Тяпкин и Лёша

Тяпкин довольно хорошо помнил содержание каждой книжки, водил по страницам пальцем и рассказывал, делая вид, что читает. Лёша сначала ему верил, слушал с широко открытыми глазами, потом стал спрашивать, где какая буква, а Тяпкин начал сердиться. Он терпеть не мог, когда его уличали в том, что он чего-то не знает.

– Я читаю! – услышала я на четвертый день нашей спокойной жизни сердитый голос Тяпкина. – А ты не слушаешь! Я тебе не буду больше читать!

– Просто я тоже хочу читать научиться… – робко возражал Лёша. – Вдруг ты устанешь и не захочешь больше, тогда я сам… Потому и спрашиваю: это какая буква?

– Взрослые люди читают без буквов! – опять закричал Тяпкин. – Моя мама кладет на стол книжку и делает вот так…

Тяпкин взял книжку и стал усиленно поворачивать голову в одну и в другую сторону, видимо изображая, как я читаю про себя. Хотя, конечно, вряд ли читающий про себя человек сильно крутит головой, глаза действительно бегают – это да.

– А тогда буквы зачем? – удивился Лёша.

Тяпкин важно помолчал, соображая, потом объяснил:

– Для красоты. Когда просто одна белая бумага, некрасиво очень. А когда есть буковки, тогда ничего…

Тут я решила вмешаться, дабы мой ребенок не приучался быть самонадеянным невеждой.

– Что это ты тут такое интересное рассказываешь, Тяпик?… – подойдя к спорщикам, спросила я ехидно. – По-моему, кто-то тут чего-то не понимает, а делает вид, что понимает. Хорошо ли это?

Обрадованный Лёша растолковал мне, о чем они спорят, и я, стараясь говорить просто, объяснила ребятам, зачем люди придумали буквы, научив бумагу разговаривать. Посрамленный Тяпкин молчал, надувшись, а Лёша сразу начал спрашивать, как называется вот эта буква и как та, старательно повторял, потом вдруг вытащил из растрепанного вороха одну книгу, раскрыл и прочел: «Жила-была на свете девочка, звали её Красная Шапочка…» – остановился, изумленно глядя на меня, и крикнул:

– Мама, ты послушай, как красиво: жила-была на свете девочка…

Он смотрел на меня своими круглыми синими глазами с удивлением и восторгом и улыбался. Я тоже улыбнулась, пожалев, однако, что это лешонок, а не Тяпкин почувствовал скрытую музыку слов и изумился этому.

– Очень красиво, – согласилась я и укоризненно сказала дочери: – Вот видишь, Тяпик, какое у Лёши чуткое ушко, ты ведь этого не услышала…

– У Лёшки ухи, как у лягухи! – сердито подразнился мой ребенок. – Я и без него всё сама слышу… Вон дедушка с поезда идет! – закричал вдруг Тяпкин и побежал навстречу деду, растопырив руки. – Деда, деда! А Лёшка нашелся!

Очень все-таки хорошо, что Тяпкин не был злопамятным.

– Я в этом не сомневался, – отмахнулся дед. – Куда это чучело денется! – И сказал мне: – Тебя в редакцию вызывают срочно. Видишь, даже меня ухитрились разыскать. Поезжай сейчас.

Я забеспокоилась, потому что, когда срочно вызывают в редакцию, это редко бывает хорошо. Однако прежде чем уехать, я натаскала деду воды во все пустые кастрюли и очень просила, если, несмотря на это, ему всё же вздумается пойти за водой, то ребят с собой брать не надо: Лёша после болезни не окреп; пусть играют на полянке, никуда не ходят.

Потом я уехала, но сердце мое было неспокойно.

9

Впрочем, к счастью, в этот день ничего плохого не случилось.

Прежде чем разобрать свои сумки – Тяпкин надеялся, что там есть разные вкусные вещи, – дед зажег керосинку и поставил чайник. Тяпкин и Лёша потащились на терраску, где мы жгли обычно керосинку, чтобы не пахло в комнате, понаблюдали, как дедушка вытряхивает в помойное ведро маленький чайничек, как моет стакан, как стирает со стола и ставит посуду. Потом дед принялся переобуваться, чтоб отдохнули ноги; Тяпкин же, не выдержав, спросил:

– А ты нам ничего не привез?

– Я не знаю, чего бы ты хотела! – проворчал дед. – Я так торопился с этой паникой, что только возле вокзала успел заскочить в магазин.

