Пудя

Я Пуде ниточкой замотал около кончика, чтобы хвостик отделялся. Мы с Таней думали, как сделать ножки, - тогда совсем будет живой.

А Рыжий на другой же день пришел. Танька прибежала в комнату и шепотом кричит:

- Пришел, пришел!

Мы вдвоем дверь захлопнули, как из пушки, и сейчас же на веревочку.

Вот он идет... Толкнулся... Ага! Не тут-то было. Он опять.

- Эй, пустите, чего вы?

Мы нарочно молчим. Он давай кулаками дубасить в дверь:

- Отворяй, Танька!

И так стал орать, что пришла мама.

- Что у вас тут такое?

Рыжий говорит:

- Не пускают, черти!

- А коли черти, - говорит мама, - так зачем же ты к чертям ломишься?

- А мне и не их вовсе надо, - говорит Рыжий, - я Пудю хочу посмотреть.

- Что? - мама спрашивает. - Пудю? Какого такого?

Я стал скорей отматывать веревку и раскрыл дверь.

- Ничего, - кричу, - мама, это мы так играем! Мы в Пудю играем. У нас игра, мама, такая...

- Так орать-то на весь дом зачем? - И ушла.

Рыжий говорит:

- А, вы, дьяволы, вот как? Запираться? А я вот сейчас пойду всем расскажу, что вы хвостик оторвали. Человек пришел к отцу в гости. Может, даже по делу какому. Повесил шубу, как у людей, а они рвать, как собаки. Воры!

- А кто говорил: "Дерни, дерни"?

- Никто ничего и не говорил вовсе, а если каждый раз по хвостику да по хвостику, так всю шубу выщипаете.

Танька чуть не ревет.

- Тише, - говорит, - Яша, тише!

- Чего тише? - кричит Рыжий. - Чего мне тише? Я не вор. Пойду и скажу.

Я схватил его за рукав.

- Яша, - говорю, - я тебе паровоз дам. Это ничего, что крышка отстала. Он ходит полным ходом, ты же знаешь.

- Всякий хлам мне суешь, - заворчал Рыжий.

Но хорошо, что кричать-то перестал. Потом поднял с пола паровоз.

- Колесо, - говорит, - проволокой замотал и тычешь мне.

Посопел, посопел...

- С вагоном, - говорит, - возьму, а так - на черта мне этот лом!

Я ему в бумагу замотал и паровоз и вагон, и он сейчас же ушел через кухню, а в дверях обернулся и крикнул:

- Все равно скажу, хвостодёры!

Потом мы с Таней гладили Пудю и положили его спать с Варькой под одеяло. Танька говорит:

- Чтоб ему теплей было.

Я сказал Таньке, что Рыжий все равно обещал сказать. И мы все думали, как нам сделать. И вот что выдумали.

Самое лучшее попасть бы в такое время, когда папа будет веселый, после обеда, что ли. Положить Пудю на платочек на носовой, взять за четыре конца и войти в столовую каким-нибудь смешным вывертом. И петь что-нибудь смешное при этом. Как-нибудь:

Пудю несем,

Пахнем гусем.

И еще там что-нибудь.

Все засмеются, а мы еще больше запоем - и к папе. Папа: "Что это вы, дураки?" - и засмеется. А тут мы как-нибудь кривульно расскажем, и все сойдет. Папе, наверно, даже жалко будет отбирать от нас Пудю.

Или вот еще: на Ребика положим и вывезем. И тоже смешное будем петь. Рыжий придет ябедничать, а все уж и без него знают, и ничего не было. Запремся, как тогда, и пускай скандалит. Мама его за ухо выведет, вот и все.

Я еще в кровати думал, что я устрою Яшке Рыжему.

Утром мы все пили чай. Вдруг вбегает Ребик, рычит и что-то в зубах треплет.

Папа бросился к нему:

- Опять что-нибудь! Тубо, тубо! Дай сюда!

А я сразу понял - что, и в животе похолодело.

Папа держит замусоленный хвостик и, нахмурясь, говорит:

- Что это? Откуда такое?

Мама поспешила, взяла осторожно пальчиками. Ребик визжит, подскакивает, хочет схватить.

- Тубо! - крикнул папа и толкнул Ребика ногой. Поднесли к окну, и вдруг мама говорит:

- Это хвостик. Это от шубы.

Папа вдруг как будто задохнулся сразу и как крикнет:

- Это черт знает что такое!..

Я вздрогнул. А Танька всхлипнула - она с булкой во рту сидела. Папа затопал к Ребику.

