Сказки

А когда они закрыли за собой двери дворца, с неба упало три яблока: одно для меня, одно для тебя, а третье для того, кто сказку слушал. Я свое яблоко скушал.

Слава, дочь земли

Было ли то или не было? Если бы не было, и люди бы о том не говорили!..

Жили-были старик со старухой, да такие старые, что счет годам позабыли, и такие бедные, что даже глиняной кружки у них не было воды напиться. Только старикам и осталось, что на лавке сидеть, смерти ждать да о том тосковать, что в жизни не сбылось.

— Ох, дед, ну и пусто же у нас в землянке! — говорит старуха. А старик ей отвечает:

— Молчи, баба! Не береди ты мне душу попусту!

И не было у стариков ни детей, ни собаки, ни кошки, ни курочки, ни уточки — словом никого, кого бы лелеять, за кем бы ухаживать.

Вот что тому старику как-то раз взбрело в голову. Проснулся он поутру, да и говорит старухе:

— Эй, старуха, доколе нам с тобой, как сычам, одиноко век вековать да на судьбу плакаться? Конечно! Хочу, чтобы и у нас в землянке голосок детский слышался, чтобы мне, старику, наказывал: «Сделай мне то да то, тятя!» Коли сесть да подумать, разве я много хочу?

— Да что ты, дед? В своем ли ты уме? — сердито отвечает ему старуха. — Ну откуда нам с тобой детей взять на старости? Кто тебя тятей звать станет?

— Откуда — не откуда, а раз я хочу, так оно и будет!

Сказал и принялся всякие пустяки собирать. А бабка на него глядит да дивится. Собрал он что надо, и давай глину месить. Вымесил да из глины той девочку вылепил. На щечки два розовых лепестка налепил, из черной волны кудри сделал, а вместо глаз васильки в глину вставил. Вышла куколка — заглядение!

Увидела старуха, что дед затеял, стоит и посмеивается. А потом она и смеяться перестала. «А почему бы, — думает, — нам и в самом деле дочки не иметь, хотя бы такой вот маленькой, пусть даже говорить она не может?»

Взяла старая ту куколку, спеленала, колыбельку из корытца смастерила и давай ее качать, спать укладывать.

А куколка вдруг и говорит:

— А что мы, тятя и мама, не евши ляжем?

Остолбенели старики. Больше дед испугался. Он ведь своими руками куколку из глины вылепил, — откуда было у нее голосу взяться?

— Да, милая, — говорит. — Мы ведь не всякий день едим. Есть-то у нас нечего…

А старуха никак в себя прийти не может. Подошла к колыбельке, глядит на дочку нежданную да ладонью рот прикрывает.

— Отчего ты меня, матушка, не любишь? — говорит куколка. — На ручки не возьмешь, не приголубишь?!

Услышала это старуха и совсем растерялась. Взяла дочку на руки, к груди прижала, расцеловала, а у самой слезы из глаз катятся. Потом деду передает, а дед бабке, а она опять деду…

— Ну вот, так хорошо. — говорит девочка, — а только как же это голодными спать ложиться?

Стыдно старухе своей нищеты, да только ведь на нет, как говорится, и суда нет, — ничего не поделаешь.

— А чего это вы белую капусту, что в воде там лежит, не сварите?

А там, неподалеку, речка протекала. Только кому с того толк? Ни одной рыбешки в ней не было, одни белые голыши лежали.

— Как их варить, деточка? — говорит дед. — Не капуста это, камни речные!.. Их и молодые зубы не угрызут, а у нас с бабкой одни корешки да десны остались. Больше мусолим, чем грызем…

А она все нет да нет.

— Давайте попробуем, — говорит.

И так их девочка уговаривала, так просила, что старики меж собой так решили:

— Откуда дитятку наши дела знать? Давай, положим камни вариться, тогда и она увидит, что из них сваришь.

Затопила старуха печь, налила воды в горшок, а дед пошел камней набрать. Вот закипела вода, положила бабка в нее камни, сварила, да на деревянную тарелку опрокинула. Глядь, а камни-то мягкие, как картошка, да так вкусно пахнут! Никогда еще еда у стариков так не пахла. А тут, видишь, камни вареные запахли.

Ничего старики не сказали. Да и что же тут скажешь? Наелись сами, дочку накормили, да и легли спать. С тех пор не знали они больше о еде заботы. А у камней всякий раз другой вкус, какого дочке их с васильковыми глазами захочется.

