Чистое золото

Директор чиркнул зажигалкой и, всмотревшись, узнал Кулагина.

— Правильно, мастер, — сказал он. — Не знает человек, когда его сила или ум могут понадобиться. В том и ценность каждого, чтобы он был… ну, как, ребята, вы говорили, когда еще в пионерском отряде числились?

— Всегда готов! — пробасил Андрей.

— Вот так! А неприятностей много нам этот случай наделал…

— Товарищ директор! Виктор Степанович! — послышался зов.

— Иду, иду! Ну, будьте здоровы!

Директор исчез, и уже откуда-то издали донесся его хриплый голос:

— Дежурных расставить нужно! Каждый час сообщать об уровне воды.

— Женечка, иди домой! Переоденься сразу же в сухое, слышишь? — заговорил подошедший Михаил Максимович. — Я еще здесь останусь… Чаю горячего выпей.

Школьники возвращались в поселок. У всех было приподнятое настроение. Перебивая друг друга, рассказывали:

— Ну и лют же народ на работу!

— А Слобожанин как дельно распоряжался!

— Вы подумайте! Ведь дамбу строили на двадцать пять сантиметров выше самого большого подъема воды… Нынче Серебрянка все расчеты опрокинула.

— А хорошо жить, ребята! — вдруг услышали школьники тихий голос.

— Ваня!

— Пасынков пришел, товарищи!

— Иван, ты как тут?

— Где же мне быть?

— Смотри: простынешь — опять сляжешь!

— Нет, я здоров уже. Не мог утерпеть, вышел…

Ваня проболел почти два месяца, но товарищи занимались с ним, от класса он не отстал. Надежда Георгиевна разрешила ему сдавать экзамены наравне со всеми десятиклассниками.

Тоня завела песню, ребята подхватили, и ей подумалось, что, пожалуй, нет на свете большей радости, чем петь с друзьями после трудной удачной работы.

Весна испугалась своего промедления и начала действовать не покладая рук. Казалось, что в эти дни ей помогают тысячи маленьких незримых работников земли, воздуха и воды. Трава росла на глазах, выход из лога, в котором стоял поселок, наполнялся голубоватым светом, от растревоженной земли шел сладкий и свежий запах. Пушистые, как цыплята, «пострелы» сибирские анемоны — торопились растолкать прошлогоднюю листву и взглянуть на солнце; фиалки раскрывали удивленные глаза рядом с не успевшими растаять сугробами, а на проталинах под деревьями скоро стало опять белым-бело, точно снова выпал снег. Это закачалась белая ветреница — «кандычья мать». За нею и лиловые поникающие цветы кандыка покрыли непросохшую опушку. А там «марьины коренья» затянули склоны гор атласной краснотой, в молодой траве загорелись оранжевые огоньки, которые ботаники зовут «троллиусами», а сибиряки — «жарками».

Скала Блин, с которой зимой было так хорошо скатываться на лыжах, совсем оголилась и серой, неуклюжей блямбой торчала среди светлой зелени. Снег остался только на вершине Безымянного гольца.

А десятиклассники усиленно занимались и всякий раз, поднимая глаза от книги, видели какой-нибудь новый подарок тароватой весны.

Младших школьников отпустили по домам, и поселок сразу повеселел. С утра до вечера во дворах слышался ребячий гомон.

Степа Моргунов перешел в третий класс и, освободившись от школьных забот, все дни проводил со своим новым другом. Митхат освоился на прииске, привязался к брату, а без Степы не мог шагу ступить. Мухамет, по совету Надежды Георгиевны, не препятствовал мальчикам дружить, но глядел на Степу с затаенным ужасом, ожидая от него всяческих каверз.

Митхат занимался с Ириной Филипповной, учительницей младших школьников. Она готовила его во второй класс. Степа терпеливо поджидал своего друга на бревнах около школы, выковыривая из-под нагретой коры жуков, или на огороде, где не столько работал, сколько мешал Петру Петровичу бесконечными вопросами.

Наконец появлялся его товарищ, слегка подавленный тяжестью новых познаний, и они убегали в ближний лес, на Серебрянку или в свой любимый уголок — под высокую березу, росшую на пустыре около дома Кулагиных.

Пустырь был покрыт густой щетинкой травы. Одуванчики раскинули по нему свой немудреный узор. Здесь постоянно бродили гуси. Иногда паслись привязанные к колышку теленок или коза.

