Человек с горящим сердцем

Обменяв последние иены на четыре доллара, Федор снял на одну неделю комнатушку у канала Сучжоу и стал искать работу.

Европейская часть Шанхая. Федор на сверкающей огнями Наньцзинлу. Заходил в магазины, мелкие мастерские, ресторации и предлагал свои услуги. Пусть работа даже только за еду и ночлег... На парня в косоворотке, фуражке и сапогах удивленно смотрели. Нет работы, нет!

Раскрыв под уличным фонарем словарик, Федор углубился в него. Спросить бы у полисмена, где район Пудуна с его верфями и доками? Авось там...

— Артем... Ты ли это, Артем?! — вдруг услыхал он.

Приглядевшись к тощему оборванцу в матросской робе, Сергеев изумился:

— Наседкин? Конечно же, Володька! Тебя-то как сюда занесло?

Обнялись по-братски. Земляк на чужбине, да еще соратник, — радость двойная. Наседкин... Паренек из депо Харьков-Главное. Ну и ошарашил же он в 1905 году солдат Охотского полка своим пакетом с прокламациями!

Накормив Володю, Сергеев повел его к себе. Земляк поведал о своих странствиях.

После Харькова вел революционную пропаганду в Проскурове, в своем Днепровском полку. От военного суда бежал в Одессу. Там его накрыли жандармы. В 1907 году Наседкина приговорили к ссылке в Сибирь. Из таежного села он скрылся через двадцать минут после прибытия. По Лене и Витиму добрался до золотых приисков Бодайбо. Потом работал в низовьях Амура на рыбных промыслах и выехал тайком оттуда на японском судне в Нагасаки. «Зайцем» сел на русский пароход «Рязань», но капитан обнаружил его под брезентом шлюпки и сдал в Шанхае царскому консулу. Беглеца должны были отправить на родину с ближайшим кораблем, а пока поместили в Дом моряка. Володя и оттуда бежал. Что теперь делать, куда податься?

— Выкрутимся, — успокоил Федор парня. — А сейчас давай спать.

И верно, утром набрели на русскую булочную Ерохина, где работали пекарями два соотечественника — черноволосый Щербаков и голубоглазый Женька. Однако новым землякам Ерохин отказал:

— Нет для вас, ребята, в пекарне занятия! Разве что развозить по городу хлеб клиентам. Так ведь работа черная — для китайского куля! Соответственно и плата...

— Мы согласны, — заявил Федор. — Чем европеец лучше китайца?

Ерохин пожал плечами и велел пекарям накормить новичков.

Вставали «белые кули» ни свет ни заря и к четырем часам утра уже прибегали в пекарню. Пересчитав и погрузив на тележку хлеб, Федор впрягался, а Наседкин толкал ее сзади. Сперва везли в харчевни, кафе и пансионы, потом по особнякам и квартирам. Заработок ерундовый, но не голодали. Ерохин позволил им спать в чулане при пекарне.

Китайцы останавливались и глазели на двух белых, тащивших тяжелый груз. Такого в Шанхае еще не видывали!

Но Федор был выше предрассудков.

А белых богачей зрелище новоявленных кули шокировало. Однажды англичанин остановил русских:

— Если царский консул не в состоянии вас накормить и одеть — это сделает представитель Великобритании. Не позорьте честь белого человека! Он призван быть здесь господином, а не рабом.

Федор презрительно глядел на непрошеного заступника:

— Убирайтесь-ка, мистер, — не имею чести вас знать — к дьяволу! Это вы и вам подобные позорите честь белого человека.

Среди китайских носильщиков, грузчиков и рикш Федор скоро перестал вызывать удивление. Завидев его, они весело кивали, подталкивали тележку на подъеме. Тут же на улице, у походных жаровен и рогожных ресторанчиков, Сергеев подкреплялся нехитрой едой кули. С аппетитом уплетал горячие лепешки из чумизы на бобовом масле, ел моллюсков с отварным рисом, пил зеленый чай.

— Шанго! — одобрительно говорили китайцы. — Хорошо!

Шанхайские газеты набросились на Федора и Володю: выселить из города русских, опустившихся до уровня нищих китайцев!

Сергеев лишь посмеивался. Газетчикам охота почесать языки? На здоровье. А он с Наседкиным продолжал демонстрировать всему городу дружбу белого рабочего с простыми китайцами.

Иногда Федор отправлялся в порт. Предлагал капитанам русских пароходов хлеб.

