Чистое золото

Тоня и Татьяна Борисовна, шедшие впереди Сабуровой, вдруг исчезли. Очевидно, вошли в школу. Может быть, не откладывая, поговорить с ними сразу же?

Надежда Георгиевна тихо прошла в раздевалку, заглянула в учительскую. Всюду было чисто и пустынно.

«Где же Таня?» — недоумевала Сабурова.

Она заглянула в каждый класс и, не найдя никого, поднялась на второй этаж. Тихо двигаясь по недавно вымытому коридору, она вздрогнула от неожиданности, услышав голоса, остановилась у десятого класса и заглянула в неплотно притворенную дверь.

Все ее ученики, уже одетые в обычные платья, сидели на своих местах. Только Тоня еще в золотистом наряде… И Татьяна Борисовна здесь. Тоже сидит на парте, рядом с Анатолием Соколовым…

На кафедре стоял Илларион Рогальский. Он поднял руку и громко сказал:

— Ребята! Комсомольское собрание бывших учеников десятого класса считаю открытым. На повестке дня один вопрос — о помощи нашему товарищу Павлу Заварухину, инвалиду Великой Отечественной войны.

— Дети мои дорогие! — прошептала старая учительница и, распахнув дверь, вошла в класс.

Глава вторая

Июль начался грозной жарой. Ветер пропал совсем, точно никогда и не летал над землей на своих широких крыльях. А если порою и начинал задувать, то казалось, что сперва он побывал в только что вытопленной печи. Он нес с собою далекий горький дымок. Где-то горела тайга.

На комсомольском собрании было решено, что у Павла ежедневно должен кто-нибудь бывать, читать ему газеты, книги, сопровождать Заварухина на прогулку.

Павел встречал товарищей с чуть преувеличенным оживлением, но его хватало ненадолго. Вскоре он становился сух и молчалив. Ребят это смущало.

— Не знаешь, хочет ли он, чтобы ты еще посидел, или рад, что уходишь, — сказал как-то Таштыпаев.

Молодая, крепкая жизнерадостность товарищей каждый раз по-новому поражала и несколько оскорбляла Павла. Ему казалось, что при нем друзья стараются сдерживать свое оживление, однако оно прорывается. В то же время он с жадностью прислушивался к их смеху, говору и чувствовал горькое раздражение оттого, что не мог смеяться и говорить, как они.

Труднее всего, конечно, было встречаться с Тоней. Что она не отвернется от него, будет стараться проводить с ним как можно больше времени, он знал твердо, но считал, что этого-то и нельзя допускать. Не должна их детская дружба ложиться на Тоню бременем. Если хоть раз она со скукой подумает, что опять нужно идти в Белый Лог, Павел будет непростительно виноват… Такое решение пришло к нему давно. Сказав девушке в день приезда, чтобы она не возвращалась вечером, Павел был доволен собой. Однако, когда вечер наступил, ждал ее с замирающим сердцем. Тоня не пришла. Он сказал себе, что это к лучшему, а сам жестоко обиделся.

После разговора с Сабуровой он решил ждать, стиснув зубы, но сомнения не переставали его мучить. Порою страстно хотелось как можно скорее уехать, а минутами становилось совершенно ясно, что если он с товарищами хорошо продумает все обстоятельства и возможности, то жизнь можно наладить и здесь. Пожалуй, и школу кончить не так уж немыслимо… Но один он ничего не придумает, ребята об этом не заговаривают, а подсказывать им он не может.

Легче, чем с другими, Павел чувствовал себя с простодушным Моховым. Но Андрей навещал Заварухина редко: на летнее время он поступил работать.

В один из душных вечеров Павел, сидя дома один, так задумался, что не услышал, как в дом кто-то вошел.

— Так и сидишь? Ничего не делаешь? — услышал он голос Иона. — За работу пора браться!

Павел даже вскочил, уязвленный грубостью старого друга. Что Ион, с ума сошел?

— Дружка своего Мирона, я привел, — тем же тоном продолжал старик. — Из Шабраков он. Поживет у вас, научит тебя корзины плести. Орсу много корзин нужно.

Павел радостно вспыхнул. Обида была мгновенно забыта.

— Правда? А успею выучиться? Не отдали бы заказ. Сказать в орсе надо.

— Подожди, паря. Я еще попробую тебя. Может, руки — крюки, — спокойно возразил корзинщик.

