Голубая книга сказок кота Мурлыки

Волку стало стыдно, что он позволил себе облизнуться при воспоминании о пухленькой девчонке, так и таявшей тогда во рту. Он ведь чувствовал себя таким добрым, таким порядочным и вовсе не желал в этом сомневаться.

— Простите, — сказал он, — это у меня дурная семейная привычка, наследственное, но это ничего не значит…

— Тем хуже для вас, раз вы так дурно воспитаны, — заявила Дельфина.

— Не надо так говорить, — вздохнул волк, — я весьма сожалею…

— Есть маленьких девочек! Это тоже семейная привычка? Поймите, вам обещать не есть больше маленьких девочек — это все равно что Маринетте обещать никогда больше не есть сладкого.

Маринетта покраснела, а волк попробовал возразить:

— Но клянусь вам…

— Не надо, хватит, и идите-ка своей дорогой. На бегу и согреетесь.

Тут волк ужасно рассердился: как это они не верят, что он добрый.

— Да что же это такое? — закричал он. — Правды знать никто не хочет! Вы отбиваете всякую охоту быть честным! Никто — слышите — никто не имеет права отвергать благие намерения, а вы это сейчас делаете. И знайте: если я когда-нибудь еще раз съем ребенка, виноваты будете вы!

Эти слова волка сестричек, конечно, напугали: легко ли брать на себя такую ответственность, да и потом, не ровен час угрызения совести замучают. Но острые волчьи уши так подрагивали, глаза поблескивали так свирепо, а клыки так страшно торчали из приоткрытой пасти, что они в ужасе боялись даже пошевелиться.

Волк быстро понял, что запугиваньем ничего не добьется, попросил прощения за свое поведение и попробовал упросить девочек. И пока он говорил, взгляд его мало-помалу затуманивался нежностью, уши улеглись, а нос он прижал к оконному стеклу, и теперь его физиономия была похожа на мягкую коровью морду.

— Видишь, он не злой, — сказала младшая сестричка.

— Может быть, — ответила ей Дельфина, — может быть…

Голос волка стал таким умоляющим, что Маринетта не выдержала и пошла к двери. Дельфина, испугавшись, схватила ее за волосы. Та дала ей оплеуху. Дельфина в ответ — тоже. Волк за окном отчаянно разволновался и сказал, что уж лучше он уйдет, чем позволит поссориться самым очаровательным белокурым девочкам на свете. Он и в самом деле отошел от окна и побрел прочь, содрогаясь от рыданий.

«Как это ужасно, — думал он, — я такой добрый, такой хороший, а они не хотят дружить со мной. А я бы стал еще лучше, я бы даже ягнят есть перестал».

Тем временем Дельфина смотрела, как волк, хромая на одну лапу, уходил, дрожа от холода и слез. Ей стало стыдно, и она закричала в окно:

— Волк! Мы вас больше не боимся… Идите скорее сюда, в тепло!

А младшая уже открыла дверь и бежала навстречу волку.

— Боже мой! — вздыхал волк. — Как уютно у очага. Дом, семья — что может быть лучше? Я так и думал.

Сквозь слезы умиления смотрел он на девочек, все еще опасливо державшихся поодаль. Вылизав больную лапу и обогревшись у огня, он стал рассказывать обещанные истории. Девочки подсели поближе и, не отрываясь, слушали рассказы волка о приключениях лисицы, белочки, крота и трех зайцев с лесной опушки. А некоторые истории оказались такими забавными, что волку пришлось повторять их по два, а то и по три раза.

Маринетта уже обняла своего нового друга за шею и шаловливо дергала его за острые уши, гладила то по шерстке, то против. Дельфина привыкала к нему дольше сестры и, когда, балуясь, первый раз положила ему в пасть свою маленькую ручку, не удержалась и сказала:

— Ой! Какие у вас большие зубы…

Волк так смутился, что Маринетта тут же ласково обняла его.

У волка от голода урчало в животе, но из деликатности он и не заикнулся об этом.

«Каким же добрым я могу быть, — думал он, умиляясь сам себе. — Это просто невероятно».

