Восстание в казарме

Он ещё долго шёл по улице, повторяя мысленно горячие ободряющие слова, которые ему нельзя было сейчас сказать вслух несчастным женщинам, толпящимся у тюрьмы.

3

Рядовой второй роты первого Архангелогородского полка Иван Лопатин стоял часовым у штаба. На душе было тоскливо. Вспомнилась родная деревня, дом, отец - сейчас он, должно быть, в лес за дровами уехал, а может быть, сидит в избе и чинит мерёжки. Мать у печки обрядню заканчивает... Заходит ли к ним Аннушка? Думает ли она о нём, о своём Ванюшке?..

Малограмотный, безропотный деревенский парень, Иван Лопатин был исправным солдатом. Он никогда не задумывался о службе. Приказывают - значит, служи. Прадеды, деды, отцы служили - значит, так нужно. Только на фронт ему ехать не хотелось.

А о фронте, который был совсем недалеко, в Архангельской губернии, в казарме поговаривали часто. Взводный, прапорщик Лебяжий, заявлял, что воевать против красных, против большевиков нужно потому, что они изменили России и действуют заодно с немцами. Зато некоторые солдаты втихомолку между собой говорили, что взводный и другие офицеры их обманывают и не следует проливать напрасно кровь, воевать против своих же, русских людей.

Лопатин боялся таких разговоров и сторонился солдат, непочтительно отзывающихся о начальстве. Конечно, ему не хотелось ехать на фронт, но он никогда не осмелился бы поделиться этой мыслью даже с кем-нибудь из солдат.

Может быть, с фронта он вернётся невредимым, приедет в свою деревню, женится на Аннушке и заживёт с ней хоть и небольшим, да своим хозяйством. Чего ему ещё нужно?

Раздумье Лопатина прервал робкий голос человека, стоящего неподалеку от крыльца штаба.

- Служивый, как бы мне братуху своего повидать?

Бородатый мужик в полушубке переминался с ноги на ногу.

- Братуху? А какой он роты?

- Бог знает, какой роты. Столяром он тут робит при казарме. Грушин по фамилии.

- Так он служит или робит?

- Да не знаю я, мил человек. Знаю, что столярит.

Лопатин мог ответить просто и грубо: "Не знаю я никаких столяров. Проходи, не мешайся у штабу, не положено тут посторонним!" Но ему стало жалко мужика. Вот так ведь и его отец, Лопатина, может приехать, чтобы повидать сына.

- Тут по штабу какой-то ходит. Вон недавно у двери косяки подравнивал. сказал Лопатин дружелюбно. - Увижу - скажу. Может, он и есть твой братуха. Только ты, папаша, отойди подальше. Тут посторонним не положено. Пойдёт, не дай бог, полковой, попадёт мне за тебя.

Сизов послушно отошёл, сказав прежде солдату, что будет ждать у церкви.

Уже подходило время Лопатину сменяться, когда из штаба вышел человек в ватнике, поверх которого был нацеплен парусиновый фартук. В одной руке человек держал ящик с инструментами. Столяр был высок, молод и красив лицом.

Он предъявил Лопатину пропуск и весело, даже насмешливо посмотрел ему в глаза.

- Какая фамилия ваша? - официально спросил Лопатин.

- Грамотный - так читай.

- Грушин? - спросил солдат, рассматривая пропуск.

- Ну, Грушин.

- Вон у церкви вас брат старшой дожидается.

Столяр снова взглянул в глаза Лопатину, на этот раз недоверчиво, спрятал в карман пропуск, тряхнул ящиком так, что инструменты звякнули. И пошёл к церкви. В этот момент у штаба появилась смена, и Лопатин, довольный, что помог человеку разыскать брата, сдал пост новому часовому.

4

Разговор у церкви продолжался недолго. Сизов и Грушин обменялись условными фразами, пожали друг другу руки и договорились встретиться вечером.

- Будьте осторожнее, - предупредил Грушин тихо. - Контрразведка свирепствует. Многих схватили.

Вечером они вновь встретились, и Грушин провёл Сизова на квартиру.

- Здесь спокойно, можете раздеться, - сказал молодой столяр, скидывая свой ватник. - Погреемся и поговорим. Сегодня у меня будет кое-кто из наших.

Сизов вытащил из подкладки брюк пачку прокламаций и передал её Грушину. Он рассказал, как добирался до Архангельска и как его постигла неудача в попытке найти Афонина и Петровцева.

