Когда-то, давным-давно

Ноте протеста, как видно, не суждено было появиться на свет. Король даже не решил еще, какое из двух перьев наиболее пригодно для такого важного дела, как двери распахнулись и прозвучало роковое имя графини Бельвейн.

Графиня Бельвейн! Где найти слова, чтобы описать эту поразительную, непостижимую, ужасную и восхитительную женщину?! Непомерное честолюбие и неразборчивость в средствах достижения цели сочетались в ее натуре с прекрасными душевными качествами, находящими выражение в пристрастии к ведению дневника и искренней любви к лирической поэзии. В нашей истории именно она играет роль злодейки, и в этом я согласен с именитым историком Роджером Кривоногом, который разносит ее в пух и прах в своей "Евралии в прошлом и настоящем". Но менее всего на свете мне хотелось бы отказывать этой женщине во многих выдающихся достоинствах.

Нынешнее утро графиня посвятила сочинительству и потому была в зеленом. Она всегда надевала зеленое, когда ей являлась Муза: похвальная привычка, которую я советовал бы перенять современным поэтам - как для привлечения вдохновения, так и для уведомления окружающих. Под мышкой она несла огромных размеров Дневник, а в голове - несколько вариантов изложения мыслей, посетивших ее по дороге во дворец.

- Доброе утро, графиня! - приветствовал ее Веселунг, с явным облегчением отрываясь от задачи выбора пера. - Какой ранний визит...

- Надеюсь, вы ничего не имеете против, ваше величество, - ответила графиня с ноткой озабоченности в голосе. - В нашей вчерашней беседе был пункт, относительно которого у меня вдруг возникли некоторые сомнения.

- А о чем мы вчера беседовали?

- О, ваше величество! О положении дел, разумеется.

- И она бросила на него один из тех невинных и в то же время дерзких и обольстительных взглядов, которые производили на короля совершенно неотразимое впечатление (и на любого другого тоже, смею вас уверить). Король смущенно улыбнулся.

- Да, да, конечно, положение дел...

- Я даже сделала запись об этом в своем Дневнике. - Она положила на стол огромную тетрадь, и страницы легко зашелестели под ее пальцами. - Вот здесь... "Среда. Его величество оказал мне честь, спросив совета относительно будущего принцессы Гиацинты. Остался к чаю и был совершенно..." Никак не могу разобрать слово...

- Позвольте мне, - вмешался король, склоняясь над Дневником. Его обычно румяное лицо стало совсем пунцовым. - Похоже на "очарователен". - Он постарался произнести это как можно более небрежным тоном.

- Неужели? Неужели я именно так и написала? Видите ли, я обычно пишу все, что мне приходит в голову, прямо сразу, не задумываясь. - Она проделала ручкой движение, подобающее человеку, который записывает все, что ему приходит в голову, не задумываясь, и вернулась к Дневнику. - "Остался к чаю и был совершенно очарователен. Потом размышляла о бренности жизни". - Она подняла широко открытые глаза и устремила на короля задумчивый взгляд. - Я часто предаюсь размышлениям в одиночестве...

Веселунг никак не мог оторваться от Дневника.

- А у вас еще есть такие записи, как... как эта, последняя? Можно посмотреть?

- О, ваше величество, боюсь, там слишком много глубоко личного. - И она поспешно захлопнула тетрадь.

- Мне показалось, я видел какие-то стихи...

- Да, небольшая ода к любимой канарейке. Вряд ли это будет интересно вашему величеству.

- Я обожаю поэзию! - гордо изрек король.

Он и сам однажды сочинил двустишие, которое можно было читать как с начала до конца, так и наоборот. Считалось даже, что во втором варианте оно обладает некоторыми магическими свойствами. Как утверждает Роджер Кривоног, это произведение стало чрезвычайно популярно в Евралии, а звучало оно так:

Бо, бо, бил, бол.

Во, во, вил, вол.

Оригинальная идея, выраженная с завидным лаконизмом.

Графиня, конечно, просто кокетничала - на самом деле ей очень хотелось прочесть свое стихотворение.

- Это простая безделица, - скромно молвила она, а потом продекламировала:

Привет тебе, оранжевая пташка!

В росистых кущах, на кустах цветущих

Ты трепетное сердце изливаешь

В прекрасных звуках, в небеса плывущих.

И в упоении внимающий пернатому поэту,

Пернатый хор подхватывает песню эту.

- Прелестно! - с искренним восхищением воскликнул король, и с ним нельзя не согласиться.

Много лет спустя другой поэт по имени Шелли воспользовался той же идеей, но облек ее в гораздо более вычурную и, по моему мнению, менее совершенную форму.

- Скажите, а эта птичка настоящая или вымышленная? - спросил Веселунг.

- Моя любимица.

- Ей понравилось?

- Увы, ваше величество! Ее постигла внезапная кончина, и она не успела...

- Бедняжка! Я уверен, она была бы в восторге.

Тем временем Гиацинта, не ведая о столь реальной близости "нежной руки матери", пыталась завершить завтрак, но это оказалось нелегким делом. В конце концов, чрезвычайно утомительно то и дело отрываться от тарелки и наблюдать в небе монарха соседней державы, который летит то в одну, то в другую сторону. Король Бародии проделал это еще восемнадцать раз, и принцесса отправилась к отцу, все еще чувствуя легкое головокружение. Она нашла короля в библиотеке он сидел в полном одиночестве, с глупой улыбкой на лице. Никаких следов Ноты на письменном столе Гиацинта не обнаружила.

- Ты уже отправил Ноту?

- Ноту? - в изумлении повторил Веселунг, все еще находившийся под впечатлением знаменательной записи в Дневнике графини. - Какую Ноту? Ах, ты имеешь в виду Ноту протеста королю Бародии... Я как раз сейчас ее обдумываю. Должная решительность в сочетании с изысканной вежливостью - это, знаешь ли, требует определенных усилий.

- По-моему, на этот раз можно обойтись без изысканной вежливости, возразила Гиацинта. - После того как ты ушел, он пронесся еще восемнадцать раз.

- Восемнадцать... восемнадцать... восем... Да это просто неслыханно!

- У меня такое впечатление, будто к завтраку явилось слишком много гостей, и притом незваных.

- Подобное поведение нельзя расценивать иначе как намеренное оскорбление. Никаких Нот! Мы поговорим с ним на его собственном языке!