Ансаровы огни

А еще люди любили Сабаная за песни. Пел он их в ночи у костра, охраняя скот, пел, когда шел по лесу, пел там, где бывал народ. И всегда неизбывной радостью звучали они. Как сухая трава от искры, разгорались сердца у людей и пылали думы после песен Сабаная. И страшней зверел бай. Покоя лишился он, думая, как заставить замолчать Сабаная.

А советчики тут как тут. Давно известно: когда лев за добычей идет по следу, шакалы вперед забегают. Не успел бай лениво мысли свои раскинуть, как один из слуг подсказал:

— От радости поет Сабанай.

— Какие же у него радости? — удивился бай.

— Всякие. Мать и отец — живы, здоровы. Первая радость. Девушка любит — вторая радость. По родной земле ходит — третья, самая большая радость. А земля-то цветами изукрашена, лесными богатствами населена, в небе — солнышко, и птицы поют. И он-то на ней работник.

Задумался бай, пораженный сидит. Казалось ему, что все радости земные он себе забрал, людям ничего не оставил…

И приказал бай слугам своим верным: схватить отца и мать Сабаная, бросить их в озеро с мертвой водой. Посмотрим, дескать, как-то запоет их веселый сынок!

Налетели, как коршуны, байские джигиты в кочевье, схватили стариков.

Ничего не знал, не ведал про то Сабанай. В горах байские отары стерег, красотою земною любовался. И только вернувшись домой, узнал, какое великое горе случилось.

— Ну, как там поет Сабанай? — нетерпеливо спрашивал бай.

— Поет, — отвечали верные слуги.

И верно: пел Сабанай. А люди, слушая его, распрямляли сгорбленные спины, пастухи крепче сжимали рукоятки кнутов, кузнецы поднимали молоты.

Хуже прежнего рассердился бай… И когда притихло кочевье, когда острая боль Сабаная по смерти отца и матери в тихую грусть перешла, решил бай нанести новый удар.

Как-то вечером поджидал Сабанай свою невесту Аку и пел для нее заветную песню. Не знал он, что, слушая его, злорадно улыбался бай: напрасно, дескать, стараешься, сокол, горлинка твоя брошена, связанная, на дно Поганого озера.

Пел Сабанай, пел свою заветную песню, но так и не дождавшись любимой, к кошу ее направился.

— Скажи, пожалуйста, почтенный ага, где твоя дочь? — спросил он у отца Аки.

— Разве она не дошла до тебя, Сабанай? Мы все здесь слышали твою песню…

Люди кочевья бросились в горы искать Аку. К длинным шестам привязали конские хвосты и смочив их смолою подожгли: стало в лесу светло, как днем.

Но, отыскав следы девушки на косой тропе, ведущей в гору, еще больше расстроились друзья Сабаная. Следы на полпути обрывались: все поняли, что злые люди отняли у Сабаная возлюбленную…

Радовался бай — наконец-то избавился он от ненавистных песен!

Но Сабанай запел. И страшной была его песня. Всю свою боль он слил с горем подневольного народа, и голос его звучал, как набатный призыв.

Испугался тогда бай, сна совершенно лишился. Приказал привести к себе Сабаная.

— Чем раньше вырвешь жало у змеи, тем лучше, — шипел он наушникам своим.

Высоко был Сабанай в горах, но ветром принесся посланец бая и велел пастуху следовать за ним.

Был поздний летний вечер. Все живое ложилось на покой, когда Сабанай и посланец бая соскочили с коней у байской юрты.

Десять лучников-воинов с колчанами за плечами словно выросли из-под земли и застыли возле бая — седого властного старика, одетого в богатый халат и обутого в мягкие сапожки. Видать, не грела кровь бая, хотя стояла летняя пора. Только неукротимая сила, сверкающая в его глазах под лохматыми бровями, говорила о неугасимой воле к жизни.

И вот встали друг против друга две силы. Один — требующий повиновения, другой — непокорный, как Ай на перекатах.

Приказ бая краток: связать пастуха цепями и кинуть в омут — рядом с теми озерами, куда были брошены отец, мать и невеста батыра.

