Чистое золото

Тоня молча прошла к столу и села.

— На меня однажды обиделся, — раздумчиво говорила Варвара Степановна. — Давно это было… Мы об женитьбе тогда только мечтали… Полгода со мной не встречался. Второй раз — с товарищем поссорился. Так и разошлись. Да еще начальнику как-то наговорил всего, всеми словами назвал… Уволили его тогда. И вот сегодня я таким его увидала. Сказал: «Не хочешь врагом мне стать — имени ее не поминай».

У Тони опять перехватило горло.

— Я, мама, сама не смогу сейчас к нему подойти. Обидел он меня.

— Ты свой норов оставь! — сердито сказала мать. — От отца и обиду можно стерпеть, да еще от такого отца… Мало что в сердцах человек скажет… Дело не в тебе, а в нем. Он — то говорить с тобой не станет. Знаю его… Пока особо не заслужишь, и не подходи. Хуже будет.

— А ты, мама? Ты тоже сердишься на меня?

Тоня робко взглянула на мать. Тяжело было Варваре Степановне видеть приниженными всегда смелые дочерины глаза.

— Да, не обрадовала ты и меня, — ответила она сдержанно. — По правде сказать, не ожидала я от тебя такого…

Неожиданно для Тони Варвара Степановна подошла к ней и, подняв за подбородок лицо дочери, зорко глянула на нее.

— Иль уж иначе никак не можешь? — строго спросила мать.

— Не могу, мама, — ответила Тоня, прижимаясь к плечу Варвары Степановны.

Глава седьмая

В доме Кулагиных, где всегда дышалось легко, словно сгустился туман. Тоня старалась не попадаться отцу на глаза. Николай Сергеевич тоже избегал встреч с дочерью. Переносил ссору он, видимо, тяжело; заметно осунулся и пожелтел, но глядел на Тоню с нескрываемой неприязнью. Встречаясь с ним взглядом, она каждый раз внутренне вздрагивала.

«Ненавидит, просто ненавидит! — думала Тоня. — Куда же вся любовь девалась? Как не было!»

Порою приходили к ней горячие, несправедливые мысли:

«Может быть, любовь в том и состояла, чтобы самолюбие свое тешить? Это ему всего нужнее… А обманулось самолюбие — и чувство пропало… Ведь не спросил толком ни о чем, не разобрался… Разве так поступает любящий отец?»

И Варвару Степановну придавило несогласие в доме. Как всегда, неторопливо и спокойно, выполняла она обычные дела, но величавое лицо стало строже, а между густыми бровями залегла бороздка.

Весть о том, что Тоня остается, быстро облетела прииск, и Кирилл Слобожанин, встретив ее, оживленно заговорил:

— Слушай, ты, говорят, здесь осталась и в шахту идешь? Это ведь замечательно! — Он улыбался и не скрывал своего удовольствия. — Нет, право, это очень хорошо, я рад…

— Тебе-то легко радоваться, — задиристо сказала Тоня, — а мне это знаешь как достается…

— Что, старик сердится? — участливо спросил Слобожанин. — Ну-ну, не хмурься, все уладится. Старик…

Он задумался. Странное выражение его глаз, к которому Тоня уже привыкла, опять поразило ее.

— Слушай, старику нужно отдохнуть. Он переутомился, верно? — Не дав Тоне ответить, он продолжал: — Ты, значит, решила, что Слобожанин легко живет… Хорошая девушка на прииске осталась, он и рад. Ошибаешься… Легко тот живет, кто не делает ничего.

Кирилл подошел ближе к Тоне и сказал, почему-то понизив голос, строго глядя ей в глаза:

— Работу мы развертываем, ты об этом знаешь, а людьми не богаты. Я тебе говорил. Вот почему дорого, если культурная молодежь к нам идет. Ни по какой другой причине. Понятно?

— Что же я-то? Рядовым работником буду… — тихо, уже без задора сказала Тоня.

— Ты? Ты десятилетку закончила, комсомольский стаж у тебя. Мы на таких ведь опираться можем.

У Тони посветлело на душе.

— Меня упрекнул один товарищ, — вспомнила она уколовшие ее слова Петра. — Учиться не поехала — значит, общественный долг свой забыла.

— А тут что? Не общественный долг? — горячо заговорил Кирилл. — Ты не знаешь, какая это подмога! Я каждому, кто школу окончил и здесь работать собирается, всей душой благодарен. Таких дел наделаешь!.. Было бы желание.

