Аршин, сын Вершка

— Сам вырастет — и пальцы выпрямятся, — решил пастух Выгоняйла. — Будет стадо пасти: и сильные руки, и звонкий голос, и пальцы хваткие — всё пригодится пастуху при стаде. — Поклонившись в пояс, он подарил маленькому Рокасу рожок. И кнут ремённый.

Все желали новорождённому счастья в жизни, один лишь тракторист Пахайтис молчал, потягивая пиво. Наконец он вытер губы, встал и торжественно начал:

— Все ваши ремёсла хороши, а пожелания и того лучше, но только вы изрядно поотстали. Настоящему колхознику трактор подавай, стального коня… — да так и не кончил. Поглядел на Кризаса и прикусил язык.

Разозлился Кризас оттого, что соседи прочат его сына не в инженеры, не в генералы, не в министры, не в ветеринары и даже не в председатели колхоза. Топнул в сердцах ногой и ляпнул:

— Мой сын паном будет!

Как топором отрубил.

Соседи так и ахнули, спорить пробовали, возражать пытались, но Кризас упёрся словно бык — не переспоришь. Когда гости разошлись, Дарата, жена Вершка, спросила мужа:

— Тебе что, пиво в голову ударило?

— Сказал, паном — значит, паном будет! ~ гаркнул Кризас, покраснев как рак.

— Каким ещё паном?

— Самым настоящим: будет летом в галошах ходить, от солнца под зонтик прятаться, очки для важности носить и тростью помахивать, чтобы простой народ боялся, шапки за версту снимал.

— Да ведь панов-то давно уже на свете нет, — убеждала мужа Дарата, — все попередохли от безделья, а ты хочешь, чтобы наш единственный сыночек паном был! Ни за что! Пусть уж лучше в подпасках бегает: глядишь, хоть ложку вырежет кленовую, из сосновых корешков лукошко сплетёт, из тальника свистульку смастерит… А что пан умеет?

— Панствовать! — грохнул кулаком по столу Кризас.

Будто печатью припечатал. И пришлось Дарате смириться перед мужем, не мешать мудрецу своей дорогою идти. Широкой, как собачий лаз, прямой да сухой, как брод болотный. За всеми панами вслед.

ЧУДО-МАЛЬЧИК

Говорят, яблоко от яблоньки недалеко откатывается. А вот Рокас, ещё и шагу не шагнув, с первых дней весь род Вершковый заткнул за пояс. Мал да удал.

Начать с того, что родился он с четырьмя зубами и трёх дней от роду клёцки ел. Крутые, слипшиеся, по три штуки зараз проглатывал. Ещё через неделю прямо из кувшина квас хлебал. За милую душу — не поморщившись.

А горластый, а сердитый был! А тяжёл-то до чего! Месяца не пролежал люльку продавил. Дубовую, медью окованную. Тогда мать его на печку уложила.

Осела печка, прогнулась, как спина у мерина, однако выдержала младенца. Может, так и рос бы Рокас на тёплой лежанке, да спустя полгодика, раз-брыкавшись, все кирпичи повышиб. И рухнула печка. Со страшным грохотом. С того памятного дня перебрался Рокас на сеновал. Спал без просыпу ребёночек.

Но вот исполнился мальчонке год, отец привёл его в избу и стал учить панской мудрости.

— Видишь ли, сынок, — начал он издалека, — спать да жрать и простой народ умеет, а пану притом ещё и думать полагается- И Кризас постучал себя по лбу. Как в запертую дверь.

— А я думаю, батя, — ответствовал сынок и со всего размаха хватил себя кулаком в лоб.

— О чём же ты думаешь?

— Думаю, что моя башка позвонче, — сообщил Рокас.

— Разве так думают? — покачал головой отец. — Каждый простолюдин скажет, что цыплёнок из яйца вылупился. А пан, тот ещё подумает, как это цыплёнок сперва в яйцо забрался. Вот как думать надо!

И задумался тут Рокас. Сидит, час думает, два думает, не шевелясь, а отец на него любуется. Глаз не сводит.

— Ну как, сынок, надумал что-нибудь? — спрашивает ласково.

— Нет ещё, — трясёт башкой Рокас.

Отец суетится вокруг него, деревянными башмаками по полу бухает. Наконец не вытерпел, снова спрашивает:

— Ну, придумал?

— Ага…

— Так чего ты ждёшь? Выкладывай!

— А куда воробьи денутся, когда наша изба сгорит?

