Рыжая девочка с зеленым бантом

Рыжик бежала, порой по пояс проваливаясь в снег. А кровь текла, ее становилось все меньше у Рыжика. И силы убывали. Она то отпускала часы, чтобы хоть немного "передохнуть, то снова сжимала их. Кровавый след оставался за ней на снегу. Уже совсем стемнело, когда она добежала до гор. Рыжик с отчаянием подумала, что никогда не одолеет эту почти отвесную ледяную стену, но собачка нашла тропинку, протоптанную горным медведем, властелином здешних мест.

Было девять часов, когда Рыжик достигла вершины. Отсюда в дальней дали, за Черным лесом, можно было различить электрическое зарево Лесного Города. Но Рыжик не видела огней. Глаза ее закрылись, и она упала, потеряв сознание, и теперь кувырком катилась по крутому склону, кончавшемуся в Черном лесу. Пегая собачонка бежала рядом, лаяла, звала на помощь, но никто не откликался. Должно быть, никого и не было в горах той ледяной ночью.

Наконец Рыжик очутилась на небольшой каменной площадке у самого подножия гор. Она лежала неподвижно и непременно замерзла бы, но из ночного неба стая за стаей стали спускаться осенние листья и укутали ее с головы до ног.

Листья, листья… Они рождаются зелеными, веселыми и все долгое лето кормят, одевают дерево, не отлучаясь ни на шаг. Осенью они преображаются на зависть самым первым красавицам; теперь в желтом, золотом, оранжевом, пурпурном светится все, что они успели узнать, услышать, понять: песни птиц, шепот влюбленных, бег оленя и крадущийся шаг волка, сполохи лесных пожаров – словом, все-все. Теперь они чаще нетерпеливо взмахивают крылом, чтобы наконец оторваться от дерева, которому они больше не нужны, и постранствовать по белу свету: «Себя показать и других поглядеть». И вот уже они летят, опускаясь ненадолго, чтобы снова подняться в небо. Летят, даруя радость всем, кто их увидит, а иногда, если придется, вмешиваясь в человеческие и волшебнические дела, как рассказано в этой истории.

И вот, погасшие, они снова согревают, уже не дерево, как в юности, а человека, маленькую девочку. Тихо, тихо, устало шелестят они; этот напев совсем не похож на прежние песни, и слышится в нем одно – спокойное прощание с жизнью тех, кто выполнил все сужденное, кому в прошлом не о чем сожалеть.

Высокий лиственный холм укрыл Рыжика. Пегая собачонка забралась на его вершину и лаяла, не переставая: «Если есть хоть одна живая душа, отзовись!»

А секунды бежали и бежали. Рыжик снова сжала было часы, но сил не осталось, ладонь сама собой распрямилась; время побежало к полуночи, к последнему сроку, к смерти, может быть…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,

А там, в Лесном Городе, Мальчик и Старшая Фея Леса не спускали глаз с подснежника. Цветок склонялся, вот-вот сломается, лепестки закружились в воздухе. Старшая Фея выбежала на балкон, взлетела, бросилась в ночную вьюгу. Злой ветер швырнул ее обратно – феина наука не разрешает помогать другой фее, по своей воле избравшей человеческую судьбу, даже если она твоя сестра.

Теперь Мальчик бросился искать Рыжика. Он бежал по заметенным снегом ее следам, будто ясно видел их – недаром он столько лет был собакой! – по окраинным улицам, полем до леса, и дальше, натыкаясь на черные стволы деревьев, продираясь сквозь колючие кустарники.

Вдруг сквозь треск ломающихся сучьев и гул зимнего ветра послышался собачий лай: «Спасите-е-е! На по-о-оо-мощь!»

Одна-единственная минута оставалась до двенадцати часов, когда Мальчик подбежал к подножию гор. Рыжик услышала шаги, частое дыхание и сквозь толщу листьев угадала Мальчика. Из последних сил в самую последнюю секунду она повернула Кольцо, и колдовство навсегда рассеялось.

В ту же секунду все часы в Лесном Городе стали отбивать двенадцать: «Бим-бимм-бимм», «Бом-бомм-боммм», «Дили-динь-дили-динь, ди-ли-динь».