— Свежий, по-русски присоленный? Тащите! — говорили те.

Подав сигнал Наседкину, Федор спускался в матросский кубрик и, пока Володя доставлял корзину, задушевно беседовал с земляками. Занятие привычное — открывать людям глаза.

Но корабли с родины заходили в Шанхай нечасто, и Федор стал сколачивать коммуну из земляков.

Нашли дружков Наседкина — Саню и Сашку. С ними Володя в Нагасаки сел «зайцем» на пароход «Рязань», но в Шанхае товарищи потерялись. Теперь они сняли просторное жилье. При комнате была кухня с плитой и котлом. Безработный Саня-кочегар покупал продукты и готовил. Работая в колбасной, Сашка приносил кости, мясные обрезки. А когда к ним переселились пекари Щербаков и Евгений, то коммуна стала процветать.

Коммунары жили дружно. Все заработанное складывали в общую копилку — на отъезд. Не оставаться же в Шанхае навсегда? Китайский язык и грамоту скоро не осилишь. Тысячи иероглифов, разные наречия... А как жить, работать с народом без языка? Ведь не единым хлебом жив человек.

Надрываясь на черной работе, Сергеев никогда не забывал о своем достоинстве — достоинстве пролетария.

Хозяйка одного роскошного особняка в европейской части города как-то накричала на Федора за то, что хлеб доставили не в семь утра, а в половине восьмого. Сергеев промолчал, а назавтра привез англичанке булочки, пышки и крендели на рассвете, когда еще и прислуга спала. Оставив бумажный пакет на барьере крыльца, он повесил на двери записку на английском языке:

Миссис Гризли! Не напрасно ли затрудняете меня приезжать в такую рань? Но если и впрямь завтракаете чуть свет, а не в 9 утра, я могу доставлять свежий хлеб и в это время.

Развозчик пекарни «Ерохин и с-я» — Сергеев.

Жену банковского дельца удивила дерзость простолюдина. Но Ерохину она не пожаловалась. Надо быть справедливой. В общем-то, развозчик прав!

А когда Федор не взял подачку — шиллинг, это так поразило англичанку, что она сказала Ерохину:

— Невозможно смотреть на белого в упряжке. Неужели не найдется иного применения для грамотного человека?

Ерохин и сам собирался это сделать. Дело расширялось. И он поставил «белого кули» за прилавок булочной-кондитерской, утроив ему заработок. Федор не отказался — деньги нужны всей коммуне.

Появляясь днем в кондитерской, миссис Гризли кивала продавцу с атлетической фигурой:

— Хеллоу, мистер Сергееф! Довольны новым занятием?

— Да, мадам,— вежливо отвечал тот.— Вам, как всегда, кекс, миндальное пирожное?

— О, ля-ля — не только! Сегодня у нас гости к файф-о-клоку.

— Понимаю, мадам. Еще ромовый торт, два фунта королевского бисквита и лимоны? К четырем часам будет доставлено. Благодарю!

Да, деньги коммуне были нужны — все собирались весной в Австралию. Правительство этой страны доплачивало пароходным компаниям, и те продавали эмигрантам дешевые билеты. Матросы Австралию расхваливали — демократические порядки, теплый климат, обилие работы.

Своими планами Федор поделился с Екатериной Феликсовной.

Пробраться в Европу мне до сих пор не удается. Точно так же в Америку или Австралию. Я застрял в Шанхае... Был кули. Теперь я приказчик. Но работа еще худшая, чем у кули. В 7 часов я в магазине. В девять тридцать вечера ухожу усталый, разбитый, сплю до 6 утра и снова иду в магазин... Пусть англичане лицемерно отворачивались, когда я тащил тележку с хлебом, по городу. Тогда это меня нисколько не трогало. Теперь я в крахмальном воротничке стою за прилавком. Англичане мне улыбаются. Я уже «приличный» человек. Но это тоже меня мало трогает... Одна англичанка в свое время кричала на грязного усталого развозчика. Теперь она улыбается красивому продавцу.

Только среди проходимцев всех стран, а только они и представляют европейцев на Дальнем Востоке, возможны такие нравы. Они презирают труд, как презреннейшее из занятий. Они поддерживают легенду о нациях, которые родятся с седлами на спинах, и о нациях, которые родятся со шпорами на сапогах. Жалкая кучка европейцев насильно втискивает новые формы общественных отношений в огромную страну и думает, что свою роль она сможет разыгрывать—столетия...