Тысяча и одна ночь

И опьянение побудило меня сесть в эту корзину, и вдруг владельцы дома потянули её вместе со мной, думая, что я тот, кого они поджидали. И они подняли корзину к верхушке стены, и вдруг, я слышу, четыре невольницы говорят мне: «Выходи, простор тебе и уют!» И одна невольница шла передо мной со свечкой, пока я не спустился в дом, где были убранные комнаты, подобных которым я не видел нигде, кроме халифского дворца. И я сел, и не успел я опомниться, как подняли занавески на одной стороне стены, и вдруг появились прислужницы, которые шли, держа в руках свечи и жаровни с куреньями из какуллийского алоэ [316], и посреди них шла девушка, подобная восходящей луне. И я поднялся, а она сказала; «Добро пожаловать тебе, о посетитель!» И затем она посадила меня и стала меня расспрашивать, какова моя история, и я сказал: «Я вышел от одного из моих друзей, и время обмануло меня, и по дороге меня прижала нужда помочиться. И я свернул в этот переулок и увидел брошенную корзину, и вино посадило меня в неё, и корзину со мной подняли в этот дом, и вот то, что со мной было. „Тебе не будет вреда, и я надеюсь, что ты восхвалишь последствия твоего дела“, – сказала женщина. А затем она спросила меня: „Каково твоё ремесло?“ – „Я купец на рынке Багдада“, – ответил я. „Знаешь ли ты какие-нибудь стихи?“ – спросила она, и я ответил: „Я знаю кое-что незначительное“. И девушка молвила: „Напомни из этого что-нибудь“. Но я отвечал: „Приходящий теряется, начни ты“. – „Ты прав“, – ответила девушка и произнесла нежные стихотворения, из тех, что сказаны древними и новыми, и было это из числа лучших их слов, а я слушал и не знал, дивиться ли её красоте и прелести, или тому, как она хорошо говорят. „Прошла охватившая тебя растерянность?“ – спросила потом девушка. И я ответил: „Да, клянусь Аллахом!“ И тогда она сказала: „Если хочешь, скажи мне что-нибудь из того, что ты знаешь“. И я сказал ей столько стихов древних поэтов, что этого было достаточно. И девушка одобрила меня и воскликнула: „Клянусь Аллахом, я не думала, что среди детей лавочников найдётся подобный тебе!“ А затем она приказала подать кушанья…»

И сказала Шахразаде сестра её Дуньязада: «Как сладостен твой рассказ, и прекрасен, и приятен, и нежен!»

И Шахразада ответила: «Куда этому до того, что я расскажу вам в следующую ночь, если буду жить и царь пощадит меня!..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот восьмидесяти, Шахразада сказала: «Куда этому до того, что расскажу вам теперь, если царь пощадит меня».

«Закончи свой рассказ», – молвил царь. И Шахразада сказала: «С любовью и удовольствием.

Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак Мосульский говорил: «И затем девушка приказала принести кушанья. И их принесли, и она стала брать их и ставить передо мной (а в комнате были разные цветы и диковинные плоды, которые бывают только у царей). А потом она велела подать вино, и выпила кубок, и подала кубок мне, и сказала: „Теперь время для беседы и рассказов“.

И я пустился с нею беседовать и говорил: «Дошло до меня, что было то-то и то-то, и говорил некий человек тото…» – и рассказал ей множество хороших рассказов. И женщина развеселилась от этого и сказала: «Поистине, я дивлюсь, как это человек из купцов помнит такие рассказы. Это ведь из бесед с царями». – «У меня был сосед, который беседовал с царями и был их сотрапезником, – отвечал я, – и когда он бывал не занят, я заходил к нему в дом, и он нередко мне рассказывал то, что ты слышала». – «Клянусь жизнью, ты хорошо запомнил!» – воскликнула девушка. И затем мы стали беседовать, и всякий раз, как я замолкал, начинала она, пока мы не провели так большую часть ночи, и пары алоэ благоухали.

И я был в таком состоянии, что если бы аль-Мамун мог его себе представить, он бы, наверное, взлетел, стремясь к нему. «Поистине, ты из самых тонких и остроумных людей, так как обладаешь редким вежеством, – сказала девушка. – Но теперь остаётся только одна вещь». – «Что же это?»

