Уральские были-небыли (сборник)

Работенку стали приискивать парни. Один из них, которого Яковом звали, живехонько дело нашел. Лес валить, дрова для завода пилить начал. Простая работа, а - денежная.

Году не прошло - обут, одет парень. Шубу справил, валенки скатал, треушок купил. Доволен. Да и как довольным не быть, когда он на хорошей молве живет и везде желанный гость! Чего больше хотеть? Теперь только домом зажить да Жигареву дочку сосватать. Настеньку.

А Настя, надо сказать, тоже была трудовой семьи веточка. И шить и мыть. И покос косить и воду носить. И вязать и плясать - во всем не последняя. Пройдется, бывало, Настя по кругу - зимой черемуха зацветет. Снег тает. Гармонь сама собой выговаривает малиновыми голосами заветные слова.

Как для такой красной ягоды рук пожалеешь, гнезда не совьешь?

Свил Яков гнездо. Не так чтобы терем, а все-таки на четыре окна с терраской. Кухня, горница, сени тесовые. Железная крыша, высокая труба с жестяным колпаком. На колпаке петух туда-сюда по ветру поворачивается, Якова с молодой женой веселит. И со стороны на них любо-дорого поглядеть, порадоваться.

Доволен Яков сам собой, своей женой, своим домом, своим петухом на крыше. Достиг счастья.

Второго Егорием звали. Недовольным кликали. И было за что. Смолоду таким рос. Дядя Егорку три года в приходской школе учил. Читать, писать, считать парень научился. Худо ли? Так нет, мало ему этого. Недоволен малец своей грамотой. К учителю стал бегать за книжками. Перечитал их все - опять мало. Заводскому начальству покоя от него не было. "Дай, дяденька, хоть на ночь книжоночку". Все шкафы в заводе перерыл, а довольства нет.

И так во всем. Мельницы-ветрянки ребята ладить начнут. И он свою мастерит. И прямо скажем, хитрые меленки выдавал. С трещотками от воробьев на огороде. Или с музыкой для потехи. Валок крутится, струны гусиными перышками перебирает. Ладно звенит. Все хвалят. А Егор:

- Подумаешь - невидаль! Чему тут дивиться? За что хвалить?

Таким и вырос. Так и работать стал. С домны начал. На дутье тогда его поставили. Мехами в те годы дули. Водяными колесами мехи качались.

Скоро парень к дутью приобык. Хорошо платить ему стали. Всех теток своих в кашемировые платья одел. Дядьев не забыл. Кому сапоги, кому пыжиковую шапку. Сам-то Егор был не падок на деньги. Все любили его за это, а всамделишным человеком не считали. Так и числили тронутым. Недовольным.

Когда его, неженатика, старшим над всем доменным дутьем поставили, ему бы и ночью - рот до ушей спать. А он:

- Толку-то что над холодным дутьем старшим быть? Вот коли б мне волю дали дутье нагревать, чтобы нутро домен оно не студило, тогда бы - да.

Выслушали начальники. Видят, дело говорит Егор.

- Валяй, парень. Грей дутье.

Сказано - сделано. Меньше угля домны запросили. Ходчей плавки пошли. Больше чугуна стали давать.

Вскорости на его горячем дутье по всей нашей округе домны заработали. Мешок денег Егору насыпали. В Питере стали про него говорить. В заграницах его дутье переняли. А он хоть бы что. И бровью не повел. Тут его дружок, Яков, из себя вышел и давай товарища костерить:

- Егорша!.. Сердце-то есть в тебе? Глянь, как вокруг тебя солнечно. Господа перед тобой шапки ломают. Лошадку бы полукровку, корову бы тагилку, собаку вислоухую завел. Ты теперь все можешь. Жену бы - соболью бровь, господскую кровь - в дом ввел. Неужели не видишь, сколько сердец в кисее да в бархате по тебе стучат?

- По мне ли они стучат? - отвечает Егор товарищу. - Не по моей ли славе? Да не по моим "петрам" да "Катенькам" - по дурной казне, которая ни за что привалила? Что я такое сделал?

Тут Яков ему в сердцах:

- Брось прибедняться, Егор. Весь белый свет твою горячую воздуходувку перенял. Ты что?.. Опять недоволен?

А Егор ему чуть не со слезами в голосе:

- Чем же довольным быть? Разве в одном горячем дутье дело? Все домны наши перекладывать надо. Ростом они с самовар, а угля просят столько, что кромешный ад протопить можно. Разве это домны? Куда только департаменты смотрят!

И пошел управителей подковыривать. Клинья под них подбивать. Начальство глядело-глядело на недовольного грамотея, слушало его, слушало да и по шапке.

