Лис

  Лис любил лежать в высоких сводчатых окнах под куполом старой церкви. Он лежал на спине, задрав ноги на стенку окна, и глядел в небо. Лису нравилось, когда полная луна освещала все вокруг, и от деревьев на кладбище внизу ложились длинные черные тени. Кладбище было очень старое и запущенное. Оно заросло древними вязами и кленами, под кряжистыми ногами которых путались молодые побеги, не выраставшие высокими из-за нехватки солнечного света. Странное дело, на кладбище до сих пор сохранились дорожки, хотя, к этим могилам уже лет тридцать, как никто не ходит. Молодняк не решался расти на этих тропинках и просто обступал их плотной стеной. Лис иногда бродил по кладбищу, разыскивая старые надгробные камни. Найдя такой, он постукивал по нему костяшками пальцев, а затем прикладывал к его холодной мшистой поверхности свое заостренное ухо. Иногда останки отзывались слабым ворчанием, и Лис, обежав несколько раз в восторге вокруг еле видной могилы, стучал снова, требуя выйти наружу. Однако все те, кого здесь когда-то похоронили, были уже слишком слабыми, чтобы выйти, и лишь немощно шевелились под землей. Понаблюдав за вздрагивающей землей и поскулив тихонечко от удовольствия, Лис убегал, а могила еще долго бугрилась и ворочалась.

  В ветвях деревьев гнездились грачи и галки, которые всю ночь спросонья переступали на месте и дремотно каркали. От нечего делать Лис любил подкрасться к ним, спящим, и во всю мочь заржать молодым жеребцом. Птицы, насмерть перепуганные, срывались вверх, а виновник переполоха носился с ветки на ветку и хохотал.

  В лунном свете небо становилось прозрачным и бездонным. Лишь несколько самых ярких звезд светились, изо всех сил стараясь не затеряться в блеске королевы - Луны. А она, круглая, как круг на воде, и большая, как Солнце, бесшумно шествовала над уснувшим миром - деревнями, оврагами, озерами и перелесками. Она проходила над табунами лошадей, бродящими в полях, и коровами в загонах, погостами и реками, поездами и домиками затерянных станций. Она шла тихо и незаметно, говоря всем: 'Спите, спите. А чтобы вам лучше спалось, я буду петь колыбельные песни'. Она пела их и они переливались в воздухе невесомые и красивые. Но видеть их могли лишь Лис да коты, бродящие по ночам у своих дворов. Они не спали и стерегли ночь.

  Лис опустил ноги со стены и свесил их вниз. Поглядел по сторонам, прислушался. Где-то недалеко пропел петух. Лис взвизгнул и бросился по отвесной стене вниз, цепляясь, как паук, за крошечные выступы в кирпичах. Потом вскарабкался на колокольню, высунулся неведомой кукушкой из круглого окошка на самом верху и прокукарекал в ответ, все так же егозя и трясясь от радости. Петухи по всей деревне стали откликаться. Лис закричал снова - те опять откликнулись. Так продолжалось некоторое время, пока вся окрестная птица не втягивалась в игру. Тогда Лис издал неожиданно странный петушиный крик, от которого те попадали с насестов и замолчали на несколько дней. Хозяйки долго потом удивлялись, почему петухи ходят, как побитые, не поют и не подходят к курам. А Лис опрометью бросился по стене вниз и побежал к пруду.

  В пруду жили русалки. Лунными ночами они выходили на берег и рассаживались на ветвях старых ив, склонивших над водой седые ветви. Русалки доставали частые гребни и начинали расчесывать свои длинные зеленые волосы. Они сидели так подолгу, лишь изредка грустно перекликаясь. Тогда над гладким, как застывшее серебро прудом прокатывался заунывный звук, он отражался от берегов и прибрежных деревьев и долго блуждал над спящей водой, покрывавшейся сырыми вечерами густым туманом. В тумане звук рассыпался на осколки и казалось, будто множество людей заблудилось и бродят в белесом полумраке, промахиваясь друг с другом руками и тоскливо окликая друг друга. Расчесывая волосы, русалки иногда поднимали их на свет и смотрели сквозь них на луну. Если волосы бывали хорошо расчесаны, они смеялись, а их смех разлетался серебряным звоном, дробясь на водяном зеркале.

