Батюшка в лопухах

- Шучу. - Парень вздохнул. - А дал бы я ему с удовольствием. Ну, и дал бы! - Дмитрий выдернул с корнем лопушиный куст и разорвал на шматки. - Вчера приехал, побежал к Ольгушке, и мне докладывают: "К вечерне ушла". Каково? Школу окончила, астрономию проходила, учила, что никакого бога на небе нет, а теперь поверила, божественная стала! Сам сейчас посмотрю, как она с Нюркой молиться придет. Все эта, рыжая, Ольгу сбивает. При тебе, отец Виталий, лучше было. Спокойней. Девчата не ходили на тебя смотреть.

Отец Виталий ухватился за сочувствие:

- Верно, Митя! При мне ни одной девицы в церкви не было. Зачем она им? Зачем им бог? Я не смущал их души, я не обещал им царства небесного. К чему? Им на земле жить да радоваться, а до неба они и сами достанут. Я верю, что поступал правильно и меня за это - вон! Где же логика?

- Нету логики. И работы среди населения нету. В райком комсомола пойду! Что они спят там, что ли? Молодые девчата к вечерне идут, как при капитализме.

- Все ж таки, Митя, существует свобода вероисповедания, справедливости ради заметил поп.

- Ну и что ж свобода? А работа с людьми где? У нас в роте был один отсталый, в бога верил, крестик носил.

- И как с ним?

- Перевоспитали! - Дмитрий погрозил остатками лопуха: - Доберусь и я до этих, до божественных.

Отец Виталий вступился:

- По глупости, по девичьему любопытству и сходила в церковь разок. Эко дело! Что она тебе сказала?

- Я ее и не видел. Она Нюрку за мной потом два раза присылала, я и не вышел. Назло ей в совхозный клуб на танцы ушел.

- Доброе слово - это великое дело. Поговорил бы с девушкой. Христианство, если хочешь знать, держится на добрых словах.

- О, вы мастаки на это! - проговорил Дмитрий, отчаянно жалея, что не встретился вчера с Ольгой и, успокаивая свою совесть, изрек: - Мужчине положено иметь стойкий характер!

- Теория! - многоопытно опроверг отец Виталий.

Детский голосишко зазвенел в воздухе, девочка лет пяти в красном платьице вбежала во двор. Две старухи вошли за нею следом, встали перед папертью, перед Иисусом, девочку поставили между собою, учили креститься. Она смеялась, сбивалась и путалась, как в неразученной, непонятной игре. Наставницы ее отшлепали. Ребенок заплакал. Дмитрий вскочил.

- Эй, божьи одуванчики! - закричал он старухам. - Себе расшибите лбы, а ребенка не отравляйте! Слышите?

Старухи оторопели, застыли в испуге, но, разглядев отца Виталия, подняли гомон. В калитке показалась еще вереница молельщиц во главе с бабкой Аглаей. Та с ходу вступила в перебранку, налетела на старого попа:

- Ирод, пьяница, не погань храм божий! Чтобы ноги твоей здесь не было!

Аглая трясла палкой, тряслась сама, и отцу Виталию казалось, что эта старая злыдня, замолившаяся дотла, рассыплется от собственного крика черной пылью.

- Мир праху твоему, святая женщина, - невольно пожелал он.

- Чего, чего? - не поняла бабка.

- Он сказал, чтоб ты сдохла! - перевел Дмитрий.

Старуха замахнулась на "переводчика" клюкой и, возможно, огрела бы, но в этот момент на дорожке появился отец Гавриил в плотном кольце своих прихожанок.

Молодой священник, благословляя на обе стороны, шел понуро и безвольно, как на невидимом поводу.

Среди его поклонниц отец Виталий увидел Клавку, известную на селе обольстительницу, жадную на деньги и щедрую на ласки. Много лет уж она состояла в церковном активе, а с приездом нового батюшки ее благочестие возросло.

Широкая дубовая пасть двери медленно всасывала пастыря и все скопище богомолок. Клавка отстала, подтягивала чулок. Отец Виталий кликнул:

- Клавдия, побойся бога! Не искушай молодого иерея. Он монашество принял.

Застегивая резинку, Клавка похвастала:

- Уж искусила, батюшка! - перекрестилась, будто веером махнула, и юркнула в храм.

Старый батюшка плюнул, чуть было не выругался, но примирительно сказал:

- Блудница Магдалина тоже обратилась к жениху небесному, ноги ему омыла и сделалась святой.

