Солдат революции<br />(о Н. И. Подвойском)

Виктор Московкин

Евгений Тарасов

СОЛДАТ РЕВОЛЮЦИИ

(о Н. И. Подвойском)

Мироныч

Последний раз лязгнули буфера, и вагон резко остановился. Кондуктор объявил: «Ярославль. Московский вокзал…» Николай с саквояжем в руке легко спрыгнул с подножки на промасленный гравий, на миг зажмурился от брызнувшего в глаза солнечного света. Было раннее утро.

Вагон, в котором ехал Подвойский, не дотянул до здания вокзала, высокого, каменного, выкрашенного в голубой цвет, — остановился у дощатого забора, ограждавшего железнодорожные пути. Ощущая приподнятость и неясную тревогу от встречи с незнакомым городом, Николай поспешил к выходу. Немногочисленные пассажиры ночного московского поезда быстро рассеялись, перрон опустел. Только у вокзальных дверей молодцеватый жандарм с пышными пшеничными усами что-то строго выговаривал двум путейским рабочим, почтительно слушавшим его, да у одного из вагонов стояла девушка в полотняной шляпке. Тоненькая, почти подросток, она беспомощно озиралась. «Кто-то должен был встретить и не пришел, — подумал Николай. — Может, такая же, как и я, впервые в чужом городе, растерялась». У ног девушки стоял чемодан, обеими руками она держала туго набитую сумку. Подвойский подошел к ней.

— Вам помочь?

— Да, пожалуйста, — сказала она, словно не сомневалась, что именно он, этот сошедший с поезда молодой человек, должен прийти ей на помощь.

Николай удивленно присвистнул: чемодан оказался тяжелым. «Наверняка книги. Тоже едет учиться. Гимназистка».

У девушки были светлые волосы, выбивавшиеся из-под шляпки, чистый высокий лоб, нежный румянец на щеках и серые глаза, строгие и озабоченные.

«Молоденькая учительница? Курсистка?» — снова подумал он, выходя с нею на площадь.

На мощенной булыжником площади стояли извозчики. Девушка направилась к одному из них. Худой, в потертом армяке извозчик принял чемодан. Подвойский помог девушке сесть. Она поблагодарила.

— Вам ведь тоже в город? Садитесь, — пригласила она. — От вокзала одна дорога.

«Местная, оказывается», — с некоторой разочарованностью, что не угадал сразу, подумал Николай. Конечно, совсем неплохо начать жизнь в чужом городе с катания на извозчике и знакомства с хорошенькой девушкой, да вот карман бедноват, всего несколько рублей; когда-то еще появится заработок.

— Спасибо. Еще очень рано, и мне не к спеху. Пройдусь пешком. — Николай почувствовал, как пылает его лицо. — Скажите, как лучше пройти к Демидовскому лицею?

Строгие глаза ее повеселели, губы тронула улыбка.

— Это очень просто…

И объяснила.

…Николай с любопытством оглядел белокаменное здание с колоннами и массивными резными дверями, которые еще были заперты, — Демидовский юридический лицей. Тут ему предстояло учиться.

И вот экзамены сданы. Начались занятия.

Однажды Николай, по обыкновению, шел в библиотеку и на лестнице столкнулся с Михаилом Кедровым, с которым познакомился здесь, в лицее. Михаил был старше на курс. Сейчас он коротко поздоровался и попросил подождать. Потом они пошли на Стрелку. Стоял конец ноября, а погода была на редкость ласковой. Кедров направился к человеку, облокотившемуся на чугунную решетку, которая ограждала берег. Потертое осеннее пальто, кепка с большим козырьком, крепкие кожаные сапоги, взгляд глубоко спрятанных глаз такой, будто все, что видит, кажется ему забавным.

— Ну вот, Иван Михайлович, знакомься, — пожимая ему руку, сказал Михаил. — Николай Ильич…

Морщинистое лицо пожилого человека застыло в выжидательном напряжении, он поднес темную ладошку с иссеченной кожей к уху — не расслышал, в то же время быстро оглядел Николая.

— Как ты сказал? Мироныч?

Кедров засмеялся.

— Пусть будет Мироныч. Так-то еще лучше. Не против, Никола?

