Дары младенца Христа

сама она ее недостойна. Элис судила по себе, в ослеплении горького унижения, воображая про себя, как он вместе со своими сотоварищами потешается над незаконнорожденной плебейкой, пожелавшей сделаться знатной леди. Будь она более достойна честного Джона, она бы лучше его понимала. А так, большей удачи ей и не могло выпасть, нежели та, которая ныне представлялось ей непоправимым несчастьем. Если бы уничижение не проложило путь смирению, она бы опускалась ниже и ниже, пока не утратила бы все, ради чего стоит жить.

Когда миссис Гриторекс, утешив девушку по возможности, наконец, отпустила ее, Элис, не в состоянии выносить собственное общество, поспешила в детскую, подхватила Фоси на руки и принялась горячо обнимать малышку. Фоси в жизни своей не бывала объектом изъявления столь пылких чувств, и потому весьма изумилась; а когда Элис опустила ее на пол, девочка вернулась к своему креслицу у очага и посидела немного, глядя в огонь - а затем воспоследовала любопытная пантомима.

У Фоси была привычка - детям свойственная чаще, нежели предполагают многие, - делать все возможное, чтобы постичь состояние души, внешние проявления коего не укрылись от ее наблюдательности. Она пыталась уловить чувство, вызвавшее то или иное выражение; только воспроизведение сходного состояния, послужившего объектом ее придирчивого наблюдения, посредством собственных органов восприятия, удовлетворило бы маленького метафизика - и не меньше. Но что и впрямь могло показаться необычным, так это способ, к коему она прибегала, чтобы достичь искомой достоверности сопереживания. Словно прилежный студент драматической экспрессии, достигаемой при помощи лицевых мускулов, она неотрывно наблюдала за выражением лица заинтересовавшего ее объекта, все это время, вполне сознательно, придавая собственному личику очертания и формы другого лица, насколько возможно; по мере того, как достигалось внешнее сходство, маленькая исследовательница психологии воображала, что приводит себя в состояние, породившее подмеченный феномен - словно выражение ее лица отбрасывало тень внутрь, отражалось в сознании, и так, посредством двух лиц, открывало уму то, что происходило и обретало очертания в уме ближнего.

В данном случае, упорно меняя и видоизменяя выражение лица точно у гуттаперчевой куклы, девочка, наконец, добилась оптимального соответствия, и некоторое время сидела так, погруженная в задумчивость, словно застывшая маска Элис. Постепенно искусственные черты разгладились и из-за них проглянуло ее невозмутимое, серьезное личико. Едва преображение завершилось, девочка встала, подошла к Элис, - та смотрела в огонь, не подозревая о том, сколь пристально за ней наблюдают, - заглянула ей в глаза, вынула палец изо рта и сказала:

- Господь наказует Элис? Ах, если бы Он наказал и Фоси!

В личике ребенка отражалось спокойствие Сфинкса; глубины серых глаз не затуманились дымкой; ни облачка не омрачило ясного, словно беспредельные небеса, чела.

Неужто дитя повредилось в уме? Что кроха имеет в виду, глядя прямехонько на нее этими огромными глазищами? Элис никогда не понимала свою подопечную; странно оно было бы, если бы малые разумели великих! Она еще не научилась узнавать слово Божие в устах младенцев и грудных детей. Но в лице Фоси заключалось еще нечто, помимо спокойствия и непостижимости. Что это было, Элис не смогла бы объяснить - но оно пошло ей на пользу. Она усадила девочку на колени - и та вскорости уснула. Элис раздела ее, уложила в кроватку и сама легла спать.

Но, как бы она не устала, ей пришлось-таки встать еще раз. Хозяйке опять сделалось плохо. Поспешно послали за доктором и сиделкой; двухколесные экипажи мчались в ночи туда и обратно, словно шумные бабочки, влекомые к единственному освещенному особняку на всей улице; внутри слышался приглушенный звук шагов, тихо открывались и закрывались двери. Воды Мары всколыхнулись и затопили дом.

К утру они мало-помалу схлынули. Летти не ведала, что муж дежурит у ее постели. На улице воцарилась тишина. В особняке - тоже. Большинство домочадцев глаз не сомкнули всю ночь, но теперь все они легли спать, кроме посторонней сиделки и мистера Гриторекса.

То было утро Рождества, и малютка Фоси почувствовала это всеми фибрами своей души. Ей не пришлось бодрствовать всю ночь, потому проснулась она спозаранку, и, едва открыв глаза, принялась размышлять: он придет сегодня; но как он придет? Где ей искать младенца-Иисуса? Когда он придет? Утром, или днем, или вечером? Что, если ей уготовано великое горе: вдруг он появится не раньше ночи, когда ее снова уложат спать? Но она ни за что не заснет, пока не угаснет последняя надежда! Соберутся ли домочадцы все вместе, чтобы встретить его, или он явится к каждому по очереди, и наедине? Тогда ее очередь наступит последней, и ох, вдруг он так и не заглянет в детскую? Но, может быть, он вообще к ней не явится - ведь такую, как она, Господь и наказать не считает нужным!

