Чистое золото

Анатолий вспоминал первую военную зиму в Ленинграде, с гордостью говорил себе, что и он перенес немало тяжелого, но этого его не успокаивало. На несколько дней он как бы стал Павлом; встречаясь с товарищами, говоря с матерью, любуясь спелым летним днем, чувствовал в себе томящую скованность, которую угадал в слепом. На Тоню ему было тяжело смотреть. Глаза у нее сделались какими-то удивленными, почти испуганными… Если сам Анатолий так живо чувствует несчастье Заварухина, то что же должна чувствовать она?

«Ведь я недавно сказал маме, что никогда не посмотрю на Тоню чужими глазами… Не будет ли мое молчаливое сочувствие отношением именно чужого, хоть и не враждебного человека?» — задавал он себе вопрос.

Зинаида Андреевна, обычно без слов понимавшая сына, была удивлена, когда раздумье Анатолия сменилось веселой озабоченностью. Он стал целыми днями пропадать у Петра Петровича и в школьной столярке.

Школу ремонтировали. Там стучали топоры и молотки, весело шуршали стружки. К «живому уголку» пристраивали две комнаты, все классы заново белили и красили. Петр Петрович руководил всеми работами. Часто в школе можно было видеть и бывших десятиклассников.

Сабурова, плохо переносившая жару, откладывала все дела на вечер. К вечеру она попросила прийти к себе и Новикову, которая обещала помочь ей закончить годовой отчет.

Молодая учительница пришла во-время и крикнула с порога:

— Надежда Георгиевна, посмотрите, что я вам принесла!

Татьяна Борисовна приподняла листья, закрывавшие берестяной, покрытый тонким узором туесок. Оттуда глянули крупные — одна к одной — ягоды.

— Вот прекрасно! Спасибо, Таня. Садись, чаю налью. Или с молоком будем есть?

— Лучше молока, если можно. Жарко!

Новикова сняла с головы белый платочек и села к столу. Две блестящие недлинные косички упали ей на спину. В ситцевом платье, в тапочках на босу ногу она была похожа на любую девушку с прииска. Запотевший от холодного молока стакан казался ослепительно белым в ее загорелых пальцах.

— Твои приятели принесли? — осведомилась Надежда Георгиевна, кивнув на ягоды. — Степа с Митхатом, поди?

— Сама набрала! — возбужденно воскликнула Новикова. — На горы ходила, в тайгу. Ничего подобного в жизни не видела! Какая мощь! Даже страшно немножко… Эти кедры могучие… точно подпирают небо. Его не всюду-то и увидишь в тайге… А на полянах, еланях этих, сколько ягод! Красным- красно! Мальчики сказали, что это лесная клубника…

Она допила молоко и, заглянув в крынку, умильно посмотрела на Сабурову.

— Да пей, пей сколько хочешь! — сказала Надежда Георгиевна, с удовольствием глядя на молодую учительницу.

— Я мигом. А потом начнем работать.

Они внимательно прочитали отчет, исправили неудачные выражения, поспорили, надо ли вводить описание всех форм работы с отстающими.

— Не сомневайтесь, Надежда Георгиевна, — говорила Новикова — это будет методическая статья. Она многим пригодится. Ведь ваш прошлогодний отчет, говорят, гулял по всем школам.

Когда работа была окончена, обе учительницы удивились, что уже стемнело и стало прохладней.

— Ну что же, идти домой? — спросила Новикова, всем своим видом показывая, что ей не хочется уходить.

— Посиди. Куда тебе спешить? Скоро ребята придут. Хотели сегодня заглянуть.

Розовато-серый сумрак вошел в комнату, смешал краски и сделал почти черным букет пестрых саранок в глиняном горшке.

— Надежда Георгиевна, можно?

— Ничего, что мы все сразу?

— Входите, входите, друзья! И Петр Петрович с вами? Какие новости?

Сабурова щелкнула выключателем. Комната осветилась, и саранки налились живой оранжевой краской.

— Надежда Георгиевна, мы сегодня документы в институты посылали!

— В добрый час! — серьезно сказала Сабурова. — У Заварухиных кто был?

— Я, — ответил Таштыпаев. — Заказ на первую партию корзин Паша получил. Начал уже.

— Это очень много значит для него, — тихо сказала Тоня, — только еще не все. Есть у меня кое-какие мысли, да не додуманы до конца.