Мальчик разбросал листья, поднял Рыжика и побежал. Она была ужасно бледна, ни кровинки в лице. На пустыре, где ровно сутки назад началось ее путешествие, Рыжик вдруг слабым голосом попросила:

– Там где-то лежат туфельки. Пожалуйста, найди их и подари мне на Новый год;

И в самом деле, какой же Новый год без подарка?…

Во второй раз Рыжик очнулась, когда они были уже в подъезде дома.

– Как тепло, – прошептала она.

Старшая Фея Леса уложила Рыжика в постель, заботливо укрыла ее.

– Он окончился, человеческий подвиг, который ты мне предсказала? – спросила Рыжик сестру. – Я справилась?

– Ты отлично справилась. Тебя называли глупенькой, но я-то всегда знала, какое у тебя мудрое сердце. Ты справилась, Рыжик, но человеческий подвиг никогда не кончается; он так же короток и долог, как коротка и долга сама человеческая жизнь.

Старшая Фея и Мальчик, ступая на носках, вышли из комнаты, пегая собачонка свернулась на коврике у кровати; один глаз у нее закрылся, ведь бна тоже очень устала, но другой оставался открытым. Сквозь чуткий сон она вслушивалась в темноту – сторожила свою хозяйку.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Я жил в том же Лесном Городе, в том же самом доме номер четыре по Аниному переулку, только этажом ниже Рыжика и кое-что из того, что здесь рассказано, наблюдал своими глазами.

А потом Рыжик с сестрой и Мальчик переехали далеко, на другой конец Города. Мы не виделись ровно восемь лет. Совсем недавно, тридцать первого декабря 1976 года в одиннадцать часов ночи, я шел по бульварам к друзьям встречать Новый год. Невдалеке стоял отлитый из чугуна черный памятник поэту – в крылатке, со шляпой в руке, с обнаженной, не успевшей поседеть в короткой жизни, но седеющей от снега курчавой, чуть склоненной головой.

Как же хорошо зимней ночью на старом бульваре! Я шел, повторяя про себя то, что шептали чугунные губы поэта, и забыл обо всем, когда вдруг столкнулся, как говорится, нос к носу с Рыжиком и Мальчиком.

Они очень выросли, особенно Мальчик, и, по правде, следовало бы их называть юношей и девушкой, но для меня они по-прежнему оставались девочкой и мальчиком.

Мы обрадовались неожиданной встрече, поздравили друг друга с наступающим Новым годом, Рыжик даже чмокнула меня теплыми губами, а я поцеловал ей руку, хотя она не очень-то походила на взрослую даму, и спросил, где и с кем они собираются встречать праздник.

– В лесу, конечно,- ответила Рыжик.- Со Стариком и Старухой, с Белкой и Зайцем, которые учили меня в детстве, с гномами, нашими друзьями.

– А сестра? – спросил я.

– Конечно,- ответила Рыжик,- но она прилетит попозже. Ведь сестричка не только учительница, но и Фея. Разве вы не знали? Она должна этой ночью услышать все мечты, все до единой, даже самой крошечной; мечта, которую она не узнает, умрет, а когда умирает мечта, это почти так же невозвратимо, как когда умирает человек. Мечта же, доверенная ей, исполнится.

Я задумался. Я очень глубоко задумался и не сразу решился признаться:

– У меня тоже есть мечта!

– Какая? – спросила Рыжик.

– Написать сказку… О вас… Я давно думаю об этом.

– Обо мне и Мальчике? – Рыжик вскинула глаза на своего спутника. Они весело рассмеялись. – Ну что ж, идите домой, садитесь к столу и ждите. Сестра прилетит, и мечта исполнится. Все, все исполняется, но, конечно, только если вы верите в чудеса и сказки. – С этими словами Рыжик исчезла вместе с Мальчиком и собачкой.

Я остался один. «Если вы верите», – сказала Рыжик. Конечно, я верил. И не только потому, что мы встретились на этом удивительном бульваре, полном стихами, сказками, пророчествами, доверием к человеческому сердцу – разве это не главное из того, что Поэт подарил людям?!

Верил еще и потому, что как раз в годы, когда дети взрослеют, долго тяжело болел, и врачи разрешили мне читать только сказки. И когда я выздоровел, сказки остались со мной, хотя я это и не сразу понял. Остались, как остаются порой перелетные птицы зимовать на незамерзающем озере.