спросил я. И она молвила: «Бустби ты умел петь стихи под лютню!» – «Я предавался этому занятию в прошлом, но, не добившись удачи, отвернулся от него, хотя в моем сердце был жар, и мне бы хотелось получше исполнить что-нибудь в этой комнате, чтобы эта ночь стала совершённой», – ответил я. И девушка сказала: «Ты как будто намекнул, чтобы принесли лютню?» – «Тебе решать, ты милостива, и это будет от тебя добром», – молвил я.

И девушка велела принести лютню, и спела таким голосом, равного которому по красоте я не слыхивал, с хорошим уменьем, отличным искусством в игре и превосходным совершенством. «Знаешь ли ты, чья это песня, и Знаешь ли ты, чьи стихи?» – спросила девушка. «Нет», – отвечал я. И она сказала: «Стихи такого-то, а напев – Исхака». – «А разве Исхак – я выкуп за тебя! – так искусен?» – спросил я. «Ах, ах! – воскликнула девушка. – Исхак выделяется в этом деле!» – «Слава Аллаху, который даровал этому человеку то, чего не даровал никому!» – молвил я. И девушка сказала: «А что бы было, если бы ты услышал эту песню от него!»

И мы продолжали проводить так время, а когда показалась заря, подошла к девушке старуха – будто бы из её нянек – и сказала: «Время пришло!» И при этих словах девушка поднялась и молвила: «Скрывай то, что с нами было, так как собрания охраняются скромностью…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала двести восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала: „Скрывай то, что с вами было, так как собрания охраняются скромностью!“ И я воскликнул:

«Пусть буду я за тебя выкупом!» – «Мне не нужно наставлений!»

И потом я простился с девушкой, и она послала невольницу, которая шла передо мной до ворот дома и открыла мне, и я вышел и направился домой. И я сотворил утреннюю молитву и поспал, и ко мне пришёл посланный от аль-Мамуна, и я пошёл к нему и оставался весь день у него. Когда же пришло время вечера, я стад думать о том, что было со мной накануне – а это дело, от которого удержится только глупый, – и вышел, и пришёл к корзине, и сел в неё, и меня подняли в то место, где я был накануне. «Ты стал прилежен», – сказала девушка. И я воскликнул: «Я думаю, что был лишь небрежен!»

И затем мы принялись разговаривать, как делали в прошлую ночь, и беседовали и говорили стихи и рассказывали диковинные истории – она мне, а я ей – до самой зари. А потом я ушёл домой и совершил утреннюю молитву и поспал, и ко мне пришёл посланный от аль-Мамуна, и я отправился к нему и оставался весь день у него. И когда наступило время вечера, повелитель правоверных сказал мне: «Заклинаю тебя, посиди, пока я схожу по делу и приду». И когда халиф ушёл и скрылся, беспокойство поднялось во мне, и я вспомнил о том, что со мною было, и ничтожным показалось мне то, что достанется мне от повелителя правоверных. И я вскочил, чтобы уйти, и вышел бегом, и пришёл к корзине, и сел в неё, и её подняли со мною в комнату, и девушка сказала мне: «Может быть, ты наш друг?» И я воскликнул: «Да, клянусь Аллахом!» – «Ты сделал наш дом постоянным местопребыванием?» – спросила она. И я ответил: «Пусть буду я за тебя выкупом! Право на гостеприимство длится три дня, а если я вернусь после этого, моя кровь будет вам дозволена».

И потом мы сидели, как и прежде, а когда время приблизилось, я понял, что аль-Мамун непременно меня спросит и удовлетворится, только узнав всю мою историю. И я сказал девушке: «Я вижу ты из тех, кому нравится пение, а у меня есть двоюродный брат, который красивее меня лицом, почётнее саном и более образован, и он лучше всех созданий Аллаха великого знает Исхака». – «Разве ты блюдолиз?» – спросила девушка. И я молвил: «Ты властна решать в этом деле». А она оказала: «Если твой двоюродный брат таков, как ты его описываешь, знакомство с ним не будет нам неприятно».