  В ночь на Ивана-Купалу они вили венки из белых цветов и водили хороводы. Лис любил смотреть на них в это время. Он видел их длинные рубахи до пят, под которыми колыхалось прозрачное белое тело, красивые бледные лица, которые так редко трогает улыбка, и ему при всем его беспокойном характере становилось грустно. Русалки - вечные невесты, и еще ни одна из них не дождалась своего жениха.

  А в русальную неделю на них как будто что нападало, они становились злы и веселы. С наступлением темноты они выходили из воды и бегали по лесам и полям. В это время Лис часто носился с ними рядом, то похрапывая, как конь, то фыркая собакой. Останавливался, глядел, высунув язык, им вслед, вставал на четвереньки и бежал снова, мокрый от росы и пьяный от гонки. Русалки, сделав круг, снова возвращались к пруду, скидывали рубашки и, белея тонкой кожей, с криками и смехом бросались в воду. Лис, отхлебывая горячим языком прямо из пруда, влетал за ними. Однажды они схватили его и, прижавшись холодными упругими телами, потащили под воду.

  - Пойдем с нами, женишок. Женись на нас! Или мы не красивы? - прижимались еще ближе, брали за плечи, целовали в губы, шептали: - Пойдем, слышишь, - а сами шли все глубже и глубже.

  Лис задурачился, закричал:

  - Ах, вы водявы, смерти на вас...

  Заблажил, хватая ртом воду и захлебываясь. Стал царапать скользкие тела, сверкая хитрыми глазами, и вдруг впился в губы одной, прижался всем телом, обнял.

  - Ах, - только и сказала та, оттолкнула его, за ней другие.

  - Бес, недотыкомка!

  Лис залился смехом, в брызгах вырвался на берег, упал на песок, загреб его пальцами и бросил в русалок.

  - Водявы!

  Русалки, погрустнев, вышли на берег, надели рубашки и, поправив венки, пошли водить хороводы по мокрой от тумана траве.

  Лис запрыгал радостно, вбежал в середину круга, заверещал, забился.

  Русалки затянули песню.

  Ой, да ходит мой милый

  Берегом, берегом.

  Да не видит меня

  В тереме, тереме.

  Кто ж мне косу

  Расплетет, расплетет?

  Да венок мой

  Разовьет, разовьет?

  Лис бегал в кругу, брызгал на них росою, но они, не замечая его, продолжали петь.

  Ой, свяжу все тропки

  Лентою, лентою.

  Привяжу узлом

  К свому терему, терему.

  Лис пытался перепеть, затягивал:

  Ой, бесе, бесе,

  Что ж ты не весел...

  Потом умолкал, и, рванув кругом внутри хоровода, убегал в лес.

  Церковь не всегда была пустой. Когда-то давно она была красивой и светлой с жестяной крышей и большим железным крестом. В центре креста было солнце, похожее на ежа. На колокольне висел колокол, и когда в него звонили, его могучий голос разлетался на двадцать верст вокруг. Заслышав его, люди крестились и что-то тихо шептали, а Лис удивленно пожимал плечами, глядя на них. Ему нравилась церковь, он не боялся ее. Его не пугал ни голос колокола, ни крест на крыше, хотя вообще-то люди думают, что бесы не любят церквей. Иногда Лис пробирался внутрь во время службы, чтобы посмущать прихожан. Совал им в карманы конские яблоки, чихал громко, дергал баб за юбки, подталкивал парней к девкам и сам терся о них. Однажды он рассыпал по полу нюхательный табак, и обедню не дослужили даже до середины - разбежались, чихая и растирая красные глаза. А Лис зацепился за какую-то перекладину наверху и раскачивался там, смеясь и чихая громче всех. Мужики вышли из церкви, шумно высморкались и, махнув рукой, отправились в кабак. Бабы повели ребятишек домой, где растопили самовар, а потом сели пить чай с маленькими кусочками сахара.

  По воскресеньям невидимый Лис пробирался на такие чаепития, воровал сахар, с треском грыз его, сидя в углу. Остатки зажимал в потной ладони и относил муравьям в лес. Там он наклонялся над муравейником, обнюхивал его, подрагивая носом, и высыпал сахар приговаривая:

  - А-а, мураши, мураши, футь-футь-футь. Ешьте-ешьте, брюхо тешьте.