Чистое золото

Не дожидаясь ответа, она взяла чугунок с кашей и вышла во двор.

Денек был серый, и солнце только изредка прорывало плотные, низкие облака. На яркозеленом коврике травы посреди двора нежно желтели пушистые спинки утят.

Тоня высыпала корм в корытце и, присев на круглое полено, пристально смотрела, как жадные маленькие создания, суетясь и толкаясь, набивали зобы. Опростав корытце, утята зашлепали к луже, что осталась после недавнего дождя, и, азартно попискивая, стали рыться носами в грязи. Выводившая их наседка, волнуясь, топталась возле лужи и тщетно старалась выманить детей за загородку, на пустырь, где колыхались белые зонтичные цветы, словно там разостлали для просушки сквозное покрывало из русского кружева.

А Тоня была далека от этой мирной картины. «Что же делать? — в тысячный раз задавала она себе вопрос. — Надо решать сейчас, сию минуту». Вот он, тот порог, через который она боялась переступить.

Подняв голову, она заметила озабоченный взгляд Варвары Степановны, стоявшей у окна. Мать сейчас же отвела глаза в сторону и сказала:

— Утята-то, как челноки, снуют. Совсем пеструшку замучили… Боюсь, не вырастут к зиме. Поздно я нынче наседку посадила… А ты ведь, кажется, стирать собиралась? Иди, а то вода простынет.

Тоня кивнула, но не тронулась с места. Так и сидела, оцепенев, пока у калитки не раздался голос отца:

— Антонина Николаевна, что же не встречаешь?

Николай Сергеевич прошел в дом. Тоня слышала, как он умывался, сел к столу, как радостно крякнул, увидев письмо.

— А! Никак из института извещение? Принята, конечно? Так! Что же вы мне ничего не говорите?

Тоня медленно встала и пошла к дому.

— Нынче только поспевай поздравлять дочку, — весело говорил Николай Сергеевич. — То с окончанием экзаменов, то с медалью, теперь с принятием в институт… А ты, мать, я вижу, уже пригорюнилась? Да и Тоня вроде нос повесила… К разлуке готовитесь? Ничего, ничего… Годок пролетит — и не заметим.

Николай Сергеевич молодецки подмигнул Тоне, но, вглядевшись в ее расстроенное лицо, встревожился:

— Ты здорова ли?

— Здорова… Я… папа… я поговорить с тобой хочу… — чуть слышно вымолвила Тоня.

— А хорошо обдумала, об чем с отцом говорить будешь? — сурово спросила Варвара Степановна, пристально глядя на дочь.

— Обдумала? Да, я хорошо обдумала… Я нынче не поеду в Москву, папа.

Выговорив эти слова, Тоня почувствовала, как щеки ее загорелись. На минуту стало легче. Самое страшное сказано.

Но Николай Сергеевич не понял.

— Ну ясно, еще не нынче, — успокоительно сказал он. — Вместе со всеми поедешь. Числа десятого экзамены начинаются у ребят… Еще недельку погуляешь.

— Нет, нет, папа, не то! Я совсем в этом году не поеду в Москву.

— Вот тебе раз! А куда же? Теперь менять уже поздно.

— Вообще не поеду. Здесь останусь. Я в этом году никуда ехать не могу… — твердила Тоня.

Голос ее звучал умоляюще. Она предчувствовала, что последует после того, как до отца дойдет смысл ее слов, и желала одного: пусть это совершится скорее.

И Николай Сергеевич наконец понял.

— Ты что же это, шутки шутить вздумала? — загремел он. — В чем дело, я хочу знать! Я десять лет работал, чтобы тебе образование дать… — Он задохнулся, закашлялся и продолжал сквозь кашель: — Имею я право спросить, как ты решила своей судьбой распорядиться?

— Николай Сергеевич, не расходись, — сказала побледневшая Варвара Степановна. — Спокойно об этих делах надо поговорить, обсудить все…

— Спокойно? — взвился Николай Сергеевич. — Это ты спокойно можешь говорить во всех случаях жизни. Ты ничего к сердцу близко не принимаешь… Первая потатчица! Была бы мать у нее разумная, не дожили бы до таких фокусов!

— Маму не трогай, пожалуйста, она здесь ни при чем, — нахмурясь, сказала Тоня.

— Вот как! Значит, ей от меня, злодея, защита требуется? Ты, чем мать выгораживать, изволь отвечать, что задумала! Слышишь?