- А девчата не пришли! - ликовал Дмитрий. - Пойдем, батя, отсюда. Но с Ольгой я категорически сегодня поговорю. Или я, или жених небесный. Подумаешь, туда же, в Магдалины пробивается!

Дома на удивление старушке-родственнице, что вела хозяйство, отец Виталий не стал опохмеляться, а умылся, причесался и сел у окна. В душе его было светло и покойно, будто сильная рука стерла обиду и хмарь.

С грядок тянуло зацветающими лакфиолиями и терпкой свежестью напоенной земли. Вдоль забора, обсыпав кусты белыми звездочками, цвел жасмин. Густой аромат, казалось, прозрачным медовым облаком висел над огородом.

Батюшка причмокнул, потянул носом и задумался о тщетности духовной суеты.

- Ну не поп, и не надо! Не все же попами работают! - умиротворенно размышлял он. Но ему помешали.

Створка окна хлопнула, и две сероглазые девичьи головы вынырнули из-за подоконника.

Обе были в голубых платочках, у одной вились рыжие прядки, у другой - льняные.

- Батюшка Виталий, мы по секрету, - шепотом сообщила рыженькая. Беленькая покраснела, сосредоточенно разглядывая наличник.

Отец Виталий при виде юных взволнованных лиц, обращенных к нему, почувствовал, как с души слетают остатки черствой, колючей шелухи. Он улыбнулся и спросил:

- Какая беда привела вас, девицы?

- Это ее! - толкнула рыженькая подругу. - Как пишется молитва за упокой?

- А кто умер?

- Нет, нет, он живой! - прошелестела беленькая, и две слезинки выпрыгнули на пунцовые щеки. Румянец был так горяч, что слезы мгновенно высохли и глянцево блестели две полоски от них.

- О чем же плакать?

- Не любит ее! - выпалила рыженькая и с досадой сказала: - Какой же вы непонятливый, батюшка! Если парень любил, а потом уже не любит и с другими гуляет, то надо в церковь подать записку, поминание, отслужить по нем за упокой. Тогда он станет сохнуть, сохнуть, изведется весь, исстрадается и вернется назад.

- Вы хотите обмануть бога, чтобы он с живым расправился, как с покойником? Ну, что ж, если это помогает в любви, то можно и написать. Однако, девушки, поминать живого за упокой - это грех великий! Господь прогневается, не ровен час, и покарает. Накличете беду, парень и вправду помрет.

Беленькую будто умыли страхом, побледнела, губы задрожали, взгляд метался, как полет бабочки.

- Не надо, не надо! - шептала она. Но рыженькая отвергла опасения:

- Не покарает! Бог знает, что это нарочно. Еще моя бабушка поминала за упокой дедушку, когда он хотел венчаться с другой. Вернулся, как миленький, приполз на коленках. Как надо писать?

- Что ж, пишите так: "помяни, господи, за упокой раба твоего такого то". Имя как?

- Митька! - фыркнула рыженькая.

- Значит за упокой раба твоего Дмитрия, - поучал батюшка, беря грех на душу.

Беленькая, всхлипнув, как ребенок, уставший от слез, подняла на священника глаза, полные сострадания ко всему человечеству, и усомнилась:

- А как же без фамилии? Вдруг начнет сохнуть, да не тот.

- Да, действительно, - почесал батюшка затылок, боясь расхохотаться, - может выйти недоразумение. Всевышнему известно, о ком речь, но для ясности надо бы указать. И приметы тоже!

- Быстров, солдат! - выпалила рыженькая. - Белобрысый, курносый, кошачьи глаза. Страсть одна, глядеть не на что.

Батюшка вытаращился, крякнул, открыл и закрыл рот.

- Неправда! - трепещущим голоском отстаивала беленькая. - Он симпатичный! И глаза у него голубые в крапинку.

- Прямо, красавец! - показала рыженькая язык подруге. - Было бы на кого слезы тратить! Танцевал всю ночь с лошадиными фельдшерицами, а Ольга ревела по нем. Батюшка Виталий, как написать, чтобы изменщика сильнее скрючило, чтобы он наполовину усох?

- Не надо, не надо! - запротестовала беленькая. - Пусть только немножечко посохнет, а потом я его прощу.

Сероглазая, тоненькая, со взглядом ясным и трепетным, она напоминала березку, что стоит на пригорке, укрывшись кусочком неба вместо платка.