- На Николая донесли, - грустно заметил Грушин. - Ему вообще не следовало оставаться в городе. Знали его... Он помолчал с минуту и потом продолжал:

- У нас станок уже совсем подготовлен. Скоро сами печатать будем. А ваши прокламации кстати, я их завтра же использую. Солдат надо поднимать! Уже заметно - отправлять их собираются... Как там дела фронтовые?

- Сейчас трудновато, - ответил Сизов, - но из Петрограда ждём подкрепления. На вас тоже надеемся, хотя вам тут ещё труднее.

Ещё днём, при встрече у церкви, Грушин понравился Сизову. Было видно, что это человек решительный, умный и деятельный.

- Да, нам трудно, очень трудно, - задумчиво сказал Грушин. Он встал, и глаза его загорелись. - Но организация жива, и мы будем бороться, товарищ Сизов. Так и передайте в политотделе. Скажите, мы ждём Красную Армию и будем ей здесь помогать. Когда вы отправитесь обратно?

- Я буду здесь столько, сколько потребуется, чтобы познакомиться со всей обстановкой. Связь должна быть налажена самая крепкая.

В окно два раза постучали.

- Это наши, - спокойно сказал Грушин, но всё-таки спрятал прокламации куда-то в печку. - У вас с собой больше ничего такого нет?

- Всё в полном порядке, - ответил Сизов и усмехнулся: - меня зовут Егор Тихонович Леонтьев. Пашпорт есть.

Грушин тоже одобрительно улыбнулся и вышел. Вскоре он вернулся в сопровождении молодой женщины.

- Знакомься, Лида. Товарищ Сизов, с той стороны, из Красной Армии.

Девушка сбросила пальто и, подав руку Сизову, села на стул. Её миловидное лицо было разрумянено морозом.

- Какие новости, Лида? - спросил Грушин.

- Видела сегодня своего прапорщика, - хитро улыбнулась она. - Приглашал в субботу на бал.

- Лебяжьего?

- Пока у меня один прапорщик, - рассмеялась Лида и уже серьёзно спросила: - Идти, как ты считаешь?

Сизов заметил, как Грушин поморщился, но тут же услышал его ответ:

- Обязательно. Лебяжий часто бывает в штабе и всё время трётся среди большого начальства. Может быть, тебе и не очень приятно с ним любезничать, но...

- Мне просто противно с ним разговаривать!

- И всё-таки идти придётся. Но не будь слишком любопытной. Пусть он сам развяжет язык.

В этот вечер на квартире у Грушина Сизов познакомился ещё с двумя подпольщиками. Разговор шёл о пуске печатного станка, о связи с соломбальскими и маймаксанскими рабочими и с моряками военного порта.

На другой день, в то время, когда солдаты на плацу занимались строевой подготовкой и ружейными приёмами, по казарме ходил человек с ящиком и подправлял на окнах замазку. Когда он обошёл помещения трёх рот, в его ящике не осталось ни одной прокламации.

5

Во второй роте подали команду строиться на ужин. Рядовой Лопатин подошёл к своей койке, чтобы взять кружку и ложку. Мимоходом он заметил, что уголок подушки на койке чуть измят. Солдат встряхнул подушку и увидел под ней листок бумаги.

На листке было что-то напечатано. Лопатин начал медленно читать. И он испугался этих слов: "Солдаты войск белой армии... вас насильно мобилизовали... вас обманывают и заставляют воевать против ваших братьев, против таких же, как и вы, рабочих и крестьян... не слушайте офицеров... восставайте против палачей... переходите на сторону Красной Армии!"

- Эй ты, кислая шерсть, - услышал Лопатин голос дежурного унтера, - без ужина останешься!

Лопатин сунул листок в карман и побежал в строй.

За ужином он не мог сидеть спокойно, руки его тряслись, а перед глазами плыли печатные буквы: "Не слушайте офицеров... восставайте..." Почему подложили эту бумагу ему? Может быть, его хотели подвести? Или начальство его испытывает?

Он вернулся в казарму, терзаемый страшными мыслями. Вначале он хотел выбросить найденный листок, потом передумал.

Перед вечерней проверкой в казарму зашёл прапорщик Лебяжий, Лопатин, заметив, что взводный собирается уходить, незаметно раньше него выскользнул в дверь,