Путешествие на Тандадрику

И тут мужчина остановился как вкопанный: перед ним была дорога, усеянная осколками стекла, картофельными очистками, обрывками бумаги, — дорога, по которой он ехал перед тем, как свернуть на лесную тропу… А птица как сквозь землю провалилась; вокруг ни души, и лишь где-то далеко в городском небе взлетали праздничные ракеты, запущенные чьими-то нетерпеливыми руками. По обеим сторонам дороги темнел глухой лес, в который убегали, разветвляясь, тропинки, но по какой из них он не так давно съехал в лес — водитель не мог вспомнить.

Мужчина раздосадованно глядел вокруг, высматривая злополучную птицу, и ахнул: хромая куропатка, едва ковылявшая, преспокойно сидела на ветке придорожной сосны и таращилась на него огромными горящими глазищами — не глаза, а два горшка с углями!

Тут из-за облаков вынырнула луна, и водитель увидел, что куропатка вовсе не куропатка, а невиданная птица с косматой звериной грудью и клыками вместо клюва, а ноги у неё… Уж не в сапогах ли она?

«Померещилось!» — мелькнула у водителя мысль, и не успел он протереть глаза, как причудливая птица захохотала на всю округу:

— О-хо-хо-хо!

При этом из её пасти вырвался густой дым.

У мужчины волосы встали дыбом. Он и не почувствовал, как ноги сами понесли его назад, в город. Водитель мчался, забыв всё на свете: и ёлку, и топор, и шапку, и машину… На бегу он несколько раз падал, а вскакивая, оборачивал назад побелевшее лицо: не гонится ли за ним чудовище, не схватит ли его за глотку, не разразится ли сейчас своим жутким хохотом?

И снова дорога опустела, вновь залита лунным светом и наполнена загадочными тенями, которые, как суровые часовые, охраняют тайну леса, — ведь новогодней ночью даже захиревшие пригородные леса, даже самая унылая дорога скрывают свои тайны… Везде царили покой, тишина, и только с придорожного дерева ещё раз донёсся жуткий хохот птицы…

Одноухий

Луну заволокло тучей, а когда она снова осветила то место в лесу, где темнели брошенная машина и вываленный мусор, из кучи отбросов вдруг высунулось длинное ухо. Вскоре показались два круглых удивлённых глаза, раздвоенная верхняя губа и полтора уса — один на правой, а половина на левой щеке; затем потянулась вверх мохнатая шея, и наконец целиком вылез игрушечный заяц. Внимательно осмотревшись, он покрутил ухом, пошевелил усами и, не услышав и не увидев ничего подозрительного, спрыгнул с кучи и отбежал в сторону.

Всё вокруг было зайцу незнакомо и непривычно: зелёные сосны и голые берёзки, пеньки и поросшие кустиками вереска кочки, усеянный хвоей и сухими веточками снег, холодное и чужое ночное небо…

Заяц отряхнулся и поплотнее застегнул булавкой порванную на груди шкурку. Суровый, а возможно, и опасный мир, в котором он так неожиданно очутился, беспокоил и пугал его. Нужно было что-то делать, куда-нибудь идти — ведь не будешь же просто сидеть и бездельничать в одиночестве в ночном чужом лесу? Чутьё подсказывало зайцу, что пора уносить ноги как можно дальше от зловещей машины. Но куда податься, где найти пристанище?

И тут глаз зацепился за четырёхугольный предмет, лежащий неподалёку от кучи. Заяц поднял его: это был коробок спичек с нарисованной на одной из сторон красной петушиной головой. Одноухий потряс коробком возле уха: внутри забрякало. Косой открыл коробок и увидел дюжину обгоревших спичек и столько же целых. Неплохо! Можно разжечь костёр и худо-бедно дотянуть до утра, а утром… утром будь что будет!

Приободрившись, заяц бросился искать сухой хворост. Этого добра в лесу было сколько угодно, только собирай да тащи. Где же развести костёр? Э-э, только не здесь: в любую минуту может вернуться водитель мусоровоза. Лучше удрать подальше, в сторонку, да вот беда: сугробы вокруг выше головы. Но вот и тропинка, извивается, словно чей-то след. «А вдруг, — мечтательно пошевелил усами заяц, — вдруг эта тропинка приведёт меня к уютной бревенчатой избушке, в которой живёт добрый ёжик? Или в весёлый игрушечный город, где пускает клубы дыма симпатичный паровозик, — ну, как по телевизору показывали? Или к заячьей норе под корнями ели?.. Только не надо опускать ухо… Вперёд!»

