Чистое золото

Весь прииск хохотал над бабой-штейгером. А дядя Егор издали завидев Степу, кричал:

— Ну ты, призрак бледный, как дела?

Утром в день первого испытания выпускники сидели на бревнах в школьном дворе и томились: все пришли слишком рано. Экзамен начинался в девять часов. Принаряженные девушки принесли с собой огромные букеты жарок — оранжевых огоньков, белой ветреницы и кандыка.

— Честное слово, ребята, точно спал непробудно и во сне видел одни учебники! — говорил Андрей Мохов. — А сейчас проснулся — и удивляюсь, что это мы все на бревнах сидим.

— Да еще такие нарядные! — рассмеялась Лиза. Да, Андрейка?

— Не говори… Причесались все гладенько. Вот уж правда, как в песне поется: «Волос к волосу лежит…»

Илларион Рогальский, молчаливо шагавший по двору, остановился перед Тоней.

— Дурацкое состояние! — сказал он. — Повторять уже поздно, да и в голову ничего не лезет, болтать не хочется… Брожу, как неприкаянный. Хоть бы началось скорее!

— Илка, честное слово, ты трусишь не меньше нас! воскликнула Лиза, с интересом глядя на Иллариона. Вот не думала!

— А что же я, из другого теста слеплен?

— Правда, скорее бы уж!

— Сейчас, дорогие товарищи, уже девять, — объявил Толя Соколов. — Приготовьтесь. Вот-вот за нами придут.

— Ой! — взвизгнула Лиза и спрятала голову в колени, так что густые курчавые волосы свесились вниз. От искусной прически не осталось и следа. — Так и есть! Петр Петрович!

Завуч вышел веселый, в светлом, хорошо сшитом костюме.

— Ребята, становитесь в шеренгу. Идемте на первый экзамен! — громко сказал он.

— Петр Петрович, не надо! Мы ужасно боимся! — крикнул кто-то из девушек.

Этот возглас насмешил всех, и выпускники с шутками стали по парам.

— Ну, товарищи, бодрее! Без паники! — напутствовал друзей Илларион.

В дверях школы стояла улыбающаяся учительница второклассников и принимала у девушек цветы. Когда мимо нее прошла последняя пара, Ирина Филипповна вся потонула в огромном пестром букете.

Десятый класс был тоже убран цветами. Со стен свешивались гирлянды сосновых веток с нежными светлыми лапками. На выпускников смотрели улыбающиеся лица любимых вождей и писателей. Взволнованный Горький на портрете приветствовал из окна вагона встречающую его молодежь.

В углу на столике лежали стопки книг. Это были произведения, изучавшиеся десятиклассниками. Большая ветка жимолости наклонялась над ними, и мелкий розовый цвет осыпал переплеты.

Пока экзаменующиеся рассаживались каждый за отдельную парту, Ирина Филипповна внесла большую голубую с драконами вазу, полную цветов.

— Вот и ваза Надежды Георгиевны, — зашептала Лиза Тоне, перегнувшись со своей парты. — Это я вчера Андрея за ней посылала.

Тоня досадливо повела бровью и ничего не ответила. Ей не хотелось нарушать ту большую сосредоточенность, которую она в себе чувствовала.

Ирина Филипповна поставила вазу на широкий подоконник.

— Это вам вместо шпаргалки, — тихо сказала она, проходя мимо первых парт. — Смотрите и вдохновляйтесь.

Ее свежее лицо было так же взволнованно, как лица экзаменующихся. Кивнув им ободрительно, она ушла и плотно притворила дверь.

За покрытым зеленой бархатной скатертью столом сидели Сабурова, Новикова, Петр Петрович, Федор Семенович, методистка из областного центра, преподаватель истории Лидия Ивановна и директор прииска.

— Поздравляю вас, товарищи, с началом выпускных экзаменов!

Эти простые слова Надежды Георгиевны прозвучали для ее учеников сильно и торжественно. Все невольно выпрямились стараясь поймать взгляд директора.

— Сейчас вам будут объявлены темы сочинений, — продолжала Сабурова. — Пишите не торопясь. Времени у нас много — пять часов. — Она значительно взглянула на Татьяну Борисовну: — Товарищ Новикова, познакомьте экзаменующихся с темами.