— И ты что-то проектируешь, Тоня? — с интересом спросил Соколов.

— Договаривайте, друзья! — сказала Надежда Георгиевна. — Вам хочется, чтобы Заварухин кончил десятилетку?

— Да, да! — крикнула Лиза. — Только практически придумать не можем, как это сделать. Мы вот говорили между собой: ну, читать вслух учебники можно, чтобы он с голоса запоминал, а вот задачи объяснять как? Это уже труднее. Длинное уравнение в голове не удержишь…

— Но ничего другого, мне кажется, и предложить нельзя, — сказала Татьяна Борисовна.

— Напрасно вам так кажется, — буркнул Петр Петрович.

— Я вот о чем думала… — начала Тоня. — Писать слепым трудно. Я пробовала закрыть глаза и писать — неважно получается. У них буквы одна на другую налезают, и высоту трудно соразмерить. Надо сделать какие-то выпуклые линейки, чтобы карандаш доходил до границы и упирался… Между двумя такими линейками шла бы строчка… Как Николаю Островскому сделали…

— Вот-вот, верно, Кулагина! — сказал Петр Петрович и вынул изо рта трубку. — Ну, показывай, — обратился он к Соколову.

Толя достал из портфеля небольшую деревянную рамку с поперечными проволочными линейками и, торжествуя, показал товарищам:

— Видите? Сюда вкладывается лист бумаги, а проволочки держат строку. Я сначала деревянные рейки сделал, да мама сказала, что лучше из толстых ниток или проволоки. Они чуть отодвинутся, когда нужно написать «б», «д» или другую букву с хвостиком, и дадут хвостику место.

Рамка переходила из рук в руки.

— Как ты сообразил? — спросил Мохов.

— Это ведь не изобретение, — ответил Толя. — Взял «Как закалялась сталь», прочитал про транспарант корчагинский. Начал думать, как улучшить его… Сделал я прибор в столярке, дома вечером зачищал, а самому уже казалось, что это ерунда, ничему не поможет. А тут мама спрашивает: «Над чем мудришь?» Ну, я ей показал, она говорит: «Верно»…

Толя вспомнил, как при вопросе матери первым его движением было спрятать рамку. Эта простая деревянная вещица была результатом трудных и сложных чувств, о которых не хотелось говорить. И как он был доволен, что Зинаида Андреевна, ни о чем не расспрашивая, подробно обсудила с ним, что можно сделать еще.

— Теперь дальше, — сказал Анатолий. — Что у меня в кармане, по-вашему?

В кармане у Толи что-то сухонько постучало, и он извлек оттуда вырезанный из дерева маленький квадратный корень.

— Вот вам, товарищи, радикал. А такую фигурку не хотите? А вот такую?

И Соколов пошел выкладывать на стол плюсы, минусы, скобки, тройки, шестерки, нули, буквы. Все это было искусно вырезано, зачищено и отполировано. У ребят замелькало в глазах.

— Вот вам почти вся алгебра. А скоро будет готова и геометрия. Выточим и шары, и конусы, и треугольники. Все, что надо.

— Толька! Молодчинище! — закричал Илларион. — Ребята, вот как нам этот резчик по дереву помог, а?

— Погодите! — волновалась Лиза, оборачиваясь то к Петру Петровичу, то к Толе. — Сколько же их надо сделать? Ведь в задаче может восемь, а то и десять раз один и тот же знак встретиться.

— Делать — так делать не скупясь, — ответил Петр Петрович. — Начало положено. Теперь просим рабочих рук побольше. Что, Надежда Георгиевна? — обратился он к Сабуровой. — Спорили со мною, когда я токарный станочек привез? Говорили: «Не понадобится»!

— Целый мешок наделаем и Павлику притащим. Пусть разбирается, — решил Мохов.

— Э, нет! Мы ему пенальчик сделаем, — заявил Соколов. — Только не маленький, как обыкновенные пеналы, а большой, длинный. Разделим его на отделения и на крышке над каждым отделением вырежем тот знак, который там лежит. Он на ощупь будет узнавать, где что. Понятно?

Сабурова искренне любовалась Соколовым. Мягко блестели его глаза под тяжелыми ресницами, с четких губ не сходила улыбка, тонкое лицо дышало прекрасной молодой добротой и оживлением.

И не одна Надежда Георгиевна так тепло думала о Толе. С лаской и гордостью глядела на него Женя, а Тоня твердила про себя: