой.

Фотография, адресованная кузине, — это самый ранний портрет писателя, который нам известен. Он был сделан в ателье харьковского мастера Алексея Михайловича Иваницкого (улица Екатеринославская, 22). Фотограф любил снимать людей творческих профессий, известны его портреты Федора Ивановича Шаляпина. Часто отдыхая в Крыму, в 1901 году Иваницкий в Ялте познакомился с Антоном Павловичем Чеховым и сделал несколько его портретов, которые хранятся в ялтинском и таганрогском музеях писателя. Теперь послужной список Иваницкого следует дополнить фамилией Аркадия Аверченко. Легко можно представить, как фотограф, узнав о том, что пришедший к нему молодой человек увлекается литературой, говорит ему: «Я снимал самого Чехова! Я-то уж знаю, как снимать!»

Как видно, наш герой имел достаточные средства, чтобы сниматься у «самого Иваницкого», ведь этот мастер прославился в 1888 году серией сенсационных снимков с места крушения царского поезда у станции Борки, за которую был награжден Александром III перстнем с бриллиантами и участком земли.

О том, как выглядел в харьковские годы Аверченко, дает представление не только фотография, сделанная Иваницким, но и воспоминания харьковского приятеля Аркадия Тимофеевича — Леонида Леонидова (Бермана) [13]: «Аркаша Аверченко был высокий, худой, как жердь, молодой человек. Помню его в черном зимнем пальто, с барашковым воротником и каракулевой шапке. Служил он тогда счетоводом в конторе некоего Рабиновича, помещавшейся на Рымарской улице, напротив театра Коммерческого клуба. Вывеска на доме гласила: „Соля-но-промышленное предприятие Рабиновича“» (цит. по: Левицкий Д. А. Жизнь и творческий путь Аркадия Аверченко. М., 1999. С. 25).

Как видим, в пору знакомства с Леонидовым Аверченко уже покинул горнодобывающую отрасль и отдавал свой талант соледобывающей: «Работал я в конторе преотвратительно и до сих пор недоумеваю: за что держали меня там шесть лет, ленивого, смотревшего на работу с отвращением и по каждому поводу вступавшего не только с бухгалтером, но и с директором в длинные, ожесточенные споры и полемику. Вероятно, потому, что был я превеселым, радостно глядящим на широкий Божий мир человеком, с готовностью откладывавшим работу для смеха шуток и ряда замысловатых анекдотов, что освежало окружающих, погрязших в работе, скучных счетах и дрязгах» («Автобиография»).

Итак, юный Аркадий томился и портил кровь начальству в одной из контор на улице Рымарской. Легко можно себе представить, с каким нетерпением дожидался он окончания рабочего дня, чтобы отправиться с друзьями в кафешантан Коммерческого клуба (улица Рымарская, 19) или Купеческого собрания (улица Сумская, 25). По словам писателя, в те годы кафешантан представлялся ему чуть ли не вершиной театрального искусства и восхищал его до глубины души.

На кафешантан денег хватало не всегда, поэтому Аркадий, по словам Леонидова, охотно принимал приглашения в гости. На молодежных вечеринках, где собирались студенты Харьковского университета, гимназисты, сыновья состоятельных родителей, он затмевал всех остроумием. По моде того времени Аверченко оставлял барышням в альбомах свои смешные экспромты. Вероятно, это были первые образцы его юмористического творчества. Вполне возможно, что кто-то из приятелей посоветовал Аркадию записывать свои остроты. А, может быть, именно в студенческом окружении и родилась мысль попробовать что-то опубликовать.

По общепринятой версии, рассказ «Как мне пришлось застраховать свою жизнь» Аркадий отнес в крупнейшую харьковскую газету «Южный край» (1880–1918). Идти было недалеко: редакция располагалась совсем рядом с улицей Рымарской — на площади Николаевской (ныне Конституции). 31 октября 1903 года рассказ был напечатан. Аркадий ликовал: «Во-первых, я написал рассказ… Во-вторых, я отнес его в „Южный край“. И в-третьих (до сих пор я того мнения, что в рассказе это самое главное), в-третьих, он был напечатан!» («Автобиография»).

Существуют, правда, и другие версии относительно начала литературной карьеры Аверченко. В. Сурмило, например, обнаружил его рассказ «Уменье жить» в журнале «Одуванчик» за 1902 год. Сам Аркадий Тимофеевич к этим своим ранним опытам относился так: «…пытался издавать в Харькове сатирические журналы („Сатир“, „Оса“, „Одуванчик“), но это такие жалкие попытки, о которых лучше не говорить. По цензурным условиям тогда разрешалось выпускать только два номера одного названия. Я и писал, и рисовал, и редактировал, и корректировал — теперь и вспомнить смешно».

Цензурные запреты, о которых вспоминает Аркадий Тимофеевич, выводили его из себя. В автобиографической повести «Подходцев и двое других» (1917), в которой немало отсылок к событиям харьковской юности писателя, рассказывается о том, как главные герои решили издавать собственный сатирический журнал. Они придумали ему название — «Апельсин» и быстро сложили рекламную песенку:

После выхода первого же номера к ним явился околоточный и объявил: «Вот вам бумага из управления. По распоряжению г. управляющего губернией издание сатирического журнала „Апельсин“ за вредное антиправительственное направление — прекращается». Трое друзей свалились на пол «в глубоком обморочном состоянии». Переворачиваясь на живот, Подходцев сказал своему приятелю — Клинкову: «Почему ты, Клинков <…> не предупредил меня, что мы живем в России».