Сказки

— Подайте хлеба из меди, — сказал горный король, но Мариенка не могла его есть.

— Подайте хлеба из серебра, — опять сказал он, но Мариенка не могла и его есть.

— Так подайте хлеба из золота, — сказал он наконец, но Мариенка и его не могла есть.

— Моя красавица, — сказал горный король, — мне очень жаль, но что же другое я тебе предложу? У нас нет другого хлеба.

Невеста залилась слезами; муж же принялся громко хохотать, потому что его сердце, как и его владения, было из металла.

— Плачь, если это тебе нравится! — воскликнул он. — Но это не принесёт тебе никакой пользы. Ты имеешь всё, что ты желала, ешь же тот хлеб, который ты сама избрала.

Таким-то образом Мариенке пришлось жить в замке, умирая с голоду и тщетно отыскивая хоть какой-нибудь корень, для утоления терзавшей её боли. Бог услышал её, чтобы наказать её.

Три дня в году, непосредственно предшествующие празднику Вознесения, когда земля, благодаря обильному посылаемому ей Господом дождю, открывается, Мариенка возвращается на землю. Одетая в лохмотья, бледная, иссохшая, ходит от одной двери к другой, прося милостыню, весьма счастливая, если ей бросят какие-нибудь остатки и если она получит в виде милостыни от какого-нибудь бедняка то, чего ей недостаёт в её золотом дворце, а именно немного хлеба и сострадания.

В то время, как бабушка рассказывала нам эту сказку, отличавшуюся чисто чешским духом, большая Нанинка время от времени в беспокойстве просовывала в полуотворённую дверь свою голову, нетерпеливо ожидая, когда это покончат с этим грубым жаргоном, от которого у ней появлялась на губах презрительная улыбка. При последнем слове она распахнула обе половинки двери и сделала торжественное вступление, идя задом и держа обеими руками один конец стола, убранного цветами, с горящими свечами, и сервированного получше стола горного короля и которого другой конец нёс молодой человек с благородною наружностью. Он был в бархатном, с отложным воротником, полукафтане и в тирольской шляпе с перьями фазана; смотря на него, можно было подумать, что видишь перед собою короля Оттокара, только что сошедшего с какой-нибудь старой картины.

— Венцель! — воскликнул Степан.

— Венцель! — повторила, сладостно улыбаясь, бабушка.

— Венцель! — сказала — молодая девушка.

Я сам был готов закричать «Венцель», когда я увидел новопришедшего, протягивавшего руку Катеньке. Я до сих пор не обращал внимания на сестру моего друга; она оставалась в глубине комнаты, сидя возле своей бабушки, и занималась, не подымая глаз, вязанием, неподвижная и безмолвная, как спящая птица. Вдруг, как будто бы пробуждённая каким-то магическим словом, она встала, совершенно преобразованная. До сих пор она выглядела школьницею, теперь же это была женщина. Она взглянула на новопришедшего и подала ему руку с таким доверием и такою радостью, что у меня, несмотря на мои пожилые года, затрепетало сердце: я понял теперь, кто такой был Венцель и почему он пользовался таким расположением Нанинки.

III. Песнь гусара

Я сделал в физике удивительное открытие, которое затмит собою открытие Ньепса и Дагера. Благодаря изученным и распределённым мною по классам явлениям, все эти ветоши, называемые моралью, политикой и литературою, составят отныне отрасль естественных наук; физика будет верховным законом для всего человечества. Мемуар, предназначаемый мною для академии, ещё не кончен; эта большая работа до сих пор ещё составляет тайну, но я полагаюсь на скромность читателя; я уверен, что он не выдаст моё открытие.