И, сунув коробок в прореху рваной шкурки, заяц поскакал вглубь леса. Тропинка петляла между деревьями, пнями, кустами, сугробами, пока не привела к удивительно красивой ёлочке. Снег вокруг неё был вытоптан, а рядом с нижней веткой валялся топор с блестящим лезвием.

«Вот тебе раз!» — подумал одноухий, вытаращив от удивления глаза. Он встал на задние лапы, навострил ухо и недоверчиво огляделся: кто знает, а вдруг рядом бродит водитель или затаился волк? Или точит зубы одичавший кот? Или… да мало ли ещё кто! Но вокруг стояла мёртвая тишина, и заяц постепенно успокоился.

«Может, не стоит бояться? — начал уговаривать сам себя косой. — Топор послужит мне надёжной защитой: положу его рядом, и никакой враг не посмеет напасть. А до утра никто топор искать не станет: ведь эта ночь — новогодняя, и люди празднуют дома или приглашены в гости».

При воспоминании о Новом годе заяц тоскливо вздохнул, мордочка его уныло вытянулась, ухо и полтора уса опустились, верхняя, раздвоенная, губа задрожала, а нижняя, нераздвоенная, жалобно оттопырилась.

— Всем сейчас весело, все сидят в тепле и наслаждаются уютом, — пробормотал он, — только не я… — Он поднял лапу, чтобы утереть набежавшую слезу, и зацепил торчащий из прорехи в шкурке уголок спичечного коробка. — Вот! Как я мог забыть!.. — Он затряс коробком, вслушиваясь. — Есть спички, есть хворост, будет и костёр, станет уютно и тепло… вперёд!

И заяц проворно кинулся собирать сушняк, шишки и хвою, притащив про запас несколько увесистых охапок. Он выбрал место подальше от ёлочки, чтобы не поджечь её ветки, соорудил костёр и чиркнул спичкой. Весело затрещал огонёк, зазмеилась вверх серая струйка дыма, и вскоре несколько искорок выстрелило в воздух — чем не новогодний фейерверк?

Заяц протянул к костру обе лапки и долго любовался оранжевыми язычками пламени, безуспешно пытающимися проглотить друг друга. Сухой хворост так быстро сгорел, что вскоре потребовалось снова мчаться за сушняком.

— А я вот что сделаю! — всплеснул лапами одноухий. — Насобираю дров целую кучу, чтобы на всю ночь хватило. Вперёд!

И он снова бросился собирать, таскать и складывать в два ряда растопку. Одноухий и не заметил, как отдалился от костра, пока вдруг не застыл, как пень: между деревьями снова извивалась по снегу тропинка, рядом с которой сидел мохнатый зверь, а может, вовсе не зверь — не разберёшь!

— Кыш! — пугнул его издалека заяц, приготовившись на всякий случай уносить ноги. — Кыш! Брысь!

Лохматое существо даже не пошевелилось. Прижав к голове ухо, заяц подкрался к непонятному зверю и ткнул его хворостиной — тот ноль внимания! Подтолкнул немного — ничего!.. Ой, да ведь это же меховая шапка!

«Пригодится», — решил заяц и, натолкав в шапку шишек, забросил её на спину. Только он собирался вернуться к костру, как вдруг увидел поодаль, на заснеженном бугорке, ещё одну довольно странную вещь. Опустив ношу на землю, косой поскакал в ту сторону и остановился — разумеется, на почтительном расстоянии. На сугробе лежало нечто длинное и извилистое. «Ласка? Уж? Или, чего доброго, удав?

Но ведь удавы здесь не водятся… и к тому же оно в клеточку!» — внимательнее приглядывался к странному существу заяц.

«А я вот что сделаю!» — одноухий поднял с земли увесистую шишку и изо всех сил швырнул в змеюку. Шишка попала точно в цель и мягко скатилась в снег, а незнакомому животному хоть бы что! Подкравшись поближе, он увидел, что на сугробе лежит самый обыкновенный шарф. «Ух ты! — крайне изумился заяц. — Настоящая ночь находок!»

Он вернулся к брошенной шапке, обмотал её шарфом и, снова перекинув через плечо, как котомку, побрёл к своей ёлочке. Заново развёл огонь, сложил кучей хворост — может, его уже достаточно? Шапку заяц положил у огня: так удобно будет сидеть в ней и, не сходя с места, дотягиваться до веточек и подбрасывать их в огонь.