- Эту собаку убить надо! Это дьявол какой-то!

Ребик под диван забился.

- Раз уж пришлось за штаны платить... Ах ты, дрянь эдакая! Теперь шубы, за шубы взялся!..

И папа вытянул за ошейник Ребика из-под дивана. Ребик выл и корчился. Знал, что сейчас будут бить. Танька стала реветь в голос. А отец кричит мне:

- Принеси ремень! Моментально!

Я бросился со стула, совался по комнатам.

- Моментально! - заорал отец на всю квартиру злым голосом. - Да свой сними, болван! Живо!

Я снял пояс и подал отцу. И папа стал изо всей силы драть ремнем Ребика. Танька выбежала. Папа тычет Ребика носом в хвостик - он на полу валялся - и бьет, бьет:

- Шубы рвать! Шубы рвать! Я те дам шубы рвать!

Я даже не слыхал, что еще там папа говорил, - так орал Ребик, будто с него с живого шкуру сдирают. Я думал, вот умрет сейчас. Фроська в дверях стояла, ахала.

Мама только вскрикивала:

- Оставь! Убьешь! Николай, убьешь! - Но сунуться боялась.

- Веревку! - крикнул папа. - Афросинья, веревку!

- Не надо, не надо, - говорит Фроська.

Папа как крикнет:

- Моментально!

Фроська бросилась и принесла бельевую веревку.

Я думал, что папа сейчас станет душить Ребика веревкой. Но папа потащил его к окну и привязал за ошейник к оконной задвижке. Потом поднял хвостик, привязал его за шнурок от штор и перекинул через оконную ручку.

- Пусть видит, дрянь, за что драли. Не кормить, не отвязывать.

Папа был весь красный и запыхался.

- Эту дрянь нельзя в доме держать. Собачникам отдам сегодня же! - И пошел мыть руки. Глянул на часы. - А, черт! Как я опоздал! - И побежал в прихожую.

Пудю Ребик всего заслюнявил, он был мокрый и взъерошенный, и как раз поперек живота туго перехватил его папа шнурком. Он висел вниз головой, потому что видно было сверху перехват хвостика, который я там намотал из ниток. Если б отец тогда хорошенько разглядел, так увидал бы все и догадался бы, что все это не без нас. Да и теперь все равно могут увидеть. Как станут важному назад отсылать хвостик, начнут его чистить - вдруг нитки. Откуда нитки? А уж Ребика все равно побили...

Я сказал Таньке, чтобы украла у мамы маленькие ногтяные ножнички, улучил время, влез на подоконник и тихонько ножничками обрезал нитки. Все-таки осталось вроде шейки, и я распушил там шерсть, чтоб ничего не было заметно.

Ребик подвывал, подрагивал и все лизал задние лапы. Мы с Танькой сели к нему на пол и все его ласкали. Танька приговаривает:

- Ребинька, миленький, били тебя! Бедная моя собака! - Стала реветь. И я потом заревел.

- Отдадут, - говорю, - собачникам. Папа сказал, что отдаст. На живодерню.

И представилось, как придет собачник, накинет Ребичке петлю на шею и потянет. Как ни упирайся, все равно потянет. А потом так, на петле, с размаху - брык в фургон со всей силы. А там на живодерне будут резать. Для чего-то там живых режут, мне говорили.

Потом мы у Фроськи выпросили мяса, - Танька под юбкой мимо мамы пронесла, - и скормили Ребику. А зачем ему есть? Ведь так только, все равно на живодерню.

И мы с Танькой говорили:

- Мы за тебя просить будем, мы на коленки станем и будем плакать, чтоб папа не отдавал.

И это все потому, что Танька выдумала к Варьке подложить Пудю. А Варькина кровать стояла на полу, в углу, на бумажном коврике. Вот Ребик и нанюхал Пудю.

Принесли мы ему пить. Он лакнул два раза и бросил. Танька заревела:

- Он чует, чует!

А я стал ей про живодерню рассказывать. Я сам не знал, а так прямо говорю:

- Двое держат, а один режет. - И показал на Ребике рукой, как режут.

Танька залилась.

- Я скажу, я скажу, что мы!.. Скажем... Хоть на коленки станем, а скажем.

И все ревет, ревет... Я сказал:

- Скажем, скажем. Только чтоб Ребика не отдавали. Не дадим.

И мы так схватились за Ребика, что он взвизгнул.

А время обеда приближалось, и вот уж скоро должен прийти папа со службы. Мама вернулась из города с покупками.