Чудесный сад

Скинул я с плеч голову, ухватился покрепче за шею и давай колотить лбом по льду. Через некоторое время продолбил-таки прорубь. Да такую большую, что в неё свободно можно было просунуть мизинец. Из этой-то проруби и напился сразу весь мой табун, а было в нём сто тысяч голов.

Напились кони, разбрелись по льду, ходят, пощипывают травку. А я сел к табуну спиной и стал пересчитывать лошадей, все ли целы. Замечаю — недостаёт одного жеребца. Куда бы ему подеваться?

Воткнул я в песок курык, взобрался на него, смотрю по сторонам, не видать ли где жеребца.

Нет, ничего не видно.

Всадил в курык нож и полез ещё выше. И опять ничего не увидел.

Тут мне вспомнилось, что с детства у меня была привычка вместо серы жевать иголки. Достал я из-за губы иголку, вонзил её в черенок ножа и — будь что будет — снова полез вверх.

Может, сутки карабкался, может, месяц, а как заглянул в иголье ушко, так сразу и увидел пропавшего жеребца: среди бурного моря торчит скала, острая, как шило, на той скале на одном копыте стоит жеребец, а вокруг скалы на волнах резвится его жеребёнок.

Не стал я долго размышлять, сел верхом на курык, гребу ножом, как веслом, да и поплыл по морю. Плыву, плыву, а всё ни с места. Тогда пересел я на лезвие ножа, оттолкнулся от морского дна курыком и вмиг оказался возле скалы. А курык, будто железный, пошёл на дно.

Как же поймать жеребца без курыка? Свил я из песка аркан, накинул на коня, вскочил задом наперёд в седло, положил перед собой жеребёнка и поскакал по морю обратно.

Полпути уже проехал, как вдруг конь споткнулся о волну и стал тонуть.

Ох, думаю, сбывается пословица: «Если неудачнику и посчастливится попасть на пир, так у него, как назло, хлынет носом кровь». Ну да я не растерялся: быстро-быстро перебрался на жеребёнка, подхватил на закорки жеребца и помчался дальше.

Только я успел на берегу привязать жеребца к дереву, как внезапно мне под ноги с ветки спрыгнул заяц. Я погнался за ним. Заяц побежал влево, а я направо, заяц бежит быстро, я — ещё быстрей.

На бегу выхватываю стрелу и пускаю в зайца. Попала стрела остриём прямо зайцу в нос, да отскочила и вернулась мне в руки.

Тогда я пустил её тупым концом вперёд. Через день она настигла серого и пригвоздила его к камню.

Снял я с зайца шкурку, ободрал с него сало и стал собирать в подол кизяк, чтобы развести костёр.

В это время — что такое? — жеребец мой заржал, забился, захрапел и начал подниматься в воздух.

Я опешил сначала, но тут же сообразил, что привязал коня не к дереву, а к шее лебедя.

Бросаю на землю кизяки и лечу со всех ног отвязывать бедолагу-коня. А кизяки как запищат, как захлопают крыльями, как взовьются под самые облака — только я их и видел. Оказывается, это перепёлок да жаворонков насобирал я полный подол!

Всё же, хоть и не было у меня топлива, разжёг я, наконец, костёр. Положил заячье сало в новенький медный казан и поставил на огонь. Гляжу — протекает мой новый казан, потоками хлещет сквозь его стенки сало, скоро, пожалуй, и на дне ничего не останется. Пришлось переложить сало в дырявый казан. И, конечно же, из этого казана не вытекло ни капельки жира. Помнится, десять бычьих желудков наполнил я топлёным салом.

Пришло мне в голову этим салом смазать свои сапоги. На один сапог сала хватило, а на другой уже не осталось.

Забрался я на ночь под казан, да и задремал. Спросонок слышу — шум, гам, потасовка! Вскочил в страхе, — а это мои сапоги затеяли драку. Несмазанный сапог навалился на братца и тузит его без пощады:

— Вот тебе, жадина, получай! Будешь знать, как загребать и своё и чужое! Неужели не мог оставить и на меня немного жиру?

Стал я драчунов разнимать.

— Да уймитесь вы, злюки! Ишь разбушевались! Не зря говорится: сойдутся два умных — будут с прибылью, а сойдутся два дурака — останутся без глаз.

Еле их утихомирил. Положил рядом с собой — один сапог по правую руку, другой по левую — и снова заснул.