Ион успокоил Павла: заказ поручат ему и никому другому. Важно взяться за дело как следует.

— Это ты не беспокойся. Возьмусь!

Взбудораженный Павел упросил Мирона сейчас же начать первый урок и в эту ночь долго не спал, думая о неожиданной удаче.

Тоня присутствовала на одном из уроков. Корзинщик неторопливо наставлял Павла:

— Не затягивай — перекосишь! Тут не сила твоя нужна. Руками трогай. Ровно выходит — дальше валяй.

Павел, сосредоточенный и молчаливый, весь ушел в работу. Казалось, что он прислушивается к какому-то далекому звуку. В настороженном лице его, в крепких руках было страстное терпение.

Надежда Георгиевна тоже видела, как он работает, и говорила:

— Великое счастье Павлика, что каждому делу он целиком отдается.

Запавшие глаза тети Даши посветлели. Как-то, провожая Тоню, она шепнула ей в сенях:

— Может, отойдет парень. Ведь по ночам не спит. ворочается… А мне глядеть на него мочи нет! И подмога нужна, Тоня, ох, нужна!.. Что ни заработает — все легче.

— Будет теперь легче, тетя Даша, — пробормотала Тоня.

— Мама, ты с кем?

Павел приоткрыл дверь избы, услыхав, что тетя Даша с кем-то говорит.

— Я, Пашенька, Тоню провожаю.

Павел споткнулся о вязанку лозы, принесенной Степой и Митхатом. Заняться этим делом мальчикам посоветовала Новикова.

— Тальнику здесь, знать, много, — сказал он. — А кто его приносит? Ты мне не скажешь, Тоня?

— Почему не сказать! Ребятишки. Моргунов маленький и товарищи его, — ответила Тоня.

— Они, малыши-то, сейчас пионерам помогают веники для колхоза вязать. Веточный корм козам на зиму, — вмешалась тетя Даша. — Что ребятам стоит тальнику попутно нарезать!

— Все равно. Напрасно ребятишек взбулгачили. Не нравится мне это… — начал Павел.

— Брось, Павлик, — спокойно возразила Тоня. — Им забава одна, а тебе для дела нужно. Ты лучше понюхай, как пахнет.

Павел хотел возразить, но свежий и острый запах вянущего тальника мешал ему быть непримиримо суровым. Внезапно он беспомощно улыбнулся и сказал:

— Пахнет… да… как возле речки вечером.

…Обучение Павла благополучно закончилось, и Мирон отбыл в село. Денег за свою науку он не взял, сказав, что Ион с ним полностью рассчитался, простив старый долг.

Варвара Степановна немного прихворнула — наколола ногу и не обмыла во-время ранку. Образовался нарыв, и несколько дней ей было трудно работать. Тоня усиленно занималась хозяйством, даже вычистила хлев и переколола все дрова. Николаи Сергеевич как будто был доволен, но частенько Тоня замечала, что он смотрит на нее сторожко и пытливо.

Конечно, он замечал перемену в дочери. В прежнее время Тоня заставляла бы родителей любоваться плодами своего труда, шутливо требовала бы наград в виде пенок с молока или особенно аппетитно растрескавшейся горбушки хлеба. Но теперь все эти хозяйственные достижения мало ее радовали.

Внутренним зрением Тоня беспрестанно вглядывалась в три человеческих лица: немолодой женщины, тихого ребенка и сумрачного юноши.

Мыслями она была не у себя, а в маленьком доме с тремя окнами, заставленными бегониями и геранью. Там шла бедная событиями, но скрыто напряженная и нелегкая жизнь. Там умелые женские руки тоже поддерживали чистоту и порядок. Но даже этот строгий порядок оказывался полным скорбного значения. Все вещи должны были лежать на определенных местах, чтобы незрячий мог легко найти их. Мудрая заботливость матери передавалась беловолосому мальчику с вопрошающими светлыми глазами. Алеша волновался, если постоянные посетители домика что-нибудь переставляли, и, водворяя на место ножницы или спички, шептал:

— Сюда класть надо, а то Павлик искать будет.

Толя Соколов тоже непрерывно думал о Павле. Близкими друзьями они никогда не были, держался Заварухин независимо и спокойно, но какие-то черты в его лице, оттенки в голосе поразили Соколова. Перед товарищем, бывшим лишь на полтора года старше него, Толя чувствовал себя мальчишкой, который не испытал и десятой доли того, что пережил Павел.