Осень

- Расскажите подробнее о себе, - попросил доктор, становясь серьезнее, внимательно вглядываясь в ее лицо с опущенными углами рта и веерочками морщин у глаз.

- У меня очень сильный склероз, мешает мне жить, не дает жить, гонит из жизни...

Голос Ольги Денисовны дрогнул, она закусила губу, чтобы удержать плач. Нет уж, пускаться в откровенности с молодым красивым мужчиной в докторском халате она не будет.

- Склероз, - повторила Ольга Денисовна, подавив плач.

- Кто вам внушил это? - участливо спросил доктор, беря ее руку. - Гм, пульс нормальный. Впрочем, дело не в пульсе. Итак, вы говорите, склероз. Возможно. Даже вполне вероятно. Но вы говорите, сильный склероз. В чем он проявляется?

- Забываю. Не помню. Теряюсь...

Он придвинулся ближе и все внимательнее и участливее глядел на нее и начинал больше нравиться ей, и его пушистые бачки на загорелых щеках и яркий галстук уже не казались ей легкомысленными. Добрый, проницательный доктор.

- Не помните. А скажите, Ольга Денисовна, где вы были вчера? Что делали? С кем встречались? Расскажите весь свой вчерашний день.

- Да ничего особенного. Обыкновеннейший день.

- Вот и расскажите свой вчерашний обыкновеннейший день.

Она пожала плечами, снисходительно усмехнулась его наивному любопытству, не имеющему, как ей казалось, отношения к ее болезни.

- Ну, встала. Выпила чаю. Пошла на бульвары.

- Вспоминайте, вспоминайте, - подбадривал он.

Ольге Денисовне самой захотелось проверить себя, помнит ли она обыкновенное, вчерашнее. Если бы ее спросили о том, как когда-то давно ее потрясла синева, распахнувшаяся перед глазами на крутом повороте горной дороги, как потом она вышла на пустынный пляж и задохнулась от счастья, как они встретились и сидели босые у самого моря, а волны, накрывая, холодили им ноги...

...Когда пришло известие о гибели Николая, Ольга Денисовна не окаменела, как некоторые жены и матери, убитые похоронкой. Плакала. Дни и ночи... Дни и ночи переживала каждый час, каждый миг своего недолгого счастья...

Море. Бухта, охваченная полукольцом острых, причудливо очерченных гор, с крутыми скалистыми склонами. Они бредут, как обычно, вдоль моря. И видят над горой против заката бледно-сиреневое небо. Молодая, но уже полная медно-желтая луна невысоко поднялась над голубым морем.

- Смотри, - говорит он, - дорожка-то не серебряная, а золотая.

И верно, дорожка от луны золотая, сиреневое небо над головой все нежнее, а голубизна моря не дневная и не вечерняя, никем не рисованная, не виданная. Это продолжается всего полчаса. Затем краски неуловимо быстро меняются. Лунная дорожка становится, как ей положено, серебристой; небо и море темнеют...

Он не объяснялся ей в любви. Только на прощанье сказал:

- Жди. И знай...

Что - знай? Она поняла. Она понимала его слова, полуслова и молчания. Но почему-то тогда, в первые месяцы, вспоминала больше, чем счастье, свои вины перед ним. Ведь было счастье! А она вспоминала...

Зачем она допустила его разрыв с матерью? Он страдал. Навещал мать и возвращался подавленный. А она старалась развлечь его, развеселить. Ни разу не сказала: "Давай я схожу к ней. Упрошу. Умолю. Ведь вижу, ты мучаешься. Смирюсь перед ней для тебя".

Думала: "Смирюсь для тебя".

А все тянула, откладывала. Не успела.

...Что же было вчера? Доктор так заинтересованно ожидал услышать, что Ольга Денисовна разохотилась и стала рассказывать с воодушевлением, молодившим и поднимавшим ее. Да, это вчера ей вдруг живо представился ее бывалый блоковский урок, она наслаждалась, припоминая стихи, и чувство праздника на душе, и отклик ребят. Она не думала об отметках и успеваемости класса в такие часы, и ребята не думали. Директор Виктор Иванович осудил бы, но бог с ним, что ему Блок, у него другие заботы.

Да, вот так она и бродила вчера из конца в конец бульваров, часа три-четыре бродила. Падали желтые листья... Она устала, села на скамью. Мимо с беспечной болтовней пробежала группка нарядных девчат, а ей представилась своя собственная молодость. У нее не было в молодости нарядных платьев. Теперешние девушки думают, что магазины всегда были полны товаров, и у нас, как у них, нынешних, водились на все сезоны разные сапожки и туфли, на весну одна пара, на осень другая. У меня на все сезоны была одна пара, вот так...

Ольга Денисовна все это рассказывала доктору. И о том рассказала, как вечером открыла Данте.

В общем, она довольно долго рассказывала, вчерашний день оказался большим. Доктор слушал, не торопя, не перебивая.

- У вас святая профессия, - тронутая его вниманием, сказала Ольга Денисовна, - святая и вечная. Не отомрет, пока человечество живо.

- Подведем итоги, Ольга Денисовна, - выслушав ее рассказ, заключил он, в раздумье постукивая шариковой ручкой по ее карточке, где надлежало ему записать диагноз и назначения. - Склероз ваш - чистейшая выдумка. Для вашего возраста у вас завидно четкая память, ясность логики и суждений. Я и старой вас не назвал бы. И вы себе не внушайте, пожалуйста. Из головы выкиньте. С вашим склерозом еще четверть века жить, да жить, да работать. Где вы работаете?

"Я... на пенсии", - хотела она сказать. А сказала:

- Безработная.

- Что-о? - удивился он. - В наше время? Что-то не слышал я о безработице. Скорее напротив, всюду требуются люди всевозможных профессий. Знайте, Ольга Денисовна, склероз боится труда. Если бы и был он у вас, небольшой, естественный для ваших лет, наверное, есть, но если и есть, знайте: склероз боится труда и углубляется от бездействия. Верное лекарство от всяких склерозов: работа, деятельность, конечно, не против воли, любимая. Почему вы безработная, Ольга Денисовна?

Этого она не захотела ему объяснять. Почему-то не захотела, хотя в конце концов расположилась к доктору.

- Валериановый корень, таблетка элениума на ночь и... деятельность, такое назначение он ей предписал.

Она и без него знала: школа ее лекарство. Но о школе она не обмолвилась. Может быть, придет к нему как-нибудь после. Он совестливый и умный доктор. Может быть, они что-нибудь вместе придумают.

Осень. Что это шуршит? Это листья шуршат. На бульварах в утренний час малолюдно, почти пусто и тихо, оттого слышнее под ногами сухой грустный шорох. Ветви еще не голы, но листва поредела, бледное небо ясно глядит сквозь поредевшие листья...