Подвойский пожал плечами.

— Одежда, конечно, приметная, — рассуждал между тем Иван Михайлович, — но на первый раз сойдет. Другую одежку ему надо.

— Иван Михайлович — ткач с Большой мануфактуры, — пояснил Кедров Николаю. — Он сведет тебя с товарищами. Будешь вести там кружок. Занятие не из легких: фабрика с жилыми казармами окружена забором, в калитках сторожа. Пробраться не так просто, почему он и говорит об одежке. Люди там разные, в большинстве вчерашние крестьяне.

Об этом предостережении Николай вспомнил вскоре, когда вел занятие кружка на тихой Тулуповой улице в доме рабочего фабрики Петра Крюкова. До этого он побывал в каморке у Ивана Михайловича. Кирпичные трехэтажные казармы ровным рядом стояли во дворе фабрики. На каждом этаже длинный коридор и с обеих сторон, как соты в улье, двери каморок. В каморке две-три семьи. Всякий новый человек обращал на себя внимание.

Иван Михайлович согласился, что лучше перенести занятия за пределы фабрики. И вот нашли неприметный дом на Тулуповой. Николай заметил, что каждый раз в кружке появлялись новые слушатели, а те, с которыми он уже успел познакомиться, пропадали на неделю, а то и больше. Он нашел этому объяснение, когда узнал, что двенадцатичасовая смена на фабрике делилась на так называемые «заработку» и «доработку»: фабричные работали через шесть часов. Шесть — отдых, шесть — работа, так всю неделю.

Среди новичков попадались такие, что Николай терялся в разговоре с ними. Однажды он застал хозяина дома с чернобородым, степенного вида человеком. Оба казались взвинченными после яростного спора.

— Объясни ты ему, Мироныч, — говорил хозяин, указывая на чернобородого. — Как без царя жить будем?

— Именно! Как? — Мужик поднял указательный палец, словно пригрозил. — У стада есть пастух, у звезд и то свой царь-месяц. А мы без царя? Кого слушаться будем?

Николай терпеливо объяснил, что вместо царя будут выборные от народа, их и слушаться станут.

— Все-таки кто-то из выборных должен старшим быть?

— Ну и выберут из них старшего.

— Опять-таки будет царь. Я-то думал, как же?.. Народный, а все царь.

Убедить и просветить человека не удалось, но Подвойский с удовлетворением отметил, что чернобородый не ушел, слушал, морщил лоб, старался понять.

Когда Подвойский поближе познакомился с кружковцами, он решил, что занятия надо начинать с самого простого, понятного. Надо растолковывать людям, почему им живется плохо, чего им надо добиваться. Растолковывать на примерах, а их должно быть достаточно на фабрике.

Подвойский был доволен первыми занятиями. На них он говорил рабочим, что их выступления должны быть совместными, только так можно добиться успеха. И надо не только защищаться, но и самим тревожить администрацию, требовать удовлетворения законных прав рабочего. Во время забастовок, демонстраций выставлять лозунги: «Долой самодержавие!», «Свобода!», «8-часовой рабочий день!»

Иван Михайлович, который был в кружке старостой, обратился к Подвойскому:

— Вы, товарищ Мироныч, очень ясно поставили перед нами вопросы, и мы будем делать, как вы советуете. Почитай, каждый из нас знает десятки, сотни людей, которым можно довериться и которые поймут наши слова. Но слова — одно, рабочий человек верит напечатанному, пусть там и чушь какая, а он верит: раз напечатано, значит, так оно и есть. Вот я и спрашиваю: будут ли для нас какие книжки, чтобы мы свои слова напечатанными буквами подтверждали?

— Будут, Иван Михайлович, обязательно будут.

— Тогда добро, — удовлетворенно заключил рабочий.

Подвойский подробно рассказал Кедрову, как проходят занятия кружка. Передал просьбу рабочих о книгах. На лице Михаила ничего не отразилось. Николая уязвило: видно, он что-то делает не так, им недовольны, а он-то старается. Настроение испортилось…

Но при следующей встрече Кедров сказал:

— Сегодня у моих знакомых маленькое семейное торжество. У младшей сестры именины. Если нет причин для отказа, пошли.