После того как волк рассказал им множество историй, девочки предложили ему поиграть.

— Поиграть? — спросил волк. — Но я ведь не знаю ни одной игры.

Но девочки мигом научили его водить хоровод, играть в пятнашки, в лапту и в салочки. Он выучил и красивым басом пел «Пройдоху Гийери» и «Берегись, Ла Тур». В кухне стоял гвалт, все было раскидано, стулья перевернуты, все трое кричали и громко хохотали. Они больше не смущались и вообще перешли на «ты», будто были знакомы всю жизнь.

— Волк, ты проиграл!

— Нет, это ты! Ты пошевелилась! Она пошевелилась!

— Фант за волком!

Волк еще никогда так не смеялся, от хохота у него даже заболела челюсть.

— Никогда не думал, что можно так весело играть, — говорил он. — Какая жалость, что это бывает не каждый день!

— Но, волк, ты же еще придешь к нам, — отвечали девочки. — Родители каждый четверг после обеда уходят. Дождись, пока они уйдут, и постучи к нам в окно, как сегодня.

Напоследок они сыграли в лошадки. Это была прекрасная игра. Лошадкой был волк, Маринетта садилась на него верхом, а Дельфина держала его за хвост и гнала упряжку во весь опор через стулья. Волк, разинув пасть до ушей и высунув язык, еле дышал от бега и от смеха, а хохотал он так, что бока тряслись, — и время от времени просил передышки.

— Чур-чура! — прерывающимся голосом говорил он. — Дайте отсмеяться… я больше не могу… Ой, нет, ну дайте отсмеяться!

Только тогда Маринетта слезала с лошадки, Дельфина отпускала хвост, и, плюхнувшись прямо на пол, они долго взахлеб смеялись.

К вечеру веселью пришел конец — они вспомнили, что волку пора уходить. Девочки чуть не плакали, а младшая стала умолять:

— Ну, волк, останься с нами, давай еще поиграем. Вот увидишь, родители ничего не скажут…

— Э, нет! — ответил волк. — Родители всегда слишком осторожны. Им не понять, что волк может стать добрым. Знаю я родителей.

— Да, — согласилась Дельфина, — лучше, пожалуй, тебе не задерживаться. А то еще нарвешься, чего доброго, на неприятности.

И трое друзей договорились встретиться в следующий четверг. Они горячо попрощались и пообещали не забывать друг друга. Напоследок младшая повязала на шею волку голубой бант, и он ушел через поля далеко в лес.

Лапа у волка все еще ныла, но при мысли о будущем четверге, когда он снова увидит подружек, волк, не обращая внимания на злобное карканье потревоженных им ворон, дремавших на верхушках деревьев, беззаботно напевал:

Вернувшись домой, родители остановились на пороге кухни и стали принюхиваться.

— Похоже на волчий дух, — сказали они.

И девочкам пришлось притвориться, что они страшно удивлены; тут уж ничего не поделаешь: если тайком от родителей пускаешь в дом волка — без вранья не обойтись.

— Откуда здесь быть волчьему духу? — возразила Дельфина. — Если бы к нам в кухню зашел волк, он бы нас обеих съел.

— Да, верно, — согласился отец, — об этом я и не подумал. Волк бы вас съел.

Но Маринетта, которая была младше и два раза подряд соврать не могла, очень обиделась, что родители так несправедливы к волку.

— Это неправда, — сказала она, топнув ножкой, — волк детей не ест, неправда, он не злой. Какие могут быть тут сомнения, если…

К счастью, Дельфина толкнула ее ногой, а то бы она все тут же и выложила.

Родители произнесли длиннющую речь, в основном пугая девочек волчьей прожорливостью. Мать воспользовалась случаем и еще раз напомнила им о том, что случилось с Красной Шапочкой, но при первых же словах Маринетта ее остановила.

— Знаешь, мама, все было совсем не так, как ты думаешь. Бабушку волк есть и не собирался. Сама посуди, зачем ему было перегружать желудок, когда на обед его ждала свеженькая девочка.