Кризас только руками всплеснул от радости. Ну и ну! У мальчонки, можно сказать, молоко на губах не обсохло, а его уже хоть на митинг выпускай докладывать.

Как по писаному шпарит.

— Ах ты умница-разумница! Всё насквозь видишь! — радовался отец, обнимая Рокаса.

А мать, смахнув слезу, поднесла сыночку полное решето орехов. Лесных, отборных — один в один.

— Угощайся, сынок.

Тот потянулся было за орехами, но отец остановил его:

— Пан так не делает. Ты сперва поблагодари мать, а затем попроси, чтобы своей рукой тебе отсыпала.

— Ещё чего! — рассердилась Дарата. — Пускай сам берёт.

— Рокас, не будь дураком! — предупредил отец. — Материна горсть вдвое больше твоей!

Но мальчик не слушал ни мать, ни отца. И руки за спину спрятал.

— Бери, — упрашивает мать. Рокас не слушает.

— Пускай сама отсыплет, — твердит отец. А Рокас ему в ответ:

— Тогда уж лучше ты набери: твоя горсть ещё побольше будет.

Доконал-таки папашу своей мудростью.

— Ума палата! Вот тебе две горсти! Вот тебе три! — Кризас чуть ли не плясал от радости. — Вот тебе десять горстей! Да такому сыночку и всего решета мало. На лету хватает отцову мудрость!

Обнял и расцеловал наследничка.

Так и рос удивительный младенец, затмевая мудростью родителей, ростом и силой опережая соседских ребятишек, радуя колхозников своими проказами: кому окошко высадит, кому забор повалит, кому огород потопчет…

Все только диву давались:

— Ну и мальчик! Другой бы на его месте давно уж голову сломал, а этого и смерть не берёт! Живьём готовы были схоронить беднягу.

БРАТ МИЛОСЕРДИЯ

Рокас рос как на дрожжах, будто его кто за уши тянул, и, будучи ещё в коротких штанишках, вымахал выше Кризаса. Он бы, глядишь, и дальше рос, если б не притолока. Каждый раз об неё лбом бился, вечно с фонарём над глазом ходил, и сколько за день прибудет росту, столько, бывало, и убудет, как стукнется. Перестал расти, вширь пошёл.

Зато ел ребёночек за троих. Как дорвётся — не оторвётся.

Больше всего любил он клёцки. Только рот разинет, прожевать не успеет, а клёцка уже сама проскакивает в глотку, будто её за верёвочку дёрнули. Уши шлёп, шея — оп, раздуется, точно утиный зоб, и готово дело: в животе клёцка. А случись сразу двум или трём застрять в горле, тоже не велика беда: Рокас только головой помашет, слезу стряхнёт, а пальцем пропихивать ни за что не станет. Боится руку проглотить.

Первое время Кризас смотрел да радовался, ложку в сторону отложив, но когда остался несколько раз без обеда, перестал глаза таращить и принялся уплетать за обе щеки, не бросая мудрых слов на ветер. Словно перед голодухой наедался.

Первое время они вровень ели. Однако вскоре сын и тут начал обгонять отца. Тогда Кризас хитрость применил. Довоенную!

— Дно у миски-то обливное, — заявил он однажды, уминая клёцки, и поближе придвинул миску.

Прямо под нос себе поставил.

Рокас только рот разинул и глазами хлопает, не зная, что сказать. Может, так и встал бы голодный из-за стола, если бы не мать, которая, раскусив отцову хитрость, передвинула миску к сыну и сказала:

— Три копейки заплатил и хвалишься. Отец снова миску к себе:

— Ничего, что дешёвая, зато крепкая. Но мать вновь подвинула миску к сыну и, придерживая руками, возразила мужу:

— Будешь по столу возить, так не только глина — сталь и та не выдержит.

В следующий раз Рокаса уже не надо было учить. Только отец добрался до подливки, Рокас тут же повернул миску и давай из-под клёцек соус черпать. Как из колодца.

Кризас снова повернул миску лункой к себе и мудро заметил сыну:

— Солнце по кругу идёт.

Мальчик недолго думая ещё раз повернул миску со словами:

— Идёт, идёт. Если ночь не остановит, так оно чёрт знает куда зайти может! — А сам одной рукой миску придерживает, другой клёцки наворачивает.

Только соус капает с подбородка.

— Вот и гром грянул! — Кризас трахнул парня между глаз, но твердолобый даже ухом не повёл, а отцовская ложка пополам треснула.