- Нищему пожар не страшен, - говорит Егор. - Особливо если у него руки есть. В гору работать пойду.

Пошел в гору. Спервоначалу рудобоем стал. Без охоты его горщики в артель взяли. Женский пай дали. Треть. А через неделю тремя паями челом ударили. На части Егория стали рвать. Одна артель зовет, другая переманивает, третья чуть не на коленях стоит:

- Егорий Гордеевич! Пожалей нашу бедность! Стань над нами старшим. Заработки-то видишь какие. Помоги!

А Егор смолоду добрая душа. В самую что ни на есть пропащую артелку вошел. В поисковую. На фарту она работала. Пробные дудки била. Руды искала. Найдет - фарт. Нет - квас да редька.

Случалось, эта артель по месяцу, по два потеет - колодец в руде пробивает. Пласт рудный ищет. Пройдет, бывало, шахтенку артель в надежде на богатую руду, а пласт пуст и беден, как пьяная голова в понедельник. Один старый камень да слезы.

- Что делать, Егорий Гордеевич? Неужто струмент в кабак закладывать?

А он им:

- Тоньше надо дудки бить. Скорее дело пойдет.

А те:

- Тоньше себя колодец не выкопаешь. Как в нем управляться с киркой да ломом будешь?

А он им опять:

- Дудка может и в палец тониной быть. Лишь бы руду показала. Сверлом надо гору сверлить. Буравом буравить.

Старики рот шире церковных ворот открыли:

- В своем ли ты? Буравом десять вершков пробурить можно. Ну, двадцать, на худой конец. Не ум ли за разум зашел у тебя, Гордеич? Выпил бы.

А он им свое:

- Выпить, мужики, мы выпьем. Без этого нельзя. Вот вам на два ведра, а на сдачу барана велите зажарить. Да кузнецов самолучших призовите ко мне. Наставной бур им велим сковать. С коленами. Просверлил аршина два наставил колено. Опять сверли и еще колено добавляй. Так мы до преисподней дыру провернем и, что там есть, выведаем.

Рудобои переглянулись. Перешепнулись, качать Егора кинулись.

- Горным начальником бы тебе быть, а не артельщиком.

За кузнецами побежали. А о водке даже не вспомнили. До нее ли, когда, может, через неделю переворот в поисковом деле придет.

Сковали самолучшие кузнецы составные бурава. Не сразу дело пошло: то ломкие, то в жгут свиваются. Нашли все-таки сталь, какую искали. Не жалел Егорий Гордеевич денег мастерам. И артель пока что на свои кормил. А потом...

...Потом заскрипели приводные ворота, завертелись бурава. Что ни час, то аршин. Что ни день, то пять сажен. Допоздна работали. Много за месяц гор продырявили. Полную подземную картину представили горному начальнику.

Тот хоть и запивоха был да медвежатник, а дело знал. Сразу смекнул, какая ему от царя награда за новые клады на казенном руднике выйдет. Не пожалел платы мастерам-бурильщикам. Да и себя не обидел. За дыры-скважины мастерам деньги платил, а по бумагам новые поисковые дудки-шахты проводил. Большую разницу прикарманивал.

Лучше зажили новоявленные бурщики. В суконной одежде заходили. Своих коров стали доить. А Егорию Гордеевичу особый почет. Только на руках не носят его. Кормильцем-поильцем зовут. Песни про него складывают. А которые богомольные, те уж вовсе через край перехватили. Икону Егория Победоносца с его лицом велели написать. Двести рублев за нее верхотурскому монаху-богомазу артельно выплатили. Попу особо сотню дали, чтобы он икону освятил да у правого клироса в золотом киоте на место Стефана Великопермского установил. Ну, а какой умный заводской поп осмелится против отчаянной рудничной паствы пойти? Установил.

Густо возле лика Егория Гордеевича стали свечки гореть. И не одними только стариками ставленные, но и тонкими девичьими пальцами. И особенно народу в глаза бросились рублевые свечи. С золотым витком. Как венчальные. Неспроста, видно, дочка горного начальника каждое воскресенье зажигала их да с Победоносца глаз не сводила. Неллей ее звали. Питерское имя. По метрикам-то она в Еленах ходила. В заграницах училась. Ну так ведь господская дочь... И летом перчатки не снимала. По сотне рублей шляпки нашивала. А к народу была - ничего не скажешь. И грамоте рудобоевых девок учила. И моды показывала им. Сама даже шила. Со старухами дружбу вела. Сказы-пересказы ихние в клеенчатые тетрадочки переносила. Книжки недозволенные почитывала... Ей полиции бояться нечего. Отец-то - гроза. В одном ряду с губернатором ходил.