– Чего-нибудь… – Тяпкин пожал плечами и поскреб пальцем по столу. Он стоял у стола, положив одну ладошку и подбородок на край, и ждал, когда дедушка будет наконец доставать всё из сумок. Не то чтобы он был голодным, просто ему было интересно.

– Деда, – подключился к разговору Лёша умненьким подхалимским голоском, – а мы будем пить чай?

– Ты имеешь в виду конфеты? – усмехнулся дед. – Я думаю, что будем. Я буду чай, а вы конфеты и ещё кое-что. Только дайте мне очухаться.

– От кого отчухаться? – спросил Лёша.

– От поезда. Народу много, душно, жарко. Устал я.

– Лёшка не знает поезда! – мстительно сказал Тяпкин. – Он его не видел никогда. Я ему в книжке показывала, а он никогда этого не видел.

– Ничего страшного, – назидательно возразил дед. – Вот ты, например, не видела подводную лодку.

– Видела, – соврал Тяпкин. – Я всякую лодку видела. Такая она просто лодка под водой.

– Это ты видела утонувшую лодку, – не уступил дед. – А есть специальные металлические подводные лодки: в них глубоко под водой плавает много людей для научных и военных целей. Поняла?… Не стыдно не видеть чего-нибудь, стыдно не стремиться узнать. А Лёша вот стремится.

Неизвестно, к чему бы привел этот разговор, поднимающий со дна души Тяпкина всякую муть, и каким боком это опять обернулось бы для Лёши. Но тут, к счастью, закипел и вылился на керосинку чайник, дед заспешил, стал заваривать чай, кутать оба чайника в одеяло и, наконец, к великому удовольствию Тяпкина и Лёши, принялся за сумки.

Сначала он достал пакетик с «Золотым ключиком», потом кулечек со «Школьными», потом пакетик с «Васильком» и «Ромашкой», потом отдельно две «Мишки». Тяпкин и Лёша встречали каждый пакет воплями восторга, а когда дед достал кулек с финиками, кулек с первыми в этом году мелкими яблоками «белый налив», мягкий батон с изюмом, два бублика и банку шпрот, то уж тут Тяпкин и Лёша просто всё время без умолку выли, точно волки в лесу: «У-у-у-у…» Дед довольно улыбался, хотя обычно он Тяпкину шуметь не велел: от шума у деда болела голова.

Им теперь было хорошо и весело: дед пил свой черный чай, закрывая от удовольствия глаза и постанывая, а ребята быстро съели конфеты и принялись за финики, показывая друг другу и дедушке обглоданные косточки, чтобы не проглотить, а то подавишься. После этого они съели яблоки и по полбублика, выковыряли из батона изюм и подождали, не даст ли им дед чего-нибудь ещё. Но шпроты дедушка открывать не стал, сказал, что оставит их к обеду. Тогда ребята взяли куски батона с выковыренным изюмом и отнесли их в мисочку старичкам. Старички любили белый батон и без изюма.

Когда они вернулись, дедушка уже кончил пить чай и предложил пойти на речку, если Лёша достаточно хорошо себя чувствует.

– Достаточно, достаточно! – закричал Лёша и спросил: – А на какую речку?

– На настоящую! – важно объяснил Тяпкин. – Не на твой паршивый ручей. На настоящую, глубокую, там все купаются и плавают, там – с ручками!

Дедушка снял рубаху – он любил за городом загорать и не боялся солнца, – надел белую фуражку, но не от солнечного удара, а просто потому, что стеснялся ходить при незнакомых людях с лысой головой, взял полотенце, велел ребятам надеть панамки, и они все отправились на речку.

Сначала Лёша немножко отставал, потому что после болезни забыл, как надо прыгать, но скоро вспомнил, развеселился и запрыгал высоко и весело, то обгоняя дедушку и Тяпкина, то задерживаясь возле какой-нибудь интересной ему вещи. Им встретился их старый знакомый козленок, он был уже совсем большой, и, когда Тяпкин захотел погладить его по спинке, козленок встал на дыбки и нагнул беленькие, довольно острые рожки.

– Глупый, не соображает ничего! – снисходительно сказал Лёша. – Большой уже, а глупый. Не трогай его, не надо. Он просто боится.

Лёша отыскивал в траве возле тропки перезрелую землянику и честно делил одну себе, одну дедушке, одну Тяпкину. Потом им навстречу попалась собака.