На земле и под землей (СИ)

А ум лежит себе в лесу, под пеньком трухлявым, и от страху дрожит. Ночь приближается, а хозяина: все нет. Одиноко уму да холодно. Пробегал зайчик мимо пня. Смотрит — лежит что-то в траве. Понюхал — вкусно пахнет. И съел зайчик ум. И сразу такой стал мудрец — прямо лесной профессор! Для человека-то ум этот вовсе был махонький, так себе, умишко. А для зайчика уж такой большой оказался — еле в голове помещается! С той поры живет в лесу заяц мудрый, все звери к нему ходят совета спрашивать, да детушек своих водят — у зайца разума набираться. Даже волки серые зайца того уважают и меж собою сговорилися его не есть. А уж ум-то доволен! Когда у человека жил — отродясь такого уваженья не видал. Чего скрывать — дураком его хозяина называли, и тем ум до слез огорчали. А теперь другое дело — все зайцу хвалу поют за ум великий. Приятно!

Зайцу хорошо — а человеку без ума тоже неплохо. Никто и не заметил, что грибник незадачливый ум потерял. Напротив, стали говорить про человека этого: прежде дурак дураком был, а нынче наконец поумнел!

Обезьянка

Один мальчик увидел на улице старуху — тощую, беззубую, в грязном пальто. Увидел — и стал ее дразнить и друзьям на нее пальцем показывать: смотрите, мол, какая бабка уродливая! А бабка-то эта была волшебница. Рассердилась она на мальчика и заколдовала его. Его ум отдала обезьянке из зоопарка, а обезьянкин умишко мальчику в голову тихонько вложила, когда он спал. Наутро будят родители сына, а он не только говорить разучился, но даже и ложку в руках будто отродясь не держал! Ни штанишки одеть не может, ни пуговки застегнуть. Как будто ему не семь лет, а семь месяцев всего. Испугались родители, врача позвали. А тот только руками разводит да плечами пожимает: неизвестная науке болезнь у вашего сына!

А в зоопарке чудо случилось — обезьянка говорящая обнаружилась. Принес ей сторож еду обезьянью — бананы там всякие да морковку, а обезьяна-то сторожу и говорит: «Извините, дяденька, но я по утрам привыкла какао пить с бутербродами! И, пожалуйста, принесите мне брюки — я не маленькая уже, чтобы без штанов-то ходить!» У сторожа от удивления даже руки затряслись. Побежал он к директору зоопарка, так мол и так. Директор сразу журналистов позвал: поглядите, господа журналисты, какие успехи делают животные в моем прекрасном зоопарке! Тут и телевидение понаехало, и ученые всякие. Смотрят на обезьянку и прямо плачут от радости. Да, говорят, видать прав был старик Дарвин, и впрямь люди от обезьян произошли! Взяли обезьянку в цирк, представления показывать. Она там в цирке и книжки читает, и цифры складывает, и танки гуашью рисует, и стихи наизусть декламирует. Публика валом валит на чудесную обезьянку посмотреть. Родители мальчика больного тоже решили сыночка в цирк сводить — пусть дитятко несчастное повеселится! Одели его, за руку взяли, да и привели на представление, на самый первый ряд.

Увидал мальчик обезьянку, на арену цирковую выбежал, и давай за нею гоняться. А обезьяна испугалась, кричит: «Уберите от меня этого мальчика, он меня побьет!» Ну да пока публика да артисты думали, что же делать, мальчик обезьянку догнал, да ум свой у нее отнял прямо с обезьяньей ловкостью. И стал опять умный. А обезьянка мигом и говорить разучилась, и цифры складывать, и стихи читать. А от какао нос воротит, как от гадости какой. Только к бананам тянется, да к морковке. Удивились люди, да ничего понять не могут. Свезли обезьянку обратно, в зоопарк.

И в клетку посадили. Забыли про нее быстро и журналисты, и ученые. Один только аспирант в газету статью прислал, под названием «А прав ли был Дарвин?» Но статью почему-то не напечатали.

Ванечка

Один мальчишечка все время спал. Проснется изредка, чтобы покушать да на горшочек сходить — и снова в кроватку, на перинку мягкую, под одеяльце пуховое. Тормошат его родители: «Ванечка! Хочешь, поиграем? Вон папа тебе кубики новые принес…» А Ванечка токо один глазок откроет, глянет энтим глазком на родителев, грустно этак… И дальше спит.

