Щит героя

- Хотел... нарочно к нему ходил, а он не стал слушать...

- Он что - сильно болеет? - спрашивает Белла Борисовна.

- Кто? - прикидываясь непонимающим, спрашивает Гарька.

- Неужели не понятно? Я спрашиваю: Петелин сильно болеет?

- По-моему, он совсем не болеет. Веселый был, с Вавасиком, то есть ну с этим, который у них теперь муж, в шахматы играл...

"Что ты делаешь, Белла? До чего ты опускаешься? Не верь, не верь ни одному слову. И возьми себя в руки, Белла!"

- Что у тебя еще, Синюхин? - спрашивает Белла Борисовна, и Гарька понимает, что-то случилось, только он не может угадать, что именно. Одно ему совершенно ясно - надо сматываться. Где-то совсем близко притаилась опасность!

- Больше ничего, - говорит Гарька, - можно идти?

Вот уже несколько дней подряд, оставаясь наедине с собой, Белла Борисовна ведет спор с невидимым собеседником. Он, этот отсутствующий некто, задает вопросы, она старается отвечать, защищается, порой наступает. Диалог действует Белле Борисовне на нервы, утомляет и... не прекращается. Порой Белле Борисовне кажется - она свихнется, если не поставит точку, если не найдет последнего, решающего слова. Но поставить точку не удается...

- Почему ты не уважаешь Петелина? Пусть он еще глупый, многогрешный, тысячу раз запутавшийся мальчишка, на разве все это может уничтожить личность?

- А за что, собственно, его уважать? За что? Лентяй, плюет на дисциплину, с презрением относится к окружающим, неконтролирует ни поступков, ни слов. И ведь все прекрасно понимает! И хамит не по недомыслию, а с расчетом, стараясь причинить боль...

- Остановись на минутку, Белла! И ответь - ты прокурор или учитель?

- Да-да-да, я учитель, а не прокурор, мое дело давать им образование и заниматься их воспитанием... Знаю!

- Так почему же ты говоришь о неопровержимых претензиях? Разве твое дело обличать, а не исправлять пороки?

- Правильно, я должна их облагораживать и возвышать душой, только как воспитывать, все прощая? Они сядут на голову, будут болтать ножками и покрикивать: "Быстрее вези, аккуратнее". Они не знают жалости...

- Не клевещи, Белла!..

- Я не клевещу: стоит оговориться на уроке, они торжествуют; стоит не выйти на работу, они радуются; стоит...

- Погоди, вспомни. Когда тебя на "скорой помощи" увозили из школы в больницу с острым приступом аппендицита, разве кто-нибудь ликовал?

- Это был особый случай! Они просто перепугались...

- Что ты говоришь, Белла! Разве девчонки не приносили тебе цветов в больницу, не присылали записок? Неужели у тебя повернется язык сказать, что они лицемерили?

- Не знаю! Цветы их научили отнести...

- Допустим. Но чего стоишь ты, воспитатель, если не научила их болеть чужой болью, прежде чем это сделал кто-то другой? Признайся, любишь ли ты своих учеников, Белла?

- Как понимать - любишь?

- Очень просто: любить - значит участвовать и разделять радость, горе, успех, падение, маленькую неприятность и большое несчастье...

- Раньше, когда я была моложе, я играла с ними в волейбол, ходила в лыжные походы, меня ругали строгие методисты: вы держитесь слишком нараспашку, так нельзя, надо соблюдать дистанцию...

- И ты поверила этим ханжам, Белла? Послушалась и застегнулась на все пуговицы, нацепила маску неприступной строгости, чуть-чуть смягчив ее иронией, которую мальчишки принимают за презрительное к ним снисхождение? Эх, Белла, Белла, расстегни хотя пару верхних пуговок, улыбнись...

Входит завхоз, прерывая изнурительный молчаливый диалог. Белла Борисовна недолюбливает завхоза, пожилого, неопрятного человека с неверными глазами и манерами отставного гусара, но сейчас она даже рада ему.

- Простите, Белла Борисовна, если оторвал вас от размышлений, директора нет, надо подписать накладные и доверенность. Надо получить приборы для физического кабинета. Осмелюсь просить вас расписаться за директора.

- Давайте, - говорит Белла Борисовна. - Где?

- Вот здесь и здесь, пожалуйста. Премного благодарен и должен отметить - сегодня у вас, Белла Борисовна, вид императрицы. Весна себя оказывает?..

