Записки партизана

— Петр Карпович, попрошу вас, — сказал Мусьяченко. Что ж, были и мы подростками и пробовали дразнить лягушек: стараясь не встретиться взглядом с сыном, я заквакал.

— Нет, Петр Карпович, нет! — машет руками Мусьяченко. — По такой лягушке немец из автомата палить будет. Надо выше, протяжнее: «ква-а-а». Но, помните, товарищи: так квакает лягушка только по вечерам, накануне теплого и солнечного дня. По утрам же они квакают резче и отрывисто: «ква», «ква»…

Потом мы учились подражать стрекоту сойки, треску цикад, кабаньему хрюканью — лесным и степным звукам, которые должны были служить нам в будущем боевыми сигналами.

Все тот же Петр Петрович рассказывал о кабаньих тропах, которые помогут нам разыскивать в горах питьевую воду, а следы копытец на этих тропах подскажут, есть ли вблизи люди или нет их, свежий след — еще сегодня здесь ходил зверь.

Весной вернулась с фронта Мария Янукевич. Стала она совсем худенькой. На маленьком подвижном лице ее глаза казались теперь огромными, и были в этих глазах и ненависть и большая, хорошая для бойца строгость. Встретили мы ее радостно вдвойне: хорошо было, что вернулся к нам наш товарищ, радостно было и за Виктора, ее мужа.

Вечером в казарме Мария скупо рассказала, почему она отпущена из армии.

Бой шел в Крыму. Ночью Мария делала перевязку матросу на переднем крае. В такой работе некогда оглядываться по сторонам. Неожиданно матрос рванулся, стал на ноги, заслоняя собой Марию, и, крича что-то, чего нельзя было понять в грохоте боя, швырнул гранату. Только здесь, падая, Мария заметила, что враги окружают ее и раненого.

Отбиваясь гранатами, то падая, то поднимаясь, они отползли к самому берегу. Дальше отступать было некуда. Да и моряк потерял уже последние силы. Мария оттащила его за огромные камни.

Они лежали за камнями и слушали, как хозяйничают на месте затихшего боя немцы.

— Ну? — сквозь зубы заговорил моряк. — Или ты думаешь, что эта ночь по твоему заказу будет тянуться тысячу и один час?

— Скоро начнет светать, — преодолевая непонятную ей самой слабость, сказала Мария.

— Какого же черта лысого ты сидишь здесь со мною? Гранат больше нет, взорвать себя нечем. Тащи…

«Куда его тащить? В море?» — подумала Мария, и вдруг к ней вернулись спокойствие и самообладание. Она поняла, что находится на берегу пролива. По ту сторону его, в семи километрах, родной кубанский берег.

Долго ползла, ободрала колени и ладони, пока нашла две подходящие доски. Приволокла их к раненому. Сняла с него и с себя ременные пояса. Связала доски, спустила их в воду, стала стаскивать на них раненого.

— Плавать умеешь? — спросил он. — Больно ты у меня мала: недомерок…

— Одной рукой будешь держаться за плот, — ответила Мария, — другой — держать меня за шиворот.

— «Плот»? — скрипя зубами от боли, передразнил моряк. — Скажи еще — крейсер.

Вода была ледяная, волна била в глаза, от холода свело Марии челюсти.

— Показывай, куда плыть. Где восток?

— Так держать. На зюйд-вест, барышня.

— Ругаться потом будем, если доплывем, — сказала Мария.

Моряк тряхнул ее за шиворот:

— Ты у меня доплывешь! Я тебе такие слова скажу, что у тебя отпадет охота тонуть…

Сколько она плыла и как плыла, Мария не помнила. Временами сознание ее туманилось, коченели ноги, усталость была такою, что уже не хотелось преодолевать ее.

Очнулась Мария на носилках.

— Водку не жалей. В рот ей, в рот, — гудел где-то сбоку знакомый голос. — В нее лей, а не в меня. Откуда только в таком птенчике сила взялась?.. У меня уже и согревательных слов не хватало, а она плывет и плывет…

Через день после своего возвращения Мария приступила к обычной работе на комбинате — она была телефонисткой: дежурила днем на телефонной станции, ночью же проходила подготовку в нашей команде особого назначения.

