Человек, который бросил Битлз

Алан Уильямс, Уильям Маршалл

Человек, который бросил Битлз

Предисловие

Пот и скрежет зубовный

В 1959 году на грязных старинных улицах Ливерпуля — города, милого моему сердцу — начинал бушевать шторм, который должен был изменить судьбу тысяч и образ жизни миллионов. Его окрестили «ливерпульским звуком».

Биг-бит конца 50-х годов лишь слабым эхом отдавался в каньонах сурового древнего города, расположенного на берегах большой и мутной реки Мерси. Мало кто мог сказать вам, кто такие БИТЛЗ. Тогда поп-идеалами были люди, вроде Чабби Чекера, Бо Диддли, Томми Стила, Билли Фьюри и Билла Хейли с его «Кометами». Звуки Френки Лейна, пощелкивающего своим студийным бичом под мелодию «Вереницы мулов», все еще раздавался по всему западу, а Билли Дэниэлс продолжал загребать большие деньги за то, что засовывал палец в ухо и уродовал песню под названием «Эта старая черная магия».

В этот краткий, но беспокойный период меня захлестнули первые волны растущего шторма битломании.

Я был первым менеджером БИТЛЗ. У меня до сих пор сохранились их контракты — потрепанные клочки бумаги, опаленные огнем пожара. Они относятся к тому времени, когда БИТЛЗ можно было нанять за 10 фунтов на вечер, причем они приехали бы на своем транспорте и еще сказали бы большое спасибо. А теперь они могут позволить себе (и действительно так делают) отвергать предложения выступать в Штатах за многие миллионы долларов.

Я бросил БИТЛЗ, когда они стояли на пороге самой грандиозной карьеры, которую знает история шоу-бизнеса. И если вы думаете, что из-за этого я страдаю страшной бессонницей, то вы недалеки от истины — потому что я в самом деле частенько просыпаюсь среди ночи, таращу глаза на стену и чувствую, как у меня скрежещут зубы. Пот выступает у меня на лбу, когда я думаю о том, что упустил этих ребят, а с ними миллионы фунтов.

Меня утешает лишь то, что я был не единственным простаком, не сумевшим предвидеть будущее. В те ранние дни многим шоу-бизнесменам предлагали заключить с БИТЛЗ контракт, но все они вежливо отказывались. Так что я нахожусь в хорошей, хоть и не богатой компании. Я не единственный, кто по ночам ходит по комнате из угла в угол и ломает голову: «Где, где я ошибся? Почему все эти миллионы не мои?»

Никто не застрахован от ошибок. Шекспир был глубоко прав, когда говорил, что за всю жизнь нам представляется всего один большой шанс, и если мы его упускаем, тогда все кончено: остается до конца дней проклинать свою судьбу.

Впрочем, какого черта? Пока что мне не так уж плохо. Может быть, я сейчас слишком много пью и обижаю хороших людей — или плохих (это смотря как посмотреть). Но время идет вперед, и я не теряю надежды: даст бог, мне еще доведется когда-нибудь откусить большой кусок яблока. Хотя в моем случае, яблоко уже никогда не будет таким крупным.

Алан Уильямс

Глава первая

Взгляд усталый, но терпеливый

Я и сейчас живу в Ливерпуле, своем родном городе. По-моему, такого города больше нигде нет, хотя я не принадлежу к числу сверхпатриотов Ливерпуля, готовых запихать свой родной город вам в глотку, как это делают ирландцы, которых изображают в театре.

Ливерпуль — чрезвычайно живой город, со своим неповторимым лицом, характером и культурой. Он находится в графстве Ланкашир, на расстоянии одного часа пути от Манчестера по главной восточно-ланкаширской дороге. Но, благодаря своей репутации города остроумных, душевных и буйных людей, его никто не считает частью ланкаширского графства, да и сами жители не считают себя ланкаширцами. Они — ливерпульцы. Скаузеры, уэкеры, ливерпудлианцы. И все, до единого человека, страшно этим гордятся.

Главная улица города, Лайм-стрит, известна всему миру, благодаря бессмертным строчкам не очень пристойной, разбитной песни «Мэгги Мэй», которую матросы разнесли по всему свету:

Еще совсем недавно, всего несколько лет назад, по Лайм-стрит бродили сотни таких, как Мэгги Мэй. Нельзя было пройти от старого отеля «Адельфи» до отеля «Вашингтон», без того чтобы к вам не пристала какая-нибудь из этих жриц любви. А если вам случалось свернуть с главной улицы в любой переулок, то вы обязательно натыкались на одну-две пары стоя совокупляющихся людей: жрицы любви угощали своих клиентов: это называлось «дрожащие коленки».

Широкое распространение венерических болезней встревожило отцов города. К тому же, они устали от вечных жалоб гостей Ливерпуля. Началась кампания по очистке улиц от проституток, и в результате Лайм-стрит потеряла свое лицо. Сейчас от нее осталась одна тень. В известном смысле то же самое можно сказать и про весь город. С ним произошло то же самое, что со многими другими крупными городами: центр был перестроен и совершенно изменил свое лицо. Но в Ливерпуле мне хорошо. Когда я бываю в других местах, мне становится не по себе, и я стремлюсь поскорее вернуться, даже если уехал всего день назад.

В городе все меня знают, особенно в барах, клубах и пабах. Если я вдруг перепью — а это со мной бывает не так уж редко — всегда найдутся друзья, которые обо мне позаботятся. Даже полицейские — из тех, кто получше — смотрят на меня с таких случаях добрым и терпеливым взглядом. Немного усталым взглядом. Но терпеливым.

Глава вторая

Мешки с мукой и рок-н-ролл на старинном органе

Я не собираюсь рассказывать вам историю неудачника, который мог бы, если бы, если бы только… Нет ничего более скучного, чем эти «если бы да кабы».

Если бы. Какие ужасно противные слова! Когда кто-нибудь, вступая со мной в разговор по телефону, начинает со слов «если бы», я испытываю страшное искушение бросить трубку.

Начну свою в общем-то веселую историю с самого начала.

Я не получил хорошего образования и часто об этом жалел. Слесарно-водопроводное дело всегда считалось надежной работой, и вот этим-то я и занялся. Но у меня были честолюбивые замыслы, и вскоре я забросил это дело. Сначала я стал торговцем и ходил по домам, продавая книги, а потом перешел в агентство по рекламе холодильников и электрических пишущих машинок. Я человек напористый и, если захочу, могу быть откровенно наглым. Это мне здорово помогало, и я недурно зарабатывал… Хочешь жить — умей вертеться. Этому правилу я следовал всю жизнь…

Жил я привольно и весело, и как и все в мои годы, был абсолютно уверен в том, что очень скоро должно случиться нечто грандиозное, такое, что сделает мою жизнь еще веселее.

В те годы я часто бывал в богемном районе Ливерпуля — «Ливерпуль-8» — где когда-то жили богатые торговцы хлопком, судовладельцы и работорговцы, и начал подумывать об эмиграции на Дальний Восток. Почему именно туда — не знаю. Тогда это казалось мне заманчивой идеей. Но вместо этого я услышал, что один старый часовщик со Слейтер-стрит обанкротился и помещение его мастерской сдается в аренду. Я занял денег у родственников, собрав около ста фунтов. С этим небольшим капиталом и с помощью друзей я превратил часовую мастерскую в кафе, которое назвал «Джакарандой», а клиенты потом сократили название и стали именовать кафе просто «Джек». Художники, музыканты, сводники и всякие бездельники быстро перебрались туда, сделав «Джек» своим штабом. Нашим фирменным блюдом были бутерброды с ветчиной.