— Слышу… Сейчас отвечу…

Тоня посмотрела на красное, взволнованное лицо отца, и ей стало так жаль его, что она вся подалась вперед, и голос ее стал глубоким и тихим, но прямо сказать, что не может расстаться с другом, она не посмела.

— Папа, ты выслушай только и пойми. Не могу я уехать… Я на шахту решила идти работать. Люди сейчас прииску нужны…

Она хотела рассказать отцу, как запомнились ей слова Кычакова, как увлекла ее работа на дамбе весной и недавно на воскреснике, как глубоко, всем сердцем поняла она Мохова и задумалась над судьбою Лиственнички. Но Николай Сергеевич ничего не хотел слушать.

— Чушь все это! — крикнул он. — Ты что вообразила? Без тебя здесь с работой не справятся?

— Не только в этом дело, папа. Я… я прямо тебе скажу: не хочу уезжать, пока Павел экзамены не сдаст… Я слово даю, что на будущий год поеду в институт. Мне, как медалистке, не страшно год пропустить…

— А, так это Пашка Заварухин тебя уговорил?

— Да он и не знает ничего!.. — пыталась объяснить Тоня.

— Не знает! Так я и поверил! И не говори мне, что ты на будущий год поедешь… Известно, что бывает, когда человек вовремя не сделает дела. Потом жизнь засосет, и прости-прощай все благие намерения! Да что же это такое? — недоумевающим шопотом выговорил Николай Сергеевич. — Нож отцу в спину, вот как это называется!.. Не подходи ко мне! — яростно крикнул он, заметив движение Тони. — Я годами мечтал, что дочь моя высшее образование получит, во сне тебя студенткой видел, а Пашка Заварухин все это одним словом своим разрушил!.. Не оставлю я этого так! Я в комсомольскую организацию пойду. Пусть ему мозги-то вправят! Я ему в лицо скажу!..

— Опомнись, отец! — вмешалась Варвара Степановна. — Ты что, Антонину не знаешь? По ней не видишь, что парень и впрямь не знает ничего? Ты не ему грози, а ее уговаривай.

— Что с ней говорить! С бессовестным человеком говорить разве можно?

Николай Сергеевич поднялся из-за стола. Он был бледен, руки его дрожали.

— Я думал, ученье в пользу ей пойдет, а у нее от книг только дурь в голову бросилась! Чем родителей утешить, помочь им, она на отцовских хлебах сидеть хочет да своего дружка грамоте учить!

— Папа! Стыдно! Стыдно тебе так говорить! — крикнула Тоня со слезами. — Я с тобой посоветоваться хотела, куда мне работать идти, а ты…

— Работай! Баклуши бей! Мне теперь все равно. Знать я тебя не знаю! Живи как хочешь!

Николай Сергеевич скомкал извещение из института и с силой швырнул его в открытую печь.

— Пожалей себя, отец, ради бога! Ведь заболеешь! — подбежала к нему Варвара Степановна.

— К чорту! — оглушительно крикнул он и выбежал из кухни.

В наступившей тишине хлопнула дверь его комнаты.

— Мама! Мама! Что же это?

Губы Тони тряслись, горло сжималось, она с трудом произносила слова.

Но мать взглянула на дочку отчужденно и сурово:

— Ты бы ушла сейчас. Надо отца успокоить. Боюсь я за него. С тобой после поговорим.

Тоня отчаянно вскинула глаза на Варвару Степановну и выбежала на крыльцо.

Утята с писком бросились к ней. Они, как по команде, склонили набок свои змеиные головки. Каждый уставил на нее круглый темносиний глазок.

Чуть не раздавив самого шустрого утенка, Тоня выбежала за ворота, обогнула дом и, смяв нежное кружевное покрывало белых цветов, бросилась в траву. Она лежала ничком, закрыв глаза, и твердила про себя:

«Что же это? Что это? И мама… Ой, и мама!..»

Она лежала долго, пока не почувствовала, что ей холодно от сырой травы, и, поднявшись, никак не могла решить, куда же идти. Была бы здесь Надежда Георгиевна… Но она еще не вернулась из Кисловодска. А Петр Петрович, Новикова и другие преподаватели ушли в далекую горную экскурсию. Надо повидаться с ребятами…

Тоня сделала несколько шагов по улице и столкнулась со Степой Моргуновым. Мальчишка чуть не налетел на нее.

— Ой, Тоня! — удивленно сказал он.