В то время мы с Евгением и Мусьяченко — он был назначен горкомом партии моим заместителем по командованию отрядом — постановили: каждый из будущих партизан обязан пройти переподготовку по своей прямой военной специальности. Всем нашим медсестрам было предложено посещать курсы Российского общества Красного Креста первой и второй ступени.

Мария об этом и слышать не хотела. Во-первых, она военфельдшер, а это побольше, чем просто медсестра; во-вторых, она видеть не может марлю и вату; в-третьих, у нее штамп в воинском билете…

Я смотрел на нее и думал: пожалуй, тому моряку, которого она спасла, тоже есть о чем порассказать: Мария, вероятно, на его «согревающие» слова находила соответствующие ответы…

Евгений же дал ей выговориться и, мягко улыбаясь, сказал:

— Хорошо, ты не пойдешь на курсы Красного Креста. Только прошу тебя — придумай, как объяснить Наде Коротовой тот факт, что для тебя сделано исключение. Боюсь, что Надя и другие сестры могут обидеться…

Мария вспыхнула. Надю она нежно любила. Евгению ответила, сверкая глазищами:

— Всегда ты умеешь добиваться своего. Хорошо. Пойду на курсы!

Да, Евгений умел добиться того, чего хотел. И именно поэтому и оказалась маленькая группка в пятьдесят восемь человек в тылу врага такой боевой единицей, с которой врагу поневоле пришлось считаться.

…Немцы рвались к Ростову. Мы собирались в штабе противовоздушной обороны чуть не каждую ночь и проверяли свою подготовленность: все ли сделано?

И все же мы допустили ошибку, которая так и осталась неисправленной: забыли о дантисте. В горах в слякоть и непогоду некоторые из нас ходили в бои и в разведки с мучительной зубной болью.

Елена Ивановна с помощью Янукевич и Коротовой подобрала богатый инструментарий и сделала большой запас медикаментов и перевязочного материала, будто предчувствовала, что ей придется обслуживать не только свой отряд, но и всех соседей-партизан, да еще и станицы…

Самая же большая работа и забота в эти последние перед нашим уходом недели пала на мои и на Мусьяченковы плечи. Он был моим заместителем по снабжению. Какая ответственность — взяться заготовить провиант, одежду, оружие, инструменты и боеприпасы для пятидесяти восьми человек на неизвестный, но, разумеется, немалый срок!

Скажу откровенно: мы не справились бы с этой задачей, если бы не самая горячая, прямо-таки сердечная помощь партийного руководства. Многое сделали для нас Марк Апкарович и секретарь горкома по кадрам Кузьмина. Она раздобыла где-то для отряда двенадцать казачьих седел и большое количество кожи для сапог. Но кто проявил о нас буквально кровную заботу, так это Головинская, первый секретарь комитета партии Сталинского района.

Небольшого роста и далеко не мощного сложения женщина, она ни на минуту не покидала своего поста в последние дни перед вступлением оккупантов в Краснодар.

Черные тени лежали на ее тонком, измученном заботами лице. Временами она от усталости теряла голос, тогда торопливо глотала воду из стакана и так же сосредоточенно продолжала выслушивать мои бесконечные просьбы. Ни разу я не видел и не слышал, чтобы она вздохнула или хотя бы слегка повысила голос…

У нее были дети, младший только-только начал ходить. Головинская лишь в последний вечер, за десять — двенадцать часов до прихода врага, отправила детей из Краснодара. Сама же ушла из города пешком, присоединившись вместе с Поповым к последней из отходивших с боем частей армии.

Головинскую мы вспоминали в отряде постоянно: в очень большой мере своими боевыми успехами мы были обязаны ей — ее энергией было добыто многое из наших припасов, и мы не расходовали сил и времени на то, чтобы думать о хлебе насущном.

Припасы… Перечислить их нет возможности. Понятно, были у нас и всевозможные жиры, и консервы, и крупы, и мука, и даже небольшие бочонки с паюсной икрой: Краснодар ее припас впрок для раненых, когда же госпитали из города эвакуировались, Попов приказал передать ее нам. Везли мы с собою и фруктовые соки, концентраты, витамины — Елена Ивановна боялась, что в условиях, какие нас ждали, в отряде может вспыхнуть цинга. И она действительно докучала впоследствии Елене Ивановне: болели ею партизаны соседних с нашим отрядов.