Повесть о двух сестрах и о волшебной стране Мерце

— Никакого дела, просто удивляюсь, почему ты дома сидишь.

Это показалось маме очень подозрительным, тем более что девочки переменились. Она решила выведать, что такое с ними случилось, и целыми вечерами просиживала дома то за шитьем, то за книжкой. В гостиной зажигали высокую фарфоровую керосиновую лампу с китайским абажуром, и от нее темные комнаты теряли всякое очарование, а мебель превращалась в гримасничающих истуканов.

Маша и Лена злились. Что это такое, в самом деле! Взрослые все решительно портят! Чего они боятся? Зачем они во все вмешиваются? Ведь детям вовсе не интересны дела и секреты взрослых, они дают взрослым скрытничать, сколько им вздумается…

Однако мама не уступала и продолжала сидеть в гостиной с книжкой, время от времени поднимая на детей внимательные глаза.

— Знаешь что? — шепнула раз Маша Лене. — По стене можно приплыть к нам и дать нам знать. Они уже давно хотят что-то сказать нам, да не могут.

— Как же мы их услышим?

— Я все устроила. Иди в кабинет.

Лена побежала в кабинет вслед за Машей. У мамы была страсть к дверным портьерам. Она мечтала завесить все двери, какие только были в квартире, красивыми цветными портьерами. Для этого наверху, над дверью, делался карниз, под ним подвешивался поперечный занавес, короткий, собранный кольцами на металлический стержень. А по бокам свисали толстыми складками длинные, до самого пола, занавеси. Когда надо было открыть дверь и подобрать боковые портьеры, по самой середине их стягивали, словно поясом, шелковыми шнурами и застегивали эти пояса на фигурные крюки, вбитые по обе стороны дверей. Да только крюки эти всегда расшатывались и падали на ковер. Их поднимали и снова вбивали в круглые дырки, откуда сыпался белый алебастр. Эти самые дырки и сделались для сестер связью с волшебной страной Мерцей… Маша подвела к ним Лену, молча указала на них и, став на цыпочки, прижалась к одной из них ухом.

— Ага! — шепнула она спустя некоторое время. — Да, да, я здесь. Я слышу. Нелли?.. Здравствуй, спасибо, очень хорошо. Нет, мы не знали. Почему ты думаешь? Третьего дня? Боже мой, боже мой, какой ужас!

Лена слушала Машу, раскрыв рот и вытаращив глаза. С кем это она разговаривает? Неужели в стене кто-то сидит?

— Маша, пусти, я тоже хочу послушать!..

— Не приставай… Нелли, это я не тебе, а Лене. Ты говоришь, они вышли наружу? Не может быть! Честный? Я не сомневалась, только советовала бы вам быть осторожными. Ну хорошо, прощай. В котором часу? Буду, буду непременно.

Досказав эту бессмысленную речь, Маша в волнении повернулась к Лене, но сказать ничего не успела. Раздался ровный мамин голос:

— Дети, потрудитесь объяснить, что все это значит? С ума вы сошли, что ли?

Мама стояла в дверях и глядела на них. Лене стало ужасно стыдно. Она начала краснеть, медленно-медленно, и потупила глаза. Пальцы ее теребили кармашек. А Маша вызывающе глядела на маму и усмехалась.

— Маша, ты собираешься дерзить? Ты лучше остановись и подумай, следует ли это делать, — хладнокровно продолжала мама.

— Ни капли не собираюсь. Мы ничего дурного не делали. Зачем ты нас выслеживаешь?

— Детки мои, откуда вы знаете, что дурно и что нет? Вам может казаться, что ничего дурного нет, а на самом деле это дурно. Вы, наконец, заболеть можете. Не заставляйте меня жаловаться на вас папе.

— Господи, какая жизнь! — вскрикнула Маша и вдруг громко разрыдалась. — А-ах, и чего они пристают! Мы-ы ос-оставляем их в покое, а они… просто… постоянно…

Ей было так тяжело, так тяжело, что она уже не могла остановиться. Сперва она плакала, потом закатилась и закудахтала, как курица, и повалилась ничком на пол. Никого в целом мире не было несчастнее ее. Их собственная тайна, никого не касавшаяся, которую они зарыли в глубине своей души от чужих глаз, насильно вырывалась оттуда, выцарапывалась непонимающими и грубыми руками. Это было больнее, чем вырывание молочного зуба, и все люди становились противными.

Маму перепугало состояние Маши, а кроткая Леночка, сотрясаясь от негодования, сказала первую в своей жизни дерзкую фразу:

— Вот. Довели.