Татьяна Борисовна подошла к доске, завешенной большой географической картой. Она задержалась на секунду и отметила про себя одинаковое выражение на лицах выпускников.

Все с напряженным вниманием следили за ее движениями. Сняв карту, молодая учительница громко прочитала вслух темы, которые час назад написала своим крупным почерком:

«Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы».

«Роль комсомола в Великой Отечественной войне».

«Голоса новой жизни в пьесе Чехова «Вишневый сад».

Тут же она увидела, как просветлели глаза ее учеников. Темы явно никого не испугали. Новикова радостно переглянулась с Сабуровой.

— Начинайте, товарищи, — сказала Надежда Георгиевна. — Наверху прошу написать: «Экзаменационная работа на аттестат зрелости».

Выводя эти слова на листке проштемпелеванной бумаги — стопка таких листков лежала на каждой парте и стараясь писать как можно яснее и красивее, Тоня подумала о множестве работ, написанных ею за школьные годы. Сначала это были палочки и кривые буквы, потом легкие упражнения на пропущенные слова, затем диктанты, изложения, сочинения. Каждая приносила с собой какую-то крупицу знания какой-то нужный навык. Как настойчиво и незаметно эти работы изменяли ее почерк, учили выражать свои мысли! И все они постепенно вели к этой последней — самой ответственной работе. Ее будет писать и та маленькая Тоня, что по косым линейкам выводила расползающиеся каракули, и озорная, смешливая Тоня-подросток, и теперешняя взрослая, кончающая школу девушка.

Думать об этом было чуточку грустно, но вместе с тем приятно, и Тоня не спешила расстаться со своими мыслями, как вдруг заметила недоумевающий взгляд Сабуровой.

«Почти все уже начали, — подумала она, Надежда Георгиевна удивляется, почему я не пишу…»

В выборе темы Тоня не колебалась. Конечно, она будет писать о комсомоле в дни Великой Отечественной войны. Говоря о героях «Молодой гвардии», о Саше Матросове, о Зое, она будет говорить и о Павлике. Ведь неизвестно, как он погиб, и если ему было суждено принять страшную смерть, то в последние минуты он думал и чувствовал то же, что его незнакомые братья и сестры.

Нахмурив брови, сжав губы, Тоня написала первую фразу и почувствовала, как вдоль спины пробежал знакомый холодок, появлявшийся, когда она была захвачена работой и знала, что справится с ней. Начав писать, она уже не отрывалась, удивляясь время от времени, как много написано и как много еще хочется сказать.

Экзамен шел уже около трех часов в полной тишине, педагоги не переговаривались между собой. Легкое движение вызвал только уход директора прииска. Этому высокому седому человеку, привыкшему ежедневно беседовать с сотней людей, спускаться в шахты, бывать в районном центре и, проведя полчаса в своем кабинете, торопиться на стройку новых домов, было тяжко сидеть, ничего не делая, и смотреть, как мальчики и девочки пишут сочинения.

Новикова несколько раз начинала читать, но снова и снова с досадой откладывала книгу и тревожно оглядывала класс. Лицо ее непрерывно то бледнело, то краснело. Вот Женя Каганова морщит лоб, очевидно не может что-то вспомнить. Наверно, забыла нужную цитату. Татьяне Борисовне страстно хочется узнать, что смущает Каганову, и подсказать ей. Вот Андрей Мохов в третий раз зачеркивает написанное и начинает сначала. Новикова со своего места старается разглядеть, что пишет Андрей. Не переменил ли он тему?

С парты Мани Заморозовой донесся тихий возглас. Маня долго сидела с каменным лицом, машинально обмакивая перо в чернильницу. Затем ей для чего-то понадобилось вынуть чернильницу из гнезда. Это не привело ни к чему хорошему. Залита, испорчена работа, и светлое платье закапано чернилами.

Татьяна Борисовна повела Маню мыть руки и, вернувшись, как-то по-новому увидела сосредоточенные лица выпускников. Все пишут, все погружены в работу…

Усадив Заморозову на другую парту, она, несколько успокоенная, вернулась на свое место и стала гадать, кто первым подаст работу. Тоня? Нет, она только что попросила еще бумаги, видимо собирается переписывать. Соколов? Он, кажется, только на середине. Может быть, Таштыпаев?