Сказки давнего времени

А Солнце, как ни было раскалено, еще вдвое сильнее накалилось. Ударило Солнце сверху, раскалило пустынную бановину, нагрело и небо и землю; железную гору могло бы раскалить.

Побелели шлемы на суровых войсках, раскалились их тяжелые латы, раскалились копья и секиры. Охватила жара жестокую царевну, охватила жара бесчисленных стрелков, у которых мозг горит под шлемами, а грудь изнывает под латами. Кто не нашел защиты под кровом, тот в живых не останется. Жара войско на землю свалила. Один поперек другого падает; кто-то своего побратима хочет позвать, но еще и не позвал, а уже свалился.

Так изнуряет Солнце войско суровое, а Мокошь, находясь под войском, Солнцу помогает и открывает глубокие трясины. Где кого Солнце валило, там тотчас же под ним и трясина открывалась: в трясину он падает, а трясина над ним закрывается; где кто стоял, там и могилу нашел.

Исчезаете так воин за воином, стрелок за стрелком, и царевна, и оружие боевое, и секиры, и булавы. Страх поглядеть на такое огромное войско, которому Солнце с небес суд изрекает: Солнце суд творит, а земля его выполняет! В короткое время, как по мановению, исчезло это могущественное войско, и в целой бановине нет нигде живой души. Только те, которые были под кровом дома закопченного, живы остались.

Снова открылась тихая, пустая бановина Олеха-бана, а в окно выглянула радостная девица Нева Невичица, чтобы увидать, не смягчился ли деверь, уничтожив пакость на всем свете!

Скоро оправились от ран добрые молодцы, потому что помогло им счастье, но еще скорее оправились бедняки, потому что их несчастье всему научило. А Олеху-бану и болеть не даст Нева Невичица. На заре послали они тонкую ласточку с приветствием к Солнцу. До сумерек еще вернулась ласточка, принесла им от Солнца благодарность за привет и приказание на завтра назначить свадьбу, потому что деверь к ним придет на свадьбу.

Так они постановили, так и сделали, а свадьба была такая и веселились они так в пустой бановине, что подобной свадьбы не было с сотню еще лет и в тридесятом царстве.

Сказка восьмая

Ягор

I

ЖИЛ-БЫЛ ребенок, по имени Ягор и остался он маленьким после матери у мачехи, злой и пакостной. Бессердечная мачеха мучит, подобно злому безвременью, ребенка и холодом, и голодом, а отца испортила разными травами-зельями, и он тоже о сыне не заботится.

Терпел Ягор некоторое время, терпел, но и сердечко дитяти переполнилось в конце-концов печалью. Пошел бедняга в сарай, лег лицом в солому и горько заплакал. «Что делать, куда пойти мне несчастному?» В это время он слышит, как что-то в соломе шевелится, будто мышь. Приблизилось ему к уху и шепнуло: «Не плачь, дитя мое, Ягор. Не беспокойся ни о чем. Нас здесь трое, мы тебе будем полезны».

Поднял Ягор голову, осмотрелся вокруг. Но как и до сих пор, — в сарае только к яслям привязанная коровка-бурёнушка, да рыжая козочка, которую мать Ягора вскормила и выходила. И больше никого нет.

— Не ты ли мне это говорила? — спросил Ягор бурёнушку.

— Нет, — ответила она.

— А может быть ты? — спросил он рыжую козочку.

— И не я, — отвечает коза.

— Но кто же это и почему говорит, что вас трое, когда здесь вас только двое.

— Это Баган [9]говорит, он и есть при нас двух третий в сарае, он и старший среди нас, — отвечает бурёнушка.

— А куда он исчез? — спрашивает Ягор.

— Вон там он, в снопе пшеницы.

— А где же здесь в сарае сноп пшеницы? — спрашивает опять Ягор.

— Сноп пшеницы вон там в правом углу сарая, вплетенный с камышом в глиняную стенку, — отвечает бурёнушка.

— А с каких пор он там? — удивился ребенок.

— Уже пятьдесят лет.

— А кто его туда вмазал?

— Дед твой, когда этот сарай строил, — говорит бурёнушка.

— А зачем он вмазал в стену сноп пшеницы?