Машу отпоили водой, успокоили и водворили в детскую, тем более что приближалась пора ложиться спать. Лена присоединилась к ней, поджидая удобного случая, когда можно будет ее хорошенько расспросить. Случай наступил: няня ушла в кухню за теплой водой.

— Машечка, миленькая, что тебе сказали в дырку?

— Беда! Колдунья Дэрэвэ сочинила одно слово, и теперь нашейники могут вылезать из-под земли. Они вылезли, движутся тьмой-тьмущей, их так много, что ты себе представить не можешь, и осаждают главную крепость Мерцы, Дор Кварто.

— Какая Дор Кварто?

— Ну да, ведь так же называется главный город Мерцы. Неужели ты не помнишь?

— Что же теперь будем делать. Маша?

— Ума не приложу. Я, честное слово, не выдержу и убегу от мамы. Я должна спасти Мерцу.

— Странная ты какая! Неужели они сами не спасут?

— Я тебе забыла сказать, что Эли всех удивил. Нелли говорит, что он оказался самым верным человеком в Мерце. Сидит теперь и старается разгадать, какое слово сочинила Дэрэвэ. Если только он разгадает, мы спасены.

— Почему же спасены?

— Да потому, что он на это слово наложит другое слово и вся сила колдуньина исчезнет. Ах, хоть бы Эли разгадал! Я, кажется, с ума сойду. Лена, давай и мы будем разгадывать.

— Давай.

Некоторое время дети молчали. Потом Лена задумчиво произнесла:

— Маша, как ты думаешь, не балякабалякаба?

— Лена! Это не то. Скорей гуикургуртуркс!

— Да ну вас, по-турецки залопотали на ночь! — сердито воскликнула няня, внося в детскую теплую воду. — Мойтесь-ка получше, чем басурманить, арапки бесстыжие! Просто узнать вас нельзя! Что такое с вами делается?

Маша и Лена многозначительно посмотрели друг на друга — мол-де, храни тайну — и стали послушно умываться.

Глава девятая. Папа обращает внимание

На следующий день утром мама взяла у папы из рук газету и спрятала ее под салфетку. Папа сделал недовольное лицо и спросил, в чем дело. Маша и Лена отлично знали, что сейчас начнутся неприятные разоблачения, и сидели тише воды, ниже травы.

— Сережа, — сказала мама, — обрати внимание, как выглядят наши девочки.

Папа пристально посмотрел на детей, которые в это время усиленно потягивали чай с молоком и старались казаться развязными.

— Видишь ли, Сережа, они ведут себя прилично и я на них не жалуюсь, но мне думается, они вбили себе в голову какую-то фантазию. Шепчутся по углам, стараются остаться вдвоем, полюбили темные комнаты. Вчера я застала их в кабинете за очень странным занятием. Маша приложила ухо к дырочке в стене и…

— Позволь, какая дырочка?

— От винта.

— От какого винта?

— Ну, на который мы застегиваем портьеры…

— Милая моя, эта твоя вечная страсть к портьерам — очень неразумная вещь. Ты сама виновата. Напутаешь, напутаешь в комнатах всякого тряпья, а потом удивляешься, что дети делают из этого игрушки. Я удивляюсь, как они сами еще не начали проковыривать стену.

— Сережа, я сейчас не о том. Будь так добр, не перебивай меня.

— Ну хорошо, говори.

Однако детям не пришлось ничего больше услышать. Они уже допили свой чай и потому им велено было отправиться в детскую. Плохо занимались они в этот день! Бедная Луиза Антоновна решила, что Нюша по сравнению с ними сносная девочка. Но какое им было дело до Нюши и до Луизы Антоновны, когда гибла Мерца, их сияющая волшебная родина? Надежды на спасение не оставалось! Колдунье Дэрэвэ с полчищем своих черных нашейников ничего не стоило взять крепость. Спасти могло только одно: если б мальчик разгадал колдуньино слово. Но разгадает ли он? Вестей ниоткуда не было.

После завтрака, к которому дети от волнения почти не притронулись, произошло событие, по видимости очень простое, но имевшее большие последствия. К маме пришла портниха, мадам Вилкина, примерять платье. Она сунула в рот горсточку булавок и, ползая вокруг мамы, сквозь зубы цедила разные разности: где она была на прошлой неделе, как безвкусно одевается соседка ее по квартире, как теперь надо носить шлейфы, и тому подобное. Мама ужасно боялась, как бы она во время этих разговоров не проглотила булавку, и потому позвала Машу с Леной.