Многочисленные наблюдения, которые я производил в течение более тридцати лет, показали мне, что весь род человеческий, как мужская, так и женская половина его, распадается на два большие семейства, которые хотя и живут совокупно, но менее походят друг на друга, чем день походит на ночь. К первой категории, которую я на время назову светоносною, принадлежит порода людей, напитывающихся, так сказать, солнцем, что и служит объяснением того, почему они наэлектризовывают всё, к чему ни приближаются, и распространяют повсюду вокруг себя теплоту, сияние и жизнь. Это поэты, артисты, изобретатели, апостолы, патриоты, влюблённые и подобные им безумцы. Вторая же категория, для которой едва ли на каком-нибудь языке найдётся имя, но которую можно, было бы назвать отщепенской (отщепенцами — refractuires), заключает в себе неделимых, сделанных, по моему мнению, из смеси земли с тающим снегом, так как они повсюду распространяют влагу, холод, туман и скуку. Сюда относятся немощные, завистники, критики, у которых хватает силы только на то, чтобы кусаться, непонятые женщины, скептики, гордецы, молодые люди, уже успевшие пресытиться, высокомерные люди, серьёзные, торжественные личности… Но не будем говорить о политике.

У Венцеля душа была из солнечного луча. С его приходом мрачная гостиная, в которой мы разговаривали, просияла. Всё стало глядеть веселее, даже стол, на котором цветы, свечи и стаканы сверкали радостным блеском.

— Но дождёмте ужинать, — сказала, молодая девушка, — споёмте-ка что-нибудь!

— Да, да, — заметил Степан, никогда не расстававшийся со своим да, да. — споемте, только какую-нибудь чешскую песню. Смысл ее я объясню нашему другу. Нужно, чтобы наш: гость узнал всю прелесть этого звучного языка, самый простые слова которого так мелодично звучат в пении.

— Спойте-ка нам песнь гусара, — прибавила со своей стороны бабушка. — Мне очень нравятся этот разговор, в котором голос Катеньки так хорошо сливается с голосом Венцеля, Ну, начинайте же, мои дети!

Катенька была уже за фортепиано, играя нечто вроде мазурки, то весёлой, то жалобной. Вот перевод слов этой оригинальной песни, сделанной нами с немецкого перевода:

«В поле бьёт барабан, нас зовёт император, Я солдат; надо отправляться. Прощай, моя красавица! Семь лет тебя не видеть, чтобы при возвращении потерять!» — «Генрих, возьми это кольцо, положись на мою любовь.» Семь лет прошло. Маргарита в беспокойстве, томится, с сердцем, терзаемым скрытою болью. На неё указывают пальцем, смеются над её печалью; она убегает в поле, чтобы там скрыть свои слёзы. Кто этот красивый гусар, с чёрными усами, прогуливающийся как победитель, с своею саблею, с своим счастьем? «Ты одна, моё белокурое дитя? Если тебе нужен муж, то вот моя рука.» — «Великий Боже! Что делает Генрих?» — «Гусар, мой милый ангел, редко бывает верен; Генрих женился; его жена богата и прекрасна. Зачем трепетать? К чему плакать? Посмотри на меня. Прокляни неблагодарного! Прокляни изменника и отомсти за себя!» — «Пусть у него будет более счастливых дней, чем на небе бывает звёзд, когда рука Господа освобождает его от его завесы; пусть собравшиеся дети, более многочисленные, чем цветы на нивах, толпятся у его колен. Пусть их внимательная и очарованная мать в мире вкушает возле него счастье знать, что любима. И избави её, Господи, от этой боли, от которой бледнеют, боли, от которой умирают и от которой не желают лечиться!»

«Я вижу, моё милое дитя, что ты признаешь меня только тогда, когда я дам клятву перед священником; не думаешь ли ты, что ты одна должна уважать твою верность, не видела ли ты когда-нибудь этого перстня на моём пальце?» — «0 счастье свидеться, когда страдаешь, с тем, кого любить!» Церковные двери раскрылись, и они в тот лее день обвенчаны. И ангелы на небесах, благословляя их обоих, улыбаясь, поют: «Дети, будьте счастливы!»

Несмотря на то, что песнь была уже окончена, мне всё ещё казалось, что я слышу трогательную жалобу Маргариты и весёлый голос гусара. Я посмотрел на весёлых молодых людей, положивших в эту прелестную мелодию всю свою душу. И мечты, и воспоминания, одни за другими, стали проходить перед моими очарованными глазами.