Только одно окно кулагинского дома выходило сюда. За этим окном, в угловой комнате, жила учительница. Ее нечего было опасаться — она редко бывала дома. Это место и облюбовали мальчики. Степа мечтал даже построить шалашик под березой, но не знал, как посмотрит на это Варвара Степановна: лужок считался кулагинским…

Как-то раз Татьяна Борисовна рано вернулась из школы. Было душно не по — весеннему. И люди и земля ждали дождя. У Новиковой болела голова, она решила отдохнуть немного и, едва коснувшись щекой прохладной наволочки, словно упала в сон.

Проснулась она только под вечер, с ощущением такого радостного, большого покоя, что, не разжимая век, блаженно улыбнулась.

«Чему это я?» — тотчас спросила она себя и открыла глаза.

Бревенчатые стены светились от наклонных лучей солнца, точно облитые прозрачным медом. Белая занавеска шевелилась от слабого ветерка. В воздухе стало прохладнее.

Да, хорошо было кругом, но в ее-то жизни не произошло никакой перемены. Почему же она, просыпаясь, улыбалась, как в детстве? Верно, приснилось что-то хорошее…

Татьяна Борисовна постаралась вспомнить сон. На мгновенье мелькнули перед ней какие-то теплые, родные образы и растаяли, прежде чем она сумела задержать их в сознании.

«Нет, не вспомнить…»

Она вздохнула. Глаза, ставшие после сна мягкими и влажными, приняли обычное выражение.

За окном затараторил детский голос. Она прислушалась: как будто Степа Моргунов, этот смешной второклассник который при встречах почему-то так поспешно здоровается и внимательно смотрит на нее.

Мальчик с живостью рассказывал какую-то историю, и слова его в предвечерней тишине были ясно слышны:

— Пулеметы как застрекочут: та-та-та… та-та-та… Куда теперь деваться? Я лег на землю — лежу. Вижу — недалеко от меня конь стоит. Уши навострил, боится… Я и пополз к нему. Вскочил — и в горы. Лечу, аж ветер свистит. Гляжу — навстречу из тайги женщина выезжает. Саблей машет, кричит мне: «Сюда, сюда!»

— Кто это был? — спросил тоненький голосок.

«Митхат!» — узнала Новикова и в ту же МИНУТУ пораженная, услышала свое имя.

— Татьяна Борисовна, вот кто! — важно ответил рассказчик. — Подскакал я к ней. Она говорит: «Здесь в кустах у меня пулемет. Дай им жизни». — «Сейчас, — говорю. — Я сначала из верного своего автомата их угощу». Как начал садить!.. А тут Александр Матвеевич со своим отрядом!

Новикова, давясь от смеха, выглянула в окно. Степа Моргунов, стоя под березой, прицеливался в невидимого врага. Митхат сидел на толстой нижней ветке дерева. Увидев ее, он спрыгнул и оправил рубашку.

— Это где же мы с тобой, Степа, так геройствовали? — спросила учительница.

Степа сконфузился.

— Это. просто так. Я придумал… будто со мной было… Вроде как я на войне… — пробормотал он.

— А я? Тоже на войне?

— Ага. Ребята считают, что у вас лицо отважное… — отвечал Степа, глядя на кустик травы, который он старался выковырять из земли носком сапога.

— Ну, и что же? Спаслись мы или нет, по-твоему?

— Да я не знаю еще. А по-вашему как? — осмелел Степа.

— По-моему? Конечно, спаслись… Ушли в горы к другим партизанам… Ведь мы с тобой партизаны да?

— Ну да.

Степа помолчал и, застенчиво помявшись, попросил:

— Расскажите, Татьяна Борисовна…

— Что рассказать? — не поняла Новикова.

— Как мы с партизанами встретились.

«Ну, полно фантазировать, ребята», — хотела сказать учительница. Но мальчики доверчиво и серьезно смотрели на нее. Широко раскрытые голубые с лукавинкой и темные пугливые глаза требовали рассказа. Как тут было устоять?

— Помчались мы вперед… — начала Новикова.

Степа придвинулся ближе к окну и шепнул Митхату.

— Ну, иди сюда! Не дичай!

С этого началось. Когда мальчики пришли на следующий пень, она удивилась, на третий — обрадовалась, а потом каждый вечер, услышав под окном возню и шушуканье, поднимала занавеску и говорила: