Преддверие (Книга 3)

Один из образующих полукруг около возвышения с черепом людей в хлопающих тяжелыми крыльями мантиях отделяется, выходит из-за колонны и приближается к гробу. Этот человек хорошо знаком ребенку. Он очень стар, стар до того, что даже его голос кажется потускневшим, гобеленно поблекшим от времени, но в каждом его движении скользит легкая летящая сила. В руке у него - шпага, в другой - ветвь какого-то черного растения. Он касается ветвью лица в гробу. Лежащий начинает приподниматься из гроба...

Мальчик чуть подается вперед над перилами. В следующее мгновение глаза его встречаются с глазами человека со шпагой в руке. Рука со шпагой поднимается вновь, но на одно мгновение по узким губам пробегает улыбка. Ребенок знает, что эта улыбка предназначается ему.

" - Я вижу, что ты оценил по достоинству новое ружье. Но все же тебе не стоило бы много стрелять в парке. Без доверчивости непуганых птиц и животных красота парков многое теряет. Кстати, как ты полагаешь - почему охотник сильнее зверя?

- Потому, что у него есть ружье?

- Горе-охотник возвращается домой с ружьем, но без дичи. Хороший охотник сильнее тем, что он знает зверя, а зверь не знает его.

- Как - не знает?

- Охотнику известно, когда зверь подойдет к водопою, когда ляжет спать, когда голоден, - он знает все законы, управляющие его жизнью. А зверю неизвестен ход жизни охотника. Ты понимаешь, о чем я говорю?

- Да. О людях. Я помню - мой паяц с барабаном...

- Запомни и другое: можно испытывать некоторое удовольствие от того, что ты имеешь нужный ключ и можешь заставить паяца барабанить по своему желанию. Но нельзя - и здесь необходим контроль над собой, - ни на мгновение нельзя залюбоваться собой, заводящим паяца. Глупо гордиться тем, что часы показывают тебе время, а одежда предохраняет тебя от холода, - ты равнодушен к тому, что вещи каждую минуту тебе служат, но ты умеешь ими пользоваться. Когда ты полощешь пальцы, ты не тревожишься о том, не унижает ли это полоскательницу, и не радуешься власти над ней. Так же смешно радоваться власти над людьми, не только смешно - опасно. Радость власти тоже чувство, а примешивая чувства, никого не подчинишь по-настоящему... Чувство туманит зрение. И еще - паяц не должен знать о том, в чьей руке ключик. Нужна яркая мишура, отвлекающая внимание от руки с ключиком. В мишуре много смысла: чужие должны считать себя своими, незнающие посвященными, управляемые - управляющими... Запомни".

Мальчик смотрит вниз на серьезные и бледные лица обступивших возвышение с гробом взрослых людей. Ему очень хотелось бы засмеяться вслух. Вот примерно так. Как тебе такая история?

- А ты не в ударе. Получается, извини, Жорж Санд. Надуманно.

- Надуманно? Вероятно, ты прав... Пожалуй, импровизация не удалась.

- И потом - при чем тут Донской?

- Ах да, ты ведь предлагал оттолкнуться от Донского... Я по ходу забыл. Донской тут совершенно ни при чем. - Женя взялся за чашку дымящегося декохта.

13

- Дверь не заперта!

При виде вошедшего Мити Николаева Женя приподнялся в подушках и отложил книгу.

- Ну что? Ты предупредил Владимира Николаевича?

- Владимира Николаевича - да, а вот Николая Владимировича, к сожалению, нет. - Митя засмеялся, и присел на край кушетки - больше в Жениной комнате сидеть было не на чем.

- И не надо. Серьезно, не надо, Николаев. Я, конечно, был бы весьма интересен для милейшего нашего доктора с профессиональной точки зрения - но я решительно не рвусь предстать перед ним в роли пациента. Психически я здоров ровно настолько, насколько почитаю это необходимым.

- Но физически ты в данный момент оставляешь желать лучшего.

- Ерунда: поваляюсь еще сегодня, а завтра буду в полном порядке. Часам к двенадцати.

- Почему ты в этом так уверен?

- Я уверен во всем, что касается моего тела, - Женя засмеялся и отпил немного воды из стоявшей на столике чашки.

- Ты что, так все и хлещешь второй день одну воду? - Митя внимательнее вгляделся в Женино заострившееся лицо с запавшими щеками и глубокой тенью у глаз. - Тебе что, без этого в революционном Петрограде недостаточно голодно?

- Кстати, Даль прописал бы скорее всего то же самое... Что сказал Таганцев?

- Что в Бологое ты сам должен кого-нибудь послать со своим заданием... Лучше по твоей версии - с письмом от тетки...

- Ладно. Пожалуй, ты и иди. - Женя утомленно опустил веки: казалось, от неожиданно и сильно устал разговаривать.

- Не могу, Чернецкой, - произнес Митя негромко. - Понимаешь, никак не могу.

- Что у тебя? - Женя удивленно поднял глаза.

- Сегодня вечером ко мне приедет из Москвы жена. Я должен ее встретить

14

- Нет, кажется, мне и вправду пора к Далю!.. Извини, Бога ради, Николаев, но я потому только и спрашиваю, что решительным образом ничего не могу понять, и это вызывает у меня сомнение в том, что я в своем уме... Ведь тебе сейчас - девятнадцать лет? И, насколько я знаю, ты с восемнадцатого года в действующей, следовательно - в Москве не был... Твоя жена выезжала из Москвы?

- С конца семнадцатого - нет. - Митя, в милом мальчишеском лице которого читались сейчас смущение и радостное нетерпение, смешанное со скрытой тревогой, счастливо рассмеялся недоумению Жени. - С конца семнадцатого года моя жена не покидала Москвы.

- А в восемнадцатом тебе было шестнадцать.

- Да.

- Ладно, по загадочному твоему виду мне ясно, что ларчик как-то да открывается. Посему - кончай интриговать.

- Осенью прошлого года я четыре дня был в Москве по делам ПБО.

- Четыре дня?

- Четыре дня.

- Неплохо! И как ты только в столь короткий срок раздобыл священника.

- Честно говоря, Чернецкой, - Митя неожиданно посерьезнел в лице, - я его не особенно искал... Понимаешь, не было никакой возможности это сделать... Мы решили, что обвенчаемся после победы... Знаешь где - в храме Христа Спасителя... Непременно - в храме Христа Спасителя! Знаешь, за последние месяцы я так часто представлял это себе, что мне иногда кажется, что это уже было на самом деле... Что я на самом деле уже вел Мари (ее зовут Мари) вверх по его высокой белой лестнице, что ее напряженное, бледное от волнения лицо оттеняло облако схваченного флердоранжем белого газа, что ее затянутая в длинную перчатку рука неподвижно лежала в моей, что был легкий ветерок и солнечные радостные лучи, в которых ослепительно сиял в голубом небе Сергий, благословляющий образом коленопреклоненного Донского... Этого на самом деле не было, но это непременно будет, Чернецкой! Не может не быть, - Митя чиркнул солдатской зажигалкой, затянулся. - Знаешь, ведь я не виделся с ней со дня нашей свадьбы.