А как исполнилося мальчонке пять годочков, проснулся он, встал с кроватки, одежу попросил и башмаки. «Я, — говорит, — гулять хочу!» Обрадовались родители — слов нет! Одели сыночка, как принца какого, и лисапед ему подарили золотой, о трех колесах. Сел мальчонка на лисапед — и гулять поехал. Едет по улице — а дети соседские со всех дворов сбежалися, за лисапедом скочут и дразнятся: «Соня-соня, хорошо ли спалося?» Остановился Ванечка и говорит детям: «Что это вы дразнитесь? Шли бы лучше по домам — буквы читать, али родителям пособлять!» Застыдилися дети и по домам разбежалися. А мальчик погулял — да к родителям воротился. Щей с кашей наелся и книжек попросил, чтобы, значит, чтению учиться. Вот ночь пришла, говорят Ванечке родители: «А не пора ли тебе, сыночек ты наш миленький, в кроватушку?» «Нет, — отвечает Ванечка, — не пора. Я ужо на пятнадцать лет вперед выспался. А таперича буду грамоте учиться и науки улучшать!» Удивилися родители своего сыночка уму-разуму, повздыхали-поохали, как же это он совсем без сна-то будет, да и успокоились: природа свое возьмет, устанет мальчонка — сам уснет! Проснулися утром, глядят — а Ванюша за столом сидит, карандашик в руках вертит, да в журнале «Крестьянка» кроссворд решает. И сна у дитятки — ни в одном глазу. Увидал Ваня, что родители проснулися, и просит: «В школу хочу, дома книг мало!» Что делать! Отвели Ванюшу в школу и начал он учиться, да так шустро учился, что за год весь курс наук школьных прошел. Стали в школу журналисты всякие приезжать, да ученые. Во все газеты Ванюшка через разум свой попал: вот, мол, гении какие на Руси бывают — за год тыщу книг читают! А как закончил Ваня ученье школьное, так приняли его, в порядке исключительном, в университет столичный, да на все факультеты сразу. Еще и десяти годочков Ванюше не стукнуло, а он уже все факультеты прошел, все дипломы получил, и на доктора наук готовится. А уж к пятнадцати-то годкам стал наш мальчонка академиком. Даже из-за границы профессора пожилые съезжалися на диво этакое глянуть. А как стал Ванюша академиком, так начал все науки улучшать. И так улучшил, что другим-то ученым людям и дела никакого не осталося — все Ванюшка открыл, что еще не открыто было, и все распутал, что в человечьих силах распутать! Куча ученого люду без работы оказалося. Кто в дворники пошел, кто в парикмахеры, кто в учителя подался. Один Ванюшка в науке остался, да и то так, на всякий случай. Пересмотрел он еще разок труды свои — нет ли чего открыть али улучшить? Нет, ничего не осталося! Тогда собрал Ванечка чемодан, да и съехал из столицы в деревню родную, Выселки Дурацкие. И было Ване в ту пору уже двадцать годков.

Вернулся он домой — родители от радости аж плачут. Ведь все пятнадцать годков, что Ваня науки до ума доводил, родители сына-то почитай и не видели совсем. Вот уж таперича, думают, потешимся, на сыночка глядучи! А сыночек с дороги поел пельменей со сметаною, испил чаю с малиною, да вдруг спать захотел. Залез на печь, овчиною прикрылся, да и заснул. День спит, другой, третий… Взволновалися родители, тормошат сыночка: «Ванечка! Ты бы может встал, с отцом-то по грибы сходил? Хорошо в лесу-то — птички поют, цветочки цветут!» А Ванечка токо один глазок откроет, глянет энтим глазком на родителев, грустно этак… И дальше спит. И до сего дня еще не проснулся.

Железная дверь

В лесном овраге, в самой глуши, под травою железная дверь лежит. Откроешь — а там темно, только чуть лестница видна вниз. Три дня и три ночи можно идти по той лестнице, и на четвертый день как раз придешь. К такой же вот железной двери. Откроешь ее — и опять в овраге очутишься. Овраг — да не тот. В том-то лето было, травка зеленая, ящерки да жучки по земле бегали, птички в небе высоко летали. А здеся ни тебе травы, ни ящерок, ни птичек — зима студеная, ветки безлистые да почернелые. Поглядишь вокруг — уж такая тоска смертная! И быстренько опять в дыру подземную лезешь, на ту ж лестницу. И снова вниз. Вот только задача — сюда идешь три дня, а обратно — все пять. И вот вернешься, в родненький овражек зелененький выберешься — и такая красота открывается! Раньше-то смотришь на цветочек, да вполглаза видишь. А теперича глядишь и диву даешься, до чего чуден цветок обыкновенный, лесной. И все прожилочки видать, и кажду пушинку по краешкам листа, и всю пыльцу в середке цветочковой пересчитать можешь! А главное — чувствуешь ты цветочек этот, как сердце собственное. И так — со всем, что ни есть. И птичек понимаешь во всем характере, и каждо дерево, и кажду травиночку. Домой вернешься из лесу, щей горячих поешь — и такие вкусные те щи, отродясь таких не едал! И мамка-то у тебя самая расчудесная, и соседи все — лучше не бывает!