- Какое у вас воинское звание, Семен Сергеевич? - спрашивает Белла Борисовна.

- Гвардии старшина запаса, Белла Борисовна.

- Гвардии старшина. Гвардии! Почему же вы так по-холуйски держитесь? Вам не стыдно, офицер гвардии?..

- Не понимаю, чем заслужил? Это в некотором роде даже оскорбление...

Вечером Белла Борисовна звонит в дверь Петелиных. Она собрана и полна решимости. Ей надо высказаться. И пока это не произойдет, Белле Борисовне не войти в обычное русло работы, жизни, словом, тех будней, которых у каждого человека, хочет он или не хочет, куда больше, чем праздников.

И вот они друг перед другом - лицо в лицо.

- Здравствуйте, Белла Борисовна, заходите. Не ожидал.

- Здравствуйте, Валерий Васильевич, я пришла повидать Игоря...

- Заходите, пожалуйста. Правда, Игоря вам повидать не удастся, его нет дома, но все равно - прошу вас.

Белла Борисовна входит в довольно просторную, очень обыкновенную, как у всех, комнату, бегло оглядывается и отмечает: книг много, парадные хрустали не бьют в глаза, не давят на воображение, фотография Хемингуэя на стене не висит...

Ей ненавистны дома, где нет книг, где лопающиеся от стекла, безделушек, посуды серванты молча орут: вот мы какие, знай наших; где примитивность образа мыслей прикрывается портретом Хемингуэя: дескать, мы тоже интеллектуалы и знаем что нынче почем не только в мясном ряду Центрального рынка...

Белла Борисовна опускается в предложенное Каричем кресло и, прежде чем успевает что-нибудь сказать, слышит:

- Вы пришли осудить меня, Белла Борисовна? Я готов принять осуждение, но прежде прошу у вас прощения.

- За что?

- Я ввел вас в заблуждение, Белла Борисовна... я не драл Игоря офицерским ремнем, не совал ему подзатыльников и вообще не применял никаких мер физического воздействия. Так что простите и не думайте обо мне хуже, чем я того стою.

- Почему же Петелин не ходит в школу? - испытывая не столько чувство облегчения, сколько досаду, спрашивает Белла Борисовна.

- Видите ли, тут есть две причины: первая - острый дефицит времени. Чтобы наверстать, хотя бы частично, все упущенное исключительно по его и по нашей родительской вине, Игорю надо очень много заниматься. И он трудится с утра до ночи, ему помогают друзья, кстати, и сейчас Игорь поехал в Москву на консультацию по физике. А вторая причина - обстановка в школе сложилась не в его пользу, и я опасался срыва...

- Что вы имеете в виду?

- Не обижайтесь, но, если человеку сто раз подряд сказать, что он свинья, человек поверит и захрюкает. Не подумайте, будто я считаю, что Игоря ругать не за что. Увы, есть и даже очень есть за что, но ваша система не гарантирует успеха.

- Мы встречаемся, Валерий Васильевич, всего второй раз, это, разумеется, не дает мне права судить, что вы за человек впрочем, вы меня не очень заботите, но все-таки я бы хотела понять - откуда у вас такая уверенность в суждениях?

- Наверное, от жизни и от людей. Фронтовой старшина Микола Потапенко преподал мне в свое время весьма полезный урок педагогики. Он мало разговаривал и говорил не очень складно, что-нибудь в таком роде: "Не можете, научим, не хочите, заставим!" Но когда с приближением к передовой у молоденького солдатика начинали трястись руки, старшина садился с ним рядом и, без особой нужды посмеиваясь, ехал под обстрел и подбодрял зеленого шоференка, а потом, возвращаясь, говорил: "Воно мени треба?" или: "Як ще раз злякаешься, скажи - я знов тебе повезу!" И знаете, никто не просил его съездить вторично. Воспитывает прежде всего личность воспитателя и справедливость! Тот же старшина Потапенко совершил, с точки зрения всех армейских уставов, ужасное преступление: избил шофера - за обман, за мелкое и подлое предательство - тот бросил исправную машину с боеприпасами, а доложил, что машина вышла из строя. С шофера был свой спрос. А старшине полагалось предстать перед трибуналом. Так верите, весь автобат вступился за Миколу, потому что даже самый последний разгильдяй понимал - справедливость на стороне старшины...