Тысяча и одна ночь

После совершённого приветствия и привета и уважения от Шамс-ад-дина его сыну Абу-ш-Шамату. Знай, о дитя моё, что до меня дошла весть об убиении твоих людей и ограблении твоего имущества и поклажи, и я послал тебе вместо неё эти пятьдесят тюков египетских тканей, и одежду, и соболью шубу, и таз и кувшин из золота. Не бойся же беды! Деньги – выкуп за тебя, о дитя моё, и да не постигнет тебя печаль никогда. Твоей матери и родным живётся хорошо, они здоровы и благополучны и приветствуют тебя многими приветами. И дошло до меня, о дитя моё, что тебя сделали заместителем у девушки Зубейды лютнистки и наложили на тебя ей в приданое пятьдесят тысяч динаров. Эти деньги едут к тебе вместе с тюками и твоим рабом Селимом».

Окончив читать письмо, Ала-ад-дин принял тюки и, обратившись к своему тестю, сказал ему: «О мой тесть, возьми пятьдесят тысяч динаров – приданое за твою дочь Зубейду, и возьми также тюки и распоряжайся ими: прибыль будет твоя, а основные деньги верни мне». – «Нет, клянусь Аллахом, я ничего не возьму, а что до приданого твоей жены, то о нем сговорись с ней», – отвечал купец; и Ала-ад-дин поднялся, и они с тестем вошли в дом, после того как туда внесли поклажу.

И Зубейда спросила своего отца: «О батюшка, чьи это тюки?» И он отвечал ей: «Это тюки Ала-ад-дина, твоего мужа, их прислал ему его отец вместо тех тюков, которые забрали арабы, и он прислал ему пятьдесят тысяч динаров, и узел с платьем, и соболью шубу, и мула, и таз и кувшин из золота, а что касается приданого, то решать о нем предстоит тебе».

И Ала-ад-дин поднялся и, открыв сундук, дал Зубейде её приданое; и тогда юноша, её двоюродный брат, сказал: «О дядюшка, пусть Ала-ад-дин разведётся с моей женой»; но её отец ответил: «Это уже больше никак не удастся, раз власть мужа в его руках».

И юноша ушёл огорчённый и озабоченный, и слёг у себя дома, больной, и было в этом исполнение его судьбы, и он умер.

Что же касается Ала-ад-дина, то, приняв тюки, он пошёл на рынок и взял всего, что ему было нужно: кушаний, напитков и топлёного масла, и устроил пир, как и всякий вечер, и сказал Зубейде: «Посмотри на этих лгунов дервишей: они обещали нам и нарушили обещание». – «Ты сын старшины купцов, и у тебя были коротки руки для серебряной полушки, так как же быть бедным дервишам?» – сказала Зубейда; и Ала-ад-дин воскликнул: «Аллах великий избавил нас от нужды в них, но я больше не открою им ворот, когда они придут к нам!» – «Почему? – сказала Зубейда. – Ведь благо пришло к нам после их прихода, и всякую ночь они клали нам под коврик сто динаров. Мы обязательно откроем им ворота, когда они придут».

И когда свет дня угас и пришла ночь, зажгли свечи, и Ала-ад-дин сказал: «О Зубейда, начни, сыграй нам музыку». И вдруг постучали в ворота. «Встань посмотри, кто у ворот», – сказала Зубейда; и Ала-ад-дин вышел и открыл ворота и увидел дервишей. «А, добро пожаловать, лжецы, входите!», – воскликнул он; и дервиши вошли с ним, и он посадил их и принёс им скатерть с кушаньем, и они стали есть и пить, радоваться и веселиться.

А после этого они сказали ему: «О господин наш, наши сердца заняты тобою: что у тебя произошло с твоим тестем?» – «Аллах возместил нам превыше желания», – ответил Ала-ад-дин; и дервиши сказали: «Клянёмся Аллахом, мы за тебя боялись».

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала двести пятьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дервиши сказали Ала-ад-дину: „Клянёмся Аллахом, мы за тебя боялись, и нас удерживало лишь то, что у нас в руках не было денег“. – „Ко мне пришла помощь от моего господа, и мой отец прислал мне пятьдесят тысяч динаров и пятьдесят тюков тканей, ценою каждый в тысячу динаров, и платье, и соболью шубу, и мула, и раба, и таз и кувшин из золота, и между мной и моим тестем наступил мир, и жена моя мне принадлежит по праву, и хвала Аллаху за все это“, – ответил Ала-ад-дин.