— Желание есть, Кирюша. Мне после воскресника работа показалась такой интересной!

— Ну, и все!

Он крепко потряс ее руку и, уже отойдя, крикнул:

— Замечательно! Очень рад! А старику — отдыхать. Обязательно!

«Дельный парень, а с чудинкой», — пришли Тоне на ум слова бабы-штейгера о Кирилле.

Но после разговора с ним ей стало немножко легче.

У Павла она не была несколько дней, а когда пришла, сразу увидела, что он в особенном настроении. Какой-то мягкий боязливый свет озарил его лицо, когда он услышал Тонин голос.

— Ты! — порывисто сказал он. — Я жду тебя не дождусь. Расскажи, сделай милость, что там у вас стряслось?

— Погоди, не налетай с вопросами… Дай отдышаться… Быстро шла… — проговорила она.

Тети Даши не было. Алеша уже пришел из детского сада и играл в уголке.

— Внимание, внимание! Говорит Москва! — объявлял он своим игрушкам, расставленным вдоль стены, и важно грозил пальцем одноухому зайцу, который из-за увечности, очевидно, не мог быть достаточно внимательным. — Московское время двадцать четыре часа. Пи-и, пи-и, пи!

— Вон как? У тебя уже двадцать четыре? — сказала Тоня.

— Ну что же? Рассказывай! — настойчиво повторил Павел.

— Да тебе уж, поди, всё рассказали?

— Говорили ребята, будто ты нынче не едешь…

— Не еду. Хочу эту зиму здесь пожить, поработать.

— Да нет, тут что-то не так… Скажи, денег, может быть, нет? Или Варвара Степановна не так здорова? — тревожно допрашивал Павел.

— Нет, мама ничего… и деньги нашлись бы. Просто решила так.

— Ты, видно, совсем доверие ко мне потеряла, не хочешь сказать правду!

Он произнес эти слова с огорчением.

— Что ты, Павлик! — сказала Тоня как можно естественнее. — Я просто считаю, что перед вузом нужно немного поработать, узнать жизнь… Почему это тебя так удивляет?

— А правильно ли ты решила, Тоня? Подумай хорошенько. Разве не лучше поскорей институт окончить, стать самостоятельным человеком? Кажется мне, что ты недостаточно в этом разобралась… А может, и скрываешь все-таки причину? Скажи мне, Тоня. Ну скажи, прошу тебя!

Ни сухости, ни замкнутости не было сейчас в нем. Перед Тоней сидел ее прежний участливый, добрый друг, но она в смятении молчала, а Павел ждал.

— Честное слово, Павлик… — начала Тоня.

— Я представляю, что дядя Николай таким решением не мог быть доволен, — перебил он ее. — Да и подруги твои не все одобряют… Вот Нинуша…

— Нина не одобряет, а Кирилл Слобожанин чуть не прыгает от радости. Он думает, что я ему опорой в работе буду, и…

— А-а-а! — протянул Павел, и свет, игравший на его лице, сразу потух. — Рассказывали мне о Слобожанине. С головой, кажется, парень, — сказал он скучным голосом. — Ну что ж, тебе видней… Давай заниматься.

— Ну, давай, — заторопилась Тоня. — Я «На дне» принесла. Будем читать.

Тоня начала чтение. Павел слушал опустив голову.

Узнав, что она остается на прииске, Заварухин в первую минуту не знал, как скрыть огромную радость, прихлынувшую к сердцу. Потом пришло раздумье. Хорошо ли это для Тони? Зачем она это делает? Неужели из-за него? Нет, нет, быть не может!

Он целый день нервничал и без конца мерил шагами комнату. Это хождение наконец начало раздражать его, но он не мог остановиться.

И вот она пришла… и ничего… Да что он, в самом деле, вообразил! Все это не для него!

«А о Слобожанине как радостно заговорила! — думал Павел. — Неужели он причина? Эх, на полминуты бы увидеть Тонино лицо — все было бы ясно…»

Тут же он обрывал себя:

«Слобожанин или что-нибудь другое — не мое дело…»

Алеша иногда повторял прочитанные Тоней слова, обращаясь к зайцу. Детский голос вывел Павла из тяжелого раздумья. Он с усилием взял себя в руки. Полно гадать! Не имеет он на это права.

«А все-таки она будет здесь!» — шевельнулась у него отрадная мысль.

Когда они прочитали два акта и побеседовали о пьесе, причем говорила преимущественно Тоня, неожиданно пришел Ион. Старик был немного навеселе.