Человек с горящим сердцем

— Это тебя-то я не знаю, Данилыч?! — изумился Федор. — И чего в иуды мостишься? Я тебя вижу насквозь. Скоро и ты с нами в ногу зашагаешь.

— Зашагаю с вами?! — удивился машинист. — Куда хватил, милый голубь! У меня в Екатеринославе на Чечелевке свой домик. И работа получше, чем у других. Терять последнее? Нет уж, дудки, поищи дураков!

Набрав скорость, паровоз мчался сквозь степь. Деревянный настил будки ходил ходуном под ногами, надоедливо лязгало железо между тендером и паровозом. Федор наклонился к машинисту, сидевшему у правого окна, и тепло сказал:

— Не ершись, отец... Кроме дома и дела, у тебя есть рабочая совесть. Ее не продают. А то, что машинистам платят хорошо... Да и вас за людей не считают! При случае унизят, могут запросто и по морде дать. Разве нет?

Что-то еще протестовало в душе Егора Даниловича, но он понимал: правы те, кто задумал переиначить жизнь.

В Ясиноватую прибыли к вечеру. Здесь связным оказался сцепщик. Вскочив на заднюю подножку тендера, он махнул флажком машинисту:

— Гони, дядя, на угольный склад. Заправим и песочком... Не посыплешь им рельсы — тормоза не возьмут!

Черномазый детина заполнял топливом тендер с помощью железного «журавля». На одном его конце — емкая бадья, на другом — противовес. Рабочий ходил по «журавлю», как по качелям, и то подымал бадью с углем на тендер, то опускал ее за новым грузом.

Вокруг густое облако черной пыли. Машинист чертыхался.

Здесь Федор передал сцепщику ясиноватский «паек» литературы. Свернув газеты и листовки трубочкой, связной сунул их в футляр от флажка.

Приняв тридцатую бадью, Федор крикнул рабочему:

— С верхом! До Луганска хватит. Гони назад, Данилыч!

Паровоз тихо покатил к составу, а Сергеев сказал сцепщику:

— Ну, будь здоров, друг! Не забудь передать и Доменике с Щер- биновских копей их порцию литературы... Что-то давно ее не видать!

На подъемах, на крутой кривой паровоз натужно пыхтит. Вечереет. Солнце лениво скатывается за пшеничные поля.

Скоро Дебальцево — сердце шахтерского края. В этих местах Федю Сергеева знают хорошо. Сюда он везет львиную долю тайного багажа. Добрый тюк ленинской литературы для рабочих Донецкого бассейна упрятан под углем. Попробуй-ка отыщи ее, жандарм!

Сергеев высунулся в окно. В небе мигали бледные звезды. С их далеким светом соперничали красные искры из паровозной трубы.

Под полом будки вызванивают буфера, глухо скрежещет винтовая сцепка, стучат на стыках рельсов колеса, и эти монотонные звуки клонят в сон.

Чтобы смазать левый золотник, который грелся, Федор намотал на железный прут паклю и, обмакнув ее в мазут, зажег. С этим факелом выбрался на мостик, огибающий котел. Локомотив раскачивался, словно на железных волнах.

Левое поршневое дышло ритмично скользило взад и вперед.

Федор прилег на мостик и, чтобы не свалиться под колеса, уперся плечом в стойку перил. Стал смазывать ползун. Пакля горела неровно и обдавала лицо черной копотью, ветер выбивал из рук тяжелую масленку.

Федор висел над стремительно бегущей землей. В глазах рябили шпалы, в сплошное красное пятно сливались спицы колес.

В левом окне будки появилось злое лицо машиниста. На его скулах играли отсветы факела. Одолевая грохот железа, он крикнул:

— Эй ты, Сергеев! Смазывать на ходу? Счас же вернись...

Густая струя воздуха относила слова Данилыча назад, и Федор ничего не слышал. Он завороженно смотрел на взмахи массивных шатунов.

Здорово это — расчеты инженера, воплощенные рабочими в металл! Может, и он, позволь ему царские чинуши доучиться, изобрел бы нечто такое? А теперь... Не ученый механик, а простой кочегар. Мать выплакала все глаза, когда его исключили из Высшего технического училища за политическую неблагонадежность. Отец чуть не проклял: «Я на тебя свои виды имел! А ты с краснофлажниками спутался?»

Федор вздохнул. Чего уж хуже — не оправдать родительских надежд! Но не мог иначе.

Спрыгнув на площадку впереди паровоза, Сергеев встал меж двумя тусклыми керосиновыми фонарями. Верхний рефлектор бросал на рельсы сильный свет. Его лучи освещали откосы насыпи, резко выхватывали из ночи зыбкую паутину телеграфных проводов.