Наутро просыпаюсь — нет на месте несмазанного сапога, убежал, неслух, разобидевшись. Надел я оставшийся сапог на обе ноги и пустился в погоню за беглецом.

Бегу день, бегу год — никак не попадается второй сапог. Прибегаю в какой-то аул. А там людей наехало видимо-невидимо. И ещё съезжаются: кто на быке, кто на жуке, кто на еже, кто на уже, кто на горном козле, а кто на журавле.

Начинается пир.

Спрашиваю:

— По какому случаю той?

— Это, — отвечают, — не той, а поминки.

— По ком поминки?

— По байскому сынку. Погнал он тому лет семь стадо козлов на пастбище, да и пропал без вести.

Вот стали слуги обносить гостей блюдами с мясом, и тут я вижу среди них — кого же? — свой сбежавший сапог.

Я вскрикнул от радости, а он обернулся на мой голос — и оторопел, чуть блюдо не выронил.

Видно побаиваясь, как бы ему не влетело за побег, стал он мне подставлять блюдо за блюдом и всё приговаривал:

— Ты пожалел для меня заячьего жира, а мне так ничего для тебя не жалко!

С юрту снеди навалил передо мной.

Радуюсь: вот уж когда наемся за себя и за всех своих родичей! Набрал в обе руки мяса и только приготовился пошире разинуть рот, да и растерялся: ведь у меня не то что рта, так и головы не было, — я забыл её на озере, у проруби…

Прошу сапоги:

— Голубчики мои, сбегайте за моей головой, не откажите в услуге… Я с вами сочтусь.

Кинулись сапоги исполнять моё поручение, а я сижу да жду. Пока ждал, гости зубам отдыха не давали: всё мясо съели и блюдами закусили. Мне и крошки не осталось. Уж кому не повезёт, тот вымокнет до нитки и в погожий день!

Едва я приладил голову, набежали тучи и стали с неба валиться дыни. Хотел я одну разрезать, уже проткнул ножом, да, видать, не рассчитал силы: провалился нож внутрь дыни.

— Разыщу нож, пусть для этого пришлось бы мне забраться даже в собственный желудок! — поклялся я.

Распоясался, ухватился за конец кушака и нырнул вниз головой в дыню.

Много дней провёл я в неусыпных поисках. Сапоги истоптал, износил шубу, а нож всё не находится.

Неожиданно наткнулся я на какого-то человека.

— Что делаешь? — спрашивает.

— Нож ищу.

— Вот дурень, так дурень! — раскричался встречный. — Он, деревянная башка, нож ищет! Да я уже семь лет ищу здесь стадо козлов и то найти не могу…

Я враз смекнул, что передо мной тот самый байский сын, на чьих поминках я недавно побывал.

Говорю ему:

— Чем браниться да заводить ненужные ссоры, плюнул бы ты на козлов да поспешил к несчастным родителям.

— А, так тебе мои родители милее, чем козлы! — окрысился сын бая да хвать меня пятернёй за бороду.

Тут я не стерпел. Сцепились мы, и началась битва.

От нашей драки раскачалась дыня и покатилась по миру. Катилась, катилась, вкатилась на высоченную гору да здесь, на самой её макушке, и раскололась пополам.

Куда полетел с горы байский сынок, не приметил, а я брякнулся как раз у озера, где оставил свой табун. Да так, что земля прогнулась! А мне хоть бы что. Только пить вдруг почему-то захотелось. Наверно, от того жирного мяса, которого не случилось мне отведать на поминках.

Опустил я голову в прорубь и стал тянуть воду. Всё озеро выпил, а жажды не утолил. Попробовал подняться — да никак не могу. Не сразу я догадался, в чём тут дело, а оказалось всё совсем просто: пока я хлебал воду, к моим усам примёрзло шестьдесят диких уток и семьдесят селезней.

«Зачем, — подумал я, — мне столько дичи?»

Сунул всех птиц за пазуху, а после променял их на журавля. И нужно тебе знать, великий хан, что хоть и был тот журавль куда выше нара, но пил из колодца воду, даже не наклоняя шеи…

— Так, верно, тот колодец был совсем мелок! — внезапно вскричал хан, надеясь сбить мальчишку хоть в самом конце рассказа.

— Возможно, колодец был неглубок, однако камень, брошенный в него на утренней заре, лишь к ночи достигал воды, — не моргнув глазом, отвечал мальчуган.