— Чтобы привлечь Багана. И так как Баган тогда здесь поселился, то он вам и до сих пор стережет скот в сарай и все имущество, находящееся в хлеве и в хате, и все, что бы ни происходило в вашем доме, происходит при его участии.

Когда бурёнушка рассказала ему это, огляделся Ягор по сараю и что-то хорошее почувствовал он в сердце и к деду, и к Багану, и к снопу пшеницы, вмазанному в стену.

А бурёнушка опять говорит:

— Если ты хочешь меня послушать, то сделай ты яслицы; пусть они будут не больше пяди в ширину, не больше пальца в вышину. Помести ты их, чтобы никто не знал, под наши ясли. И когда ты будешь вечером нам давать корм, брось ты горсть корма и Багану в яслицы, а когда будешь нам стлать солому, постели и ему. Так ты поступай и ничего не бойся».

Послушал Ягор бурёнушку, сделал и пристроил маленькие яслицы, клал туда Багану корм и стлал ему солому. От этого дня имел ребенок в сарае и пищу, и защиту. Там он ночевал, туда и прятался. А коровка, козочка и Баган, как обещали, так и поступали. Если ночью ветер, Баган сено на щели набрасывает, чтобы маленькому было в сарае тепло; а когда мачеха утром придёт доить коровку и козочку, они дают не все молоко, а только половину, а другую половину для Ягора придерживают.

Стал Ягор расти, как ель на горе. Все вокруг дивились, что дитя при мачехе так растет. А мачеха всё злится и злобится, потому что знает, что ребенку зла причинить не может.

Думала она, размышляла много, много дней и ночей и, наконец, что-то придумала. И когда однажды муж на заре собрался траву косить, говорит она ему:

— Не носи ты, дорогой мой, обед с собой. Я тебе его в полдень пошлю с ребёнком.

Послушался ее муж, взял только косу и пошел на сенокос.

К полудню сварила его жена горшок каши, испекла хлеб, положила в корзиночку и сказала Ягору:

— Вот тебе корзиночка, отнеси отцу обед.

Пошел Ягор, а мачеха вышла за калитку поглядеть на него.

Знала она, что с ним будет, и кто на него позарится в полуденной жаре.

Жара ударяет с неба, травка прячется под травку, а все живое убежало в кусты, в тень, чтобы спрятаться от солнца. И только Ягор идет тропой через луг; нигде ни намека на холодок, а воздух играет перед глазами, словно золотая водица.

Когда Ягор вышел за калитку, с той стороны плетня, в крапиве, баба Полудённица [10]сидела, сжавшись, над своей норой. Зовется эта баба Полу-дённицей потому, что только в полдень выходит она из своей норы, чтобы, подобно змее, понежиться на летнем припёке и высмотреть, кого бы огреть крапивой. Заметила баба ребёнка, поскорее нарвала пучок крапивы и побежала за ним. Шагов ее не слышно, тени она не отбрасывает. Догнала она его на тропинке, во ржи, на самом солнцепеке, хлестнула его крапивой по затылку. Как только она его крапивой хлестнула, мрак закрыл глаза ребенку, упал он на тропинку и потерял сознание. Взяла баба горшок: один раз хлебнула — всю кашу выхлебала; взяла и хлебец: один раз глотнула, весь хлебец съела. А затем перебросила Ягора, как мешок, на спину и отнесла в свою нору.

Мачеха, из-за калитки все это увидев, потирая руки, сказала: «Хорошо. Этот уж больше не вернется».

А баба Полудённица, унеся Ягора под землю, потащила его там по мрачному рву, пока не дошла до места, где откуда-то струились страшная жара и зной. Остановилась баба, дунула на Ягора, он и пробудился от сна.

Взяла баба ребенка за руку и повела его дальше. Они быстро пришли на какую-то площадку, величиной с огромное гумно, а над нею был свод из обожжённой глины, словно большая шапка. Подле гумна двенадцать печей: шесть красных, из которых красное пламя бьёт, а шесть жёлтых, из которых жёлтое пламя бьёт. Гумно всё было выравнено потому, что множество слуг работало около печей. В красных печах овцы жарятся, а в жёлтых хлеба пекутся, и все это идет бабе Полудённице на обед.