Федор усмехнулся. Да, не получилось с учением, но зато он выполняет поручения партии — развозит по югу России нелегальную литературу. Ковать революцию сейчас нужнее, чем сооружать самые мудреные машины и механизмы! Партия готовится к своему Второму съезду. Время горячее.

Ветер трепал на Федоре рубаху, пронизывал его насквозь, но юноша не чувствовал холода.

Такое же острое чувство предстоящего счастья, вероятно, испытывает ласточка, стремящаяся в далекие края. Но птиц влечет туда извечный инстинкт, а человека манит в будущее пытливая мысль.

Выходя на кривую, поезд выгнулся еле различимой в ночи дугой. Свет фонарей белил столбики на переездах и полосатые шлагбаумы.

Вдруг в черной неразберихе степи замельтешили редкие огни. Зеленые, красные, они загадочно подмигивали.

За спиной хрипло заревел гудок. Федор невольно обернулся. Из медного раструба свистка рвался кудрявым облаком пар и таял в подсвеченной звездами тьме.

Нырнув в теплую будку, Федор зябко повел плечами. Продрог... Что ждет его на станции — удача или провал?

Машинист недовольно пробормотал:

— Черт непуганый... Охота сверзиться под колеса? Чего не видал там, впереди паровоза?

— Мне нравится. А что хорошего — быть позади всех?

Поняв намек, машинист только рукой махнул. Как бы не проскочить станцию по красному свету...

Но вот взмахнуло крыло семафора, радушно подмигнул зеленый огонек. Остается лишь плавно подвести состав к платформе вокзала.

«ВСЕ НАДО ВИДЕТЬ СВОИМИ ГЛАЗАМИ!»

Несколько месяцев ездил Федор Сергеев помощником машиниста по Екатерининской железной дороге. Сегодня — последний рейс. Так надо. Екатеринославский комитет партии поручил ему вести подпольную работу среди шахтеров Донбасса, разъяснять рабочим решения Второго съезда партии, который только что состоялся за границей. Наконец-то создана подлинно марксистская партия рабочего класса! С ней надо побеждать царизм, переделывать жизнь. Пора очистить землю от богачей и угнетателей. Вот его путь.

— Неужто прощаешься с паровозом? — недоверчиво спросил Егор Данилович Федора, укладывавшего в жестяной сундучок свой нехитрый скарб. — Зря, ей-богу, зря!

— Пока прощаюсь... — уклонился тот от прямого ответа. И ему жаль оставлять обжитый паровоз, старого ворчуна-машиниста. Но так надо, так велит партия. — Словом, Данилыч, доберетесь до Луганска без меня. Не подкачаешь, Микола? — хлопнул он ладонью по спине кочегара. — И слушайся Данилыча, как отца родного! Он того заслуживает.

Николай растерянно усмехнулся. За здорово живешь бросать работу?

— Ладно, не расхваливай, не ищи на вербе груш! — оборвал машинист своего помощника.

Тот подмигнул ему:

— Зато настанет у вас, Данилыч, теперь жизнь спокойная.

Меня твои дела не касаются. Я сам по себе.

— Слыхал, слыхал! — рассмеялся Федор. — Поживем — увидим.

В Ясиноватую пассажирский прибывает поздно вечером. Время для подпольщиков удобное, но стоит ли рисковать? С ним большой тюк подпольной литературы. Лучше сойти версты за четыре от станции. Отсюда через степь до Юзовки — рукой подать.

На подъеме паровоз замедлил бег. Федор спрыгнул с подножки в кучу песка. Его сильно качнуло вперед, но он устоял. Мимо проносились вагоны, мелькали колеса. Поезд растаял в сумерках.

Сентябрьская степь. Пахнет вялой полынью. Под ногами мягко шелестят перистый ковыль и типчак. Сонно чиркнул кузнечик, удивленно свистнул проснувшийся суслик...

Дорога на Юзовку знакома Федору. Железнодорожная ветка и шоссе с жандармами и сыщиками — в стороне. Но и здесь ухо востро держи!

Небо побледнело, сквозь туман виднелись курганы породы рудников. Возле них стояли вышки для подъема угля и шахтеров.

Юзовка — поселок у завода англичанина Джона Юза, мастерских немца Воссе, французских рудников. Скопище деревянных домишек, глинобитных лачуг и землянок. За околицей — выжженная солнцем степь. С шахт на Юзовку тянет смрад горящей на терриконах серы. В центре каменным оазисом — «английская колония». В особняках, под охраной казачьих сотен, вольготно живется иноземцам, русским чиновникам и купцам.