Нетерпение нарастало и все сильнее подчиняло ее себе: девочка никак не могла долее оставаться в постели. Элис крепко спала. Вероятно, было еще очень рано; но шторы мешали понять, рассвело или нет. Как бы то ни было, Фоси решила, что встанет и оденется, и окажется готова встретить Иисуса, когда бы он не пришел. Верно, одеваться сама она не особо умеет, но он об этом знает и возражать не станет. Малышка принялась лихорадочно приводить себя в порядок, с трудом справляясь с непослушными застежками, и принарядилась, как смогла.

Она выскользнула из комнаты и сошла вниз. В доме царило безмолвие. Что, если Иисус придет и никого не застанет на ногах? Он уйдет восвояси и никого не оделит подарками? Для себя девочка ничего не ждала - но, может, он позволит ей забрать подарки для других? Пожалуй, следовало всех разбудить, но Фоси не смела: сначала следовало удостовериться своими глазами.

С последней лестничной площадки второго этажа, в приглушенном свете газовой лампы в конце коридора, девочка заметила, как у подножия лестницы прошла незнакомая фигура; не причастна ли она к чуду дня? Женщина подняла голову, и вопрос замер у Фоси на устах. Однако, может статься, это поденщица, чья помощь в день ожидаемого пришествия совершенно необходима. Спустившись вниз, малютка увидела, как незнакомка скрылась в комнате мачехи. Это девочке не понравилось. То была единственная спальня, куда ей запрещалось заходить. Но, поскольку в доме по-прежнему царит тишина, она обыщет все прочие комнаты и, если не найдет младенца, то присядет в прихожей и станет ждать.

Комната у основания лестницы, напротив мачехиной спальни, предназначалась для гостей; с ней у девочки ассоциировались понятия о великолепии и роскоши; так где же лучше начать поиски, как не в гостевых покоях? Ага! Неужели? Да! Сквозь неплотно закрытую дверь пробивался свет. Либо младенец уже там, либо там-то его и ждут. Начиная с этого мгновения девочка почувствовала, что душа ее вдруг словно отделилась от тела. В упоении восторга забыв про страх, она робко заглянула внутрь и затем вошла. У изножия кровати на низком столике горела свеча, но никого не было видно. Рядом со столом обнаружился стульчик; она посидит там при свече и подождет младенца! Но не успела Фоси дойти до стула, как внимание ее привлекло нечто, лежащее на кровати. Малютка завороженно замерла на месте. Возможно ли такое? А вдруг? Должно быть, младенец оставил это здесь, а сам ушел в комнату матушки с подарками для нее. Более восхитительной куклы и представить невозможно! Девочка шагнула ближе. Свеча горела тускло, повсюду лежали тени; Фоси не могла разглядеть толком, что перед нею. Но, подойдя к кровати вплотную, она убедилась воочью, что это - и в самом деле кукла... может быть, предназначенная как раз для нее... но, вне всякого сомнения, самая совершенная из кукол. Девочка подтащила к кровати стул, взобралась на него, осторожно обхватила куклу ручонками и, бережно прижимая находку к груди, соскользнула вниз. Ощутив под ногами твердый пол, Фоси, преисполненная торжественного спокойствия и священного благоговения, понесла дар младенца Христа к свече, чтобы вдоволь полюбоваться его красотой и оценить его по достоинству. Но едва свет упал на находку, как в душе ее пробудилось странное, неясное сомнение. Что бы это ни было, оно само воплощение красоты, прелестный малыш с алебастровым личиком и изящно изваянными ладошками и пальчиками! Длинная ночная рубашечка скрывала остальное. Возможно ли? Неужели? Да, верно! Должно быть, так - перед нею не что иное, как самый настоящий младенец! Какая она глупышка! Разумеется, это - сам младенец Иисус! Ибо разве сегодня - не Рождество, тот самый день, в который он всегда появляется на свет? Если она и прежде с благоговением глядела на дар, какого же величия беззаветной любви, какого священного достоинства преисполнилась она, держа на руках самого младенца! Она затрепетала от восторга и в экстазе прижала младенца к своему переполненному сердцу - и в следующее мгновение замерла, примиренная с вечностью, в ладу с Господом. Она опустилась на стул рядом со столиком, спиной к свече, чтобы лучи не попадали в глаза спящему Иисусу и не разбудили его; там сидела она, позабыв обо всем, во власти неизбывного блаженства, она же - мать и раба Господа нашего Иисуса.