— Что же вы до сих пор имени мне не даете? — спрашивает она как-то раз.

— И верно! — спохватились старики. — Как же это? Надо ей имя дать.

И назвали они дочку Славой. Уж такая была их Слава разумница, прилежная да рукодельница. Одно горе — не растет никак. Все такая же, как была, в дедову пядь, осталась. Видит это дед и говорит ей:

— Скажи мне, дитятко, как это так? Возможное ли это дело: знать ты все знаешь, а расти никак не растешь?

— Хочешь меня, батюшка, большой видеть? — спрашивает Слава. — Я об этом не подумала… Ну что ж! Если тебе так хочется, пусть будет по-твоему! Как пойдет дождик, сбрызни меня дождевой водицей.

Вот пошел как-то дождь. Брызнул дед на Славу дождевой водой, и стала Слава расти. Выросла за один день, сколько другие за десять лет.

— Хочешь, чтоб я выше стала? — спрашивает.

— Еще немножко, дитятко! До того гвоздика, что в дверном косяке забит.

— Будь по-твоему! — отвечает.

Выросла Слава, как деду хотелось. Такая ладненькая, стройненькая, такая красавица, глаз не отвести!

— Ну, теперь довольно?

— Довольно, довольно, дитятко!

Старик от радости ног под собой не чувствует. Краше их Славы нет во всей стране девушки. И пошла о ней молва повсюду, долетела и до царского дворца. А царь-то в ту пору как раз овдовел.

«Вот бы мне такую царицу!» — подумал он.

И решил царь Славу в жены взять. Сел он в карету, хлестнул кучер лошадей, и за три дня домчал царя до землянки стариков. А Слава только-только рубахи постирала, развешивает. Увидел ее царь, глаз с нее не сводит, и сам своим глазам не верит — такая она красавица.

— Ну, Слава, — говорит. — Видно ты счастливая! Радуйся! Не посмотрю, что ты мужицкого роду… Будешь моей царицей!

А Слава вовсе не радуется. Да и чему радоваться-то? Царь-то был старый, хромой и шепелявый.

— Царь-государь, — отвечает ему Слава. — Ищи себе царицу царского роду, а меня оставь с моими стариками!..

Обозлился царь. И чем больше Слава противилась, тем больше он распалялся, все за него идти уговаривал.

— Будет у тебя все, чего только твоя душенька пожелает! Будешь в золотых каретах кататься! Станут тысячи слуг тебе прислуживать.

А Слава и слышать не хочет. Побыл там царь сколько побыл, видит — стал народ собираться, над ним смеяться. Сел царь в карету и уехал. Только недалеко. Тянет его к Славе, да и только. Отъехал он, сколько отъехал, и приказал построить здесь, недалеко от дедовой землянки, дворец. Нагнали сюда землекопов, плотников, каменщиков. Не покладая рук работают, и растет дворец не по дням, а по часам… А царь то и дело к Славе бояр с подарками засылает. Только Слава ничего не принимает, все назад отсылает. Разгневался царь, приказал старика во дворец позвать.

— Послушай, дедушка, — говорит. — Отчего твоя Слава за меня идти не хочет?

Пожал дед плечами.

— Может, не по нраву ей пришлись, ваше величество! — говорит.

Рассердился царь пуще прежнего. Кричит, кулаками стучит. По старости от крику так раскашлялся, даже слеза его прошибла. Сладил царь с кашлем, да и говорит:

— Вот здесь, дед, тридцать вареных яиц. Отнеси своей Славе. Скажи, пускай на них наседку посадит, чтоб ей тридцать цыплят вывела. А не выведет, быть вашим головам там, где ноги стоят. И ее, и тебя казнить велю.

Повернулся дед, а царь его с дороги ворочает:

— Слышишь, дед? — кричит. — Вроде, у тебя и старуха есть. Так знай же, — не исполнит Слава моего приказа, и старухе голову долой!

Только дед и знает, как он домой из царского дворца доплелся. Пришел, а Слава его на пороге поджидает.

— Чего от тебя проклятый царь хотел, батюшка?

— Ох-ох-ох, дитятко! — вздохнул дед. — Видно, пришел нам конец. Горькая у меня была старость! Не ее жалею… Жаль мне тебя, голубка моя! О тебе думаю! Не знаю, что и делать.