Набросились лучники тут же на Сабаная. Как ни отбивался пастух, одолели лучники его, связали цепями и повели в ночь.

В дремучем лесу спрятала земля это озеро-омут.

Черная грязь лежала в нем поверх воды, и страшным местом люди озеро называли.

В глухую полночь добрались лучники до него. И как был Сабанай опутан цепями, так и кинули его в озеро, поспешив скорей уйти от того жуткого места.

Но пастухи тоже не дремали. Те, которым Сабанаевы песни крепче запали в сердце, первыми бросились спасать его.

Пока они пробирались через чащобу, искали тропу, те уже сделали свое черное дело. И что тут поднялось! Целая битва разыгралась. Пастухи требовали показать им то место, куда был брошен Сабанай…

Подбежали люди к озеру и от удивления замерли. Сабанай, как был брошен, так и лежал поверх воды, только печально глядел в небо.

Весть о том, что Сабанай не утонул в страшном омуте, живым остался, разнеслась по всему краю.

Донеслись слухи об этом чуде и до бая. В бессильной злобе решился бай на страшное дело: приказал уничтожить всех птиц в лесах вокруг людского жилья, зная, что их пенье — большая человеческая радость.

Птицы до последней были перебиты в лесу. Даже дятлы, и те мертвыми упали на траву. Омертвел лес…

Прошло три дня, как не стало в лесу птиц. А на четвертый, к ночи, когда баю не спалось, вдруг раздался гул. Словно земля под юртой зашевелилась. В страхе бай выскочил из юрты и увидел в полумраке, как лес двинулся на него… Вскочил бай на коня и помчался. Но ни один лучник не последовал за ним. В страхе они на месте ровно застыли.

А бай мчался все вперед и вперед. И сколько бы раз он ни оглядывался — лес медленно, но грозно двигался на него. Потом бай уже несся без памяти, не разбирая троп и дорог. А гул все нарастал и креп. Лес уже гудел, ревом и шумом будил горы. Ветви деревьев качались, как руки опечаленных людей. Гнев леса был так велик, что, говорят, на Таганае камни не удержались на вершинах и потоком хлынули вниз…

И в это время раздался голос Сабаная. Он запел, и лес остановился! А перед баем озеро показалось. Чуть сбулькала в нем вода — наступил конец для бая…

С той поры озеро это Зюраткулем зовется — могилой.

Озеро же, в которое был брошен Сабанай, и по сей день Сабанаевым люди называют и исцеление находят в нем. Рядом с ним также лечебные озера находятся: Родительское (Башкуль) и Обновляющее (Акакуль).

Родники, забившие из земли тогда, когда плакали люди о погубленных птицах, и ныне бегут, словно не давая людям забыть сказку о пастухе Сабанае.

Вот и конец старинной сказке. К былям наших дней подошли.

Когда ночь ложится на Урал и засыпают лес и горы, — будь это летней порой или в зимнюю стужу — зажигаются огни во дворцах, санаториях вокруг озера Увильды. И прошлое Урала теперь для людей только сказками звучит…

ГЛЯДЕНЬ-ГОРА

В стародавние времена люди в сказках сказывали, будто в каждой горе, как у человека, сердце бьется. И ежели задумает какой человек в гору пойти, на вершину забраться, — добрый человек, как по избе пройдет, спокойно поднимется, а другой, у кого в сердце зло да корысть, как ни цепляется он за каждый камень, ни хватается за кусты, — не дойти ему до вершины. То ветер налетит и такой, что пушинкой сдует в пропасть. То гроза загремит, молнии засверкают — одна гибель человеку. От него и следа не найдешь.

Взять хотя бы гору Иремель. Каждой жилкой, каждым камешком она чувствует, кто к ней подошел: человек с любовью или со злом. Вот потому и говорят, ни один корыстный человек да злой себялюб ни разу не смог до вершины Иремеля добраться.

А на Таганае дальнем и по сей день на вершине будто железный крест стоит, а под ним жаднющий горщик лежит. Хватал он хватал самоцветы, да в щель между скал и провалился. Сердце горы наказало его.