А затем халиф поднялся, чтобы исполнить нужду, и везирь Джафар наклонился к Ала-ад-дину и сказал ему: «Соблюдай пристойность: ты находишься в присутствия повелителя правоверных». – «Что я сделал непристойного в присутствии повелителя правоверных и кто из вас повелитель правоверных?», – спросил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: «Тот, кто разговаривал с тобой и поднялся, чтобы исполнить нужду, – повелитель правоверных, халиф Харун ар-Рашид, а я – везирь Джафар, а это – Масрур, палач мести, а это Абу-Новас аль-Хасан ибн Хани. Обдумай разумом, о Ала-ад-дин, и посмотри: на расстоянии скольких дней пути Каир от Багдада?» – «Сорока пяти дней», – ответил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: «Твои тюки отняли у тебя только десять дней назад, так как же весть об этом достигла до твоего отца и он собрал тебе тюки, которые покрыли расстояние сорока пяти дней в эти десять дней?» – «О господин мой, откуда же это пришло ко мне?» – спросил Ала-ад-дин. «От халифа, повелителя правоверных, по причине его крайней любви к тебе», – ответил Джафар.

И пока они разговаривали, халиф вдруг вошёл к ним. И Ала-ад-дин поднялся и поцеловал перед ним землю и сказал: «Аллах да сохранит тебя, о повелитель правоверных, и да сделает вечной твою жизнь и да не лишит людей твоих милостей и благодеяний!» – «О Ала-ад-дин, – молвил халиф, – пусть Зубейда сыграет нам музыку ради сладости твоего благополучия». И Зубейда играла им на лютне музыку, чудеснейшую среди всего существующего, пока не возликовали каменные стены и не воззвали струны в комнате: «О любимый!»

И они провели ночь до утра в самом радостном состоянии, а когда наступило утро, халиф сказал Ала-ад-дину: «Завтра приходи в диван» [280], и Ала-ад-дин ответил: «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных, если захочет Аллах великий и ты будешь в добром здоровье!» Ала-ад-дин взял десять блюд и, положив на них великолепный подарок, пошёл с ними на другой день в диван; и когда халиф сидел на престоле в диване, вдруг вошёл в двери дивана Ала-ад-дин, говоря такие стихи:

«Добро пожаловать, о Ала-ад-дин», – сказал халиф и Ала-ад-дин ответил: «О повелитель правоверных, пророк – да благословит его Аллах и да приветствует! – принимал подарки, и эти десять блюд с тем, что есть на них, – подарок тебе от меня». И халиф принял от него это и велел дать ему почётную одежду и сделал его старшиной купцов и посадил его в диване, и когда он там сидел, вдруг вошёл его тесть, отец Зубейды.

И, увидев, что Ала-ад-дин сидит на его месте и на нем почётная одежда, он сказал повелителю правоверных: «О царь времени, почему этот молодец сидит на моем месте?» – «Я назначил его старшиной купцов, – сказал халиф. – Должности жалуются на срок, а не навеки, и ты отстранён». – «От нас и к нам идёт благо! – воскликнул отец Зубейды. – Прекрасно то, что ты сделал, о повелитель правоверных, и да поставит Аллах лучших из нас властителем наших дел. Сколько малых стало великими!» Потом халиф написал Ала-ад-дину грамоту и дал её вали, и вали отдал грамоту факелоносцу, и тот возгласил в диване: «Нет старшины купцов, кроме Ала-ад-дина Абу-шШамата! Его слова должно слушать и хранить к нему почёт, и ему подобает уважение и почтение и высокое место»

А когда диван разошёлся, вали пошёл с глашатаем перед Ала-ад-дином, и глашатай кричал: «Нет старшины купцов, кроме господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата» И они ходили с ним кругом по площадям Багдада, и глашатай кричал и говорил: «Нет старшины купцов, кроме господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата»

А когда наступило утро, Ала-ад-дин открыл для раба лавку и посадил его в ней продавать и покупать, а что касается самого Ала-ад-дина, то он каждый день садился